Хочется как-то обнять Россию

Хочется как-то обнять Россию.
Обнять эти серые – и не для избитой метафоры, а действительно серые-серые дома, в первом этаже которых обязательно есть салон красоты “Орхидея” и магазин женского белья “Шалунья”.
Обнять эти закрытые на спецобслуживание рестораны, где мясо и рыбу обязательно подают с густым слоем сыра и майонеза, где есть “конфликтное меню” с боем стаканов, и где танцует, подвыпив, счастливая бухгалтерия.
Обнять эти заметенные снегом лавочки и столы на краю леса, за которые так всегда хочется сесть, а потом встать и уйти в темноту, в елочную глубину.
Обнять эти редкие теплые заправки, где на стене обязательно должно быть объявление: “туалет не работает – и не спрашивайте, куда мы ходим”.
Обнять эти разрушенные древние коровники, и еще какие-то безымянные, но величественные колхозные сооружения – без крыши, без стен, полуисчезнувшие, такие сиротские на ветру.
Обнять эти маленькие, уродливые памятники Ленину – я не люблю коммунизм, я считаю, что всех Лениных в стране надо свезти на одно музейное поле и закрыть вопрос, – и все-таки их тоже надо обнять, тем более, что эти Ленины легко уместятся в раскрытых нежных руках.
Обнять эти ампирные церкви, одиноко стоящие среди борщевика, среди битого кирпича, среди чужих дач, обнять и надеяться, что туда еще кто-то придет, и перекрестится суетливо, и попросит свечку за пятьдесят, и подойдет к Пантелеймону, – но, пока еще никто не пришел, обнять, просто обнять.
Обнять эти старые кладбища, где иногда еще можно увидеть, как пузатые купеческие памятники уплотняются, но не для посторонних, а для того, чтобы рядом уснул родной правнук.
Обнять эти новые кладбища, где под фотографиями наркоманов, мотоциклистов и старух всегда одно и то же – “любим-помним-скорбим”, – но вопреки всей затертости хочется верить, что кто-то их не забывает, кто-то грустит всерьез.
Обнять эти торговые центры – такие уютные в окружении бедности и грязных сугробов, что сразу хочется там все купить: и китайский чайник, и пуховик с огромной надписью RUSSIA, и особенно навигатор с голосом Йоды, чтобы он говорил тебе на повороте: смелей, падаван!
Обнять картинно прекрасные, мои любимые города – Касимов, Павлово, Арзамас, Галич, Тотьму, Торопец, Кострому, Горбатов, Ворсму, Макарьев, Устюжну, – но и более трудные, не такие везучие – Ковров, Нижний, Иваново, Тулу, Кольчугино, Кулебаки, Вязьму, Зубцов, Ржев, Скопин, Ряжск, – тоже обнять, обнять.
Обнять эти милые музеи, где непременно должно быть чучело лося, и где с тревожных фотографий 1918 года смотрят тогдашние игиловцы из укомов с комбедами.
Обнять эти бесконечные берега – сначала Оки, но и Волги, и Унжи, и Волхова, и Шексны, и Сухоны, и Теши, и все-таки прежде всего Оки, – берега, где набросана всякая гадость, и где из машины у отдыхающих граждан орет всякая гадость, и где авторитетные мужчины понастроили себе всякую гадость, – но только это неважно, наплевать на все это, а вот что важно, так это колокольня на высоте и простор на другой стороне, так что не надо ворчать, а надо обнять, обнять.
Обнять этих людей – добрых церковных теток, злых магазинных теток, фантастических и все умеющих мужиков, наштукатуренных, но красивых девок, рыдающих по некупленному роботу детей, идейно близких мне русских людей с окладистыми бородами и в камуфляже, идейно далеких от меня русских людей в кедах и с планшетом, и даже некоторых, тех, кто не вызывает большой любви – забывчивых официанток, хамов на светофоре, прилипчивых пьяниц, любителей отдохнуть громко, – все равно обнять, обнять.
Обнять мракобесие, вечное рабство и генетическую катастрофу, обнять убожество, тоску и безнадежность, обнять богоизбранность, богооставленность и еще раз китайский патриотический пуховик, – но и жажду другого мира, и другой жизни, и любовь к загранице и кедам вместо конфликтного меню – тоже немножко обнять.
Обнять страшный русский февраль и ласковый русский июнь.
Обнять несчастную очередь к Матроне, радостную, почти летящую очередь к Сергию, и никакую не очередь, а пустоту у дурдома, где могла бы быть очередь к Нилу, но ее нет, потому что так хочет Нил, – каким-то странным усилием тоже обнять.
Обнять все, что здесь есть.
И – смелей, падаван! – поцеловать.
Но не в губы, как женщину, и не в лоб, как покойника, и не в щеку, как друга, а в нос – как ребенка.
Быстро и весело.
И с надеждой – на продолжение жизни.