Давно не полыхали станицы. Тут меня лица разных титульных и не очень национальностей убеждали, мол, ты, Александр, просто злой и неприятный, поэтому в дружбу советских народов не веришь. А она была. Была, окаянная.
Ладно, я злой и не приятный. И с самоидентификацией у меня серьезные проблемы.
Я говорю на русском и на иврите. Пишу книги, правда, на русском. На иврите пробовал, даже написал несколько стишков, но трепать потертые струны лиры у меня явно получается лучше на русском. Просто интереснее.
Я родился в сосново-березовом крае, в маленьком городке на самом краю России. Невозможно не любить этот край, потому что там все идеально. Реки, озера, тенистые леса, мягкие и снежные зимы, теплое и ласковое лето. Там бабушка, там запах черемухи и детство. Разве есть в этом что-то, что можно не любить?
Но уже тогда мне то и дело намекали.
-Не понимаю, зачем вам надо было Христа распинать?- спросил меня мальчик Сережа Плющенко.
-Я никого не распинал- пожал плечами я.
-Распинал, распинал- высунул язык Сережа Плющенко и отказался играть со мной в ножички.
-Небось колбасу черной икрой намазываете?- спросил меня пьяный сосед дядя Коля.
-Ничего мы не намазываем- пожал плечами я.
-Намазываете, намазываете, евреи всегда намазывают- сказал дядя Коля и отрыгнув, громко икнул.
-Вот скажи мне, зачем же вы страну нашу продали? Вы же сами тут живете!- возмущалась Галина Тимофеевна, мама девочки Наташи, когда та пригласила меня на чай.
-Не продавал я ничего, Галина Тимофеевна.
-Продавал, продавал. Потому, Натаха, замуж за этого еврейчика иди, с ним не пропадешь- отвечала Галина Тимофеевна и подкладывала мне в блюдце кусок пирога с вишней.
-Хороший ты, парень, Саня, хоть и еврей- хлопал меня по плечу однокурсник Толик Чугунов.
-Хоть и еврей?- иронично переспрашивал я.
-Хоть и еврей, хоть и еврей- утвердительно кивал Толик Чугунов и подливал в мой стакан недорогой портвейн.
-И как ты такой вот в нашу часть попал? У нас же секретка!- гнусавил хриплым голосом подполковник Рогозин.
-Не знаю, товарищ подполковник. А у вас точно секретка?
-Секретка, секретка- хрипел подполковник Разгозин и постукивал шариковой ручкой по столешнице стола.
-Вы чего тут?!!! Водку пьете??!- орал комендант общежития Котлов.
-Выпуск отмечаем. Мы совершеннолетние, нельзя что ли?
-Нельзя!! А таким, как ты вообще ничего нельзя!!!- топал ногами комендант общежития Котлов, и лицо его наливалась кровью.
-Тебе хорошо, ты если что свалишь в свой Израиль, а нам тут страну на ноги ставить. Тебе-то что, Россия тебе не родная- упрекал меня коллега Петя Алешин, затягиваясь сигаретой в курилке.
-Почему это не родная?- удивлялся я.
-Не родная потому, что не родная. Россия не Израиль- отвечал Петя Алешин и бычковал окурок в пепельнице.
-Ты правда еврей что ли?- спрашивал меня огромного телосложения атлет Витя, с которым меня столкнула судьба во время отдыха на турбазе.
-Ну, да. Правда.
-Ну, ничего. У меня двоюродная сестра замуж за еврея вышла. Сначала переживали, но потом нормально. Тоже люди.
-Тоже?
-Тоже, тоже…
Одним словом, намеки были неоднозначные, и я даже к ним привык. За откровенные намеки бил в морду, а не откровенные намеки били меня по щекам сами.
И все-таки было не возможным не любить этот край. Я тут родился. Родина и стихи вросли в меня, как береста в березу.
А потом был Израиль. Мне перестали намекать. Для меня это было шоком. Я мог спокойно рассуждать о чем угодно и думать об этой стране, как о своей.
Нет, и о России я думал и думаю, как о своей стране, но не вслух. Потому что как только я начинаю делать это громко, мне кто-то мягко, интеллигентно, очень деликатно намекает. Сами понимаете на что. Сами понимаете почему.
Но я уже говорил о том, что я привык? И потом, кто вам ещё напишет про русские березы и сосновый край так, как обычный еврей из волжского города? Пока вы меня слушаете, у меня иммунитет к любым намекам. Чтоб вы мне были здоровы.
