Когда-то Джон Леннон заявил, что все песни The Beatles – про любовь. И легендарный кинематографист Никита Сергеевич МИХАЛКОВ может сказать, что все его работы вот про это самое. И спрашивают то его в основном об этом. Поэтому с ним побеседовать я решил не про «любовь», а про «свободу, равенство, братство».
НЕ ПРО СВОБОДУ
— Никита Сергеевич, на самом деле я хотел бы поговорить о небезызвестной французской триаде: свобода — равенство — братство. Вы очень любите цитировать высказывание Юза Алешковского: свобода есть абсолютное доверие Богу. Объясните мне, что это за формула? Звучит красиво, а смысл, вот, допустим, не понимаю.
— С материалистической точки зрения подойти к этой формуле невозможно, потому что это бред какой-то. Это очень религиозное понятие. Свобода — это абсолютное доверие Богу. Не вера, а доверие. Когда ты говоришь: «Господи, вот в руци твои предаю себя. Поступай со мной, как ты считаешь нужным». В этом есть смирение, вот то самое доверие — я доверяю. И это присуще, конечно, только верующим людям.
Понимаешь, какая штука. Вот мы говорим, даже не верующие люди, в какой-то экстремальной ситуации: «Господи, за что, ну за что мне вот эта гадость, ну за что? Что я плохого сделал?» И никто не скажет: «Господи, а за что мне так хорошо, подлецу?». Это ж очень редко бывает, да?
А есть ведь чудная фраза: никогда не требуй справедливости у Бога, ибо, если бы он был справедлив, давно бы тебя наказал.
И вот в этой фразе Алешковского, «свобода — это абсолютное доверие Богу», мне кажется, заложена замечательная истина. Это можно расценивать, как «не хочу отвечать ни за что». А с другой стороны, в этом смирение и радость. И моему сердцу это очень близко.
— Вы себя ощущаете свободным человеком? Всегда ощущали?
— Ну, я даже когда не знал этой фразы, себя ощущал свободным человеком.
— Допустим, Валентин Гафт, с которым вы, в общем-то, работали много; себя называет «рабом в искусстве». Вот как это совмещать, свободу и ощущение себя несвободным от ремесла, которому себя посвятил?
— Свобода — это что? Раб искусства — это счастливейший человек, живущий тяжелейшей жизнью того, кому Господь послал этот дар, как послушание, и он его выполняет. Но он счастлив, потому что он ничего другого делать не может, не хочет, и это доставляет ему удовольствие, хотя это очень трудно.
А у Гафта тем более, он все время сомневается, мучается, других мучает. Но в результате, это же становится тем самым полетом, когда он отрывается на сцене, когда он летит и когда он владеет залом, когда он чувствует, как он заряжает энергией зал и получает обратно — это счастье.
Как написал Лосев в своей книжке о Гончарове: «Счастье — это не тогда, когда получится, и не тогда, когда получилось, а когда получается».
— Процесс.
— Процесс, конечно, конечно.
НЕ ПРО РАВЕНСТВО
— Дальше по триаде. Вы верите в тезис о равенстве?
— Нет, нет.
— Наконец-то я слышу человека, который на этот вопрос не дает социально одобряемый «да». Мы же рождаемся все неравными, правильно?
— Даже дело не в этом. Равенства нет и быть не может. И не должно.
Равноправие должно быть.
Это разные вещи. У нас должны быть равные права. Это, понимаешь, большевистская теория: свобода — равенство — братство. То есть, допустим, ты учился, достиг чего-то, а я пьянствовал. Думаю, ё-мое, смотрю, костюм хороший и очки у него модные; встал за угол, говорю: «Милый мой, ты чего?», дал по голове, отобрал: «Почему это он имеет, а я нет?».
— А равноправие мужчин и женщин? Вы считаете, борьба за равноправие женщин имеет под собой какие-то основания, помимо оснований политического характера?
— Конечно, имеет. Мужчин нет, они вымирают. Ни одного лидера-мужчины в мире нет, кроме Путина. Есть один, и то Меркель.
Ни одного. Посмотри на них, посмотри на этих людей. Посмотри, как они слушают речь Путина, что в Мюнхене, что в ООН, когда он произносит: «Вы то сами понимаете, что натворили?», они сидят, наслаждаясь тем, что они то думают так же, только говорит это кто-то другой. И ладошек никто потных не увидит. Понимаешь? Это вырождение мужского рода. А начальники, которые говорят: «Слушайте, приходите ко мне завтра». Завтра приходишь, секретарь объясняет: «Знаете, он со вчерашнего дня в отпуску». Это «облака в штанах», понимаешь?
Я набирал курс к себе в Академию («Академия кинематографического и театрального искусства Н. С. Михалкова» – Е. Д.): такие мощные девочки, талантливые, и проблемы с ребятами, реально проблемы. Бицепсы не решают вопросы и кубики на прессе не решают. Энергетика не та.
Вот фильм Кэтрин Бигелоу «Повелитель пустыни», который взял два «Оскара». Я не знал, что она жена Джеймса Кэмерона, что режиссер — женщина. Абсолютно мужская картина. Грандиозная картина с потрясающей мыслью, что солдат мечтает вернутся домой, а оказавшись дома, хочет обратно в пекло, туда, где он себя чувствует мужчиной.
Сколько сегодня замечательных картин снимают женщины. Хотя я считаю, что режиссура — это абсолютно мужская профессия по жестокости, по жестокосердию, по аскетизму, который необходим, по необходимости обманывать актера, вести в одну сторону для того, чтобы рвануть в другую, и это с каждым актером все по-разному, это абсолютно для меня мужская профессия.
Сейчас это в таком масштабе женская режиссура начинает завоевывать позиции. Почему? Потому что идет обнищание мужского духа.
— Это глобальный процесс?
— Глобальный, абсолютно глобальный. И, прости меня, как венец этого — однополые браки, и когда еще это освящается под куполом храма, это катастрофа.
НЕ ПРО БРАТСТВО
— А что такое братство? Вот французские революционеры придумали это: свобода, равенство, братство. Большевики подхватили. Что имелось в виду?
— Ну, это же понятие идеологическое. Это ведь братство «против». Это же не братство «за». Люди могут объединиться на ненависти к чему-то и истребить то, что они ненавидят вместе. Но когда они победили то, что им не нравится, вдруг выясняется, что не любили-то они одно и то же, а любят-то совершенно разные вещи. И вот здесь это братство заканчивается.
Мне кажется, что понятие братства, наверное, самое точное, самое правильное в монастырском смысле. Поэтому и называют их «братия». И это не пустой звук. Хотя там тоже есть свои проблемы.
И если есть равенство, оно существует только в одном месте — в храме. Потому что перед алтарем абсолютно все равны: и император, и ребенок, и студент, и нищий, бомж, бандит — не важно. Это они потом, когда вышли, один сел в «майбах», а другой на велосипед.
У нас в храме — я нигде больше этого не видел — на фразе «возлюбим друг друга за единомыслие», все друг к другу поворачиваются, улыбаются и выражают вот это самое возлюбление. Но это не единомыслие идеологическое. Это единомыслие людей, находящихся в храме абсолютно в равном положении перед престолом. Вот это называется для меня братством.
Евгений ДОДОЛЕВ.
Фото: Александр АВИЛОВ и Семен ОКСЕНГЕНДЛЕР.
