Когда же это было? А, точно, это было в ноябре прошлого года, я провел концерт безголосых уродцев в кафетерии по соседству, а потом, в ожидании друга, переместился в симпатичный вертеп, где быстро от бурбона сделался нелеп.
Сзади раздался голос: “Отарик, не налегай, как ни странно, ты нам нужен”.
И смех.
Голос и смех Зураба Соткилавы, который ушел, прожив восемьдесят без малого полных лет, хотя, нет, как раз очень полных, потому что если я и был знаком с воплощением слова “живчик”, не глянцевого слова, но очень симпатичного, то это потому, что я был знаком с Зурабом Соткилава. А живчики, поверьте на слово такому же, НЕполно жить не умеют, не дано, да и желания нет.
Я обернулся и увидел Мэтра в обрамлении ватаги молодых да ранних.
Эта ситуация никакой экспликации не требовала, потому что я давно знал, что Соткилава завсегда таскает за собой своих студентов, чтобы их кормить и нахваливать встречным-поперечным.
“Это Коля, а это Леночка – очень большие таланты”.
И так высоко – про каждого, и ни разу не повторяясь, а студентов было человек, что ли, девять.
Соткилава был с благоверной.
Все посетители ресторана начали ему аплодировать, он, широко улыбаясь, три раза раскланялся и жестами просил: хватит, хватит.
Студенты смотрели на него так восторженно, так влюбленно, как я смотрел на моих мамку и папку.
Никакого апломба, никакой фанаберии, сплошное дружелюбие, такая жажда жизни, такая жадность до нее!
Я представить себе не мог, что ему 79, а сенильные неприятности в наше время поражают уже тридцатилетних, и что вот этот вот крепкий человек, полный силы и огня, переживает решающую фазу битвы с раком.
Он спросил, как мне живется-можется, но поставил условие: никакой банальщины, никаких клише, ответить с помощью большой литературы.
Я, конечно, без выпендрежа обойтись не мог, близко к тексту процитировал Набокова: “Мир снова томит меня своей пестрой пустотою”.
Маэстро захохотал: “Поглядите на него, утомленный славой гедонист!”.
Ваш черед, нахально напомнил я.
Маэстро пропел (я сегодня, разом улыбаясь и утирая слезы, нашел этот романс):
“В сказках вечерних, неясных, сумбурных
Верилось в призраки светлых минут,
Страстно хотелось закатов пурпурных,
Знал я, что где-то кого-то, но ждут”.
Он называл Тбилиси и Москву лучшими городами в мире – и в этом не было волюнтаризма, а была только его сентиментальность, сентиментальность самого высокого разбора, непредставимая сегодня, когда весь мир, кажется, пребывает в тотальном разладе с собой и с сердечными струнами, не звучащими, но визжащими.
Он боролся с раком негромко, но, как выяснилось, яростно, выцарапал у старухи с косой несколько лет и прожил их с удовольствием, дразня боль.
Собственно, будучи человеком искусства, он показал, что такое – искусство ЖИТЬ: без страха и упрека, дорожа каждым мгновением, любить жизнь и людей.
Наслаждайтесь, Маэстро, пурпурными закатами.
