С сенатором Людмилой НАРУСОВОЙ, известной больше своими семейными историями, нежели политической деятельностью говорили именно о семье.
«Женщины бросали с моста своих младенцев»
– Изучал вашу биографию перед нашей встречей. И я для себя вычислил, откуда у вас желание противостоять системе. Насколько я понимаю, ваша мама познакомилась с вашим папой, совершая как бы административный проступок.
– Ну, по теперешним временам, да. Тогда это ей грозило гораздо более серьезными последствиями.
– Расскажите в деталях, как это случилось. Как они познакомились.
– Вы знаете, история моих родителей, вообще создания моей семьи, в которой я родилась и выросла, это просто отдельная драматургия. Мама училась в Ленинграде, закончила 9-й класс, ей было 15 лет. Их послали рыть противотанковые рвы. Немцы наступали так стремительно, что она увидела немецких мотоциклистов с автоматами вот буквально с лопатой. И мужчин, учителей расстреляли, а их, мальчишек и девчонок, всех отвезли в Германию работать. Вот «восточные рабочие», рабы. Сначала где-то около Бельгии они шили гимнастерки. Потом там образовалось какое-то подполье. Их, не разбирая, отправили в Дахау. Это страшнейший концлагерь. До конца жизни она показывала номер, который у нее был, татуировка. А уже после поражения фашистов под Сталинградом уже некому было работать в сельском хозяйстве, была всеобщая мобилизация. И тех, кто был помоложе и покрепче, забирали из лагерей и отправляли на сельхозработы. И это ее спасло, потому что она попала как раз в Саарбрюкен, это граница с Францией. Попала к немецкому крестьянину доить коров. Можно было пить молоко, хотя и тайком, но все равно. И как-то поддерживать свои силы. Весила она 38 килограмм.
А, главное, и это очень запомнилось из ее рассказов, сам этот немецкий крестьянин, полуграмотный, у которого два сына погибли в России, относился к ней и еще одной девчонке очень дружелюбно. А мама училась в немецкой школе, прекрасно знала немецкий язык, поэтому у нее не было барьера. От него она узнавала все новости, потому что им давали по радио слушать только Геббельса.
И он по ночам, чтобы не настучали соседи, подкармливал их. И говорил ей: воюем не мы с тобой, воюют твой Сталин и мой Гитлер.
Ну, освобождал ее уже Второй фронт, в 45-м году она увидела американских летчиков.
И первое, что они сделали, они собрали в офицерском клубе всех советских девушек и показали им газету со статьями Сталина о том, что, кто работал на врага, те враги. Сказали, девочки, вас ждут лагеря. Вам нельзя возвращаться. Поэтому вот под Гамбургом стоит наш корабль, давайте туда и в Америку. И мама была в числе немногих, по-моему, 5 человек, которые сказали, нет, мы хотим домой.
– Почему?
– Ой. Не знаю, наверное, это и есть то, что сейчас так модно называть патриотизмом. Но это была любовь не к той сталинской родине, о которой ей еще предстоит узнать, что будет и что ее ждет. Но маме предстояло еще не менее страшное испытание, потому что их американцы передавали, знаете, как в кино показывают, на мосту. И самое страшное было, что в этой толпе рядом с ней были девчонки такие же, как она, бывшие радистки, которых забрасывали в тыл, или вот такие же, как она, угнанные в Германию, которые, жизнь есть жизнь, прижили детей от немцев. И они прекрасно понимали, что им грозит. И самое страшное ее воспоминание, это как эти женщины бросали с моста своих младенцев.
Мама попала в СМЕРШ. Сидела в подвале на хлебе и воде, пока ее проверяли. Причем, допросы были в самой жесткой форме.
Она отвечала, мне было 15 лет, меня никто не защитил. Нельзя, говорили ей, было давать угнать, надо было броситься под поезд. Ну, в общем, соответствующая терминология и жесткость. Но после всех проверок ей разрешили написать письмо маме, о чем она просила, она узнала о судьбе своего отца, который ушел на фронт и погиб. Прошел всю войну и погиб под Кенигсбергом в апреле 45-го, не дожив несколько недель до победы. В этом «кенигсбергском котле». Ну, и так как с кадрами было плохо, а она знала немецкий язык, ее после всех этих проверок, взяли работать переводчицей в советскую военную комендатуру города Керберцк под Берлином. А комендантом этого немецкого города, советским военным был старший лейтенант Борис Нарусов. Вот там они познакомились.
Мой папа родом из Смоленска, 21 июня гулял на выпускном вечере и пел песню «Если завтра война». А на утро пошел в военкомат, потому что война наступила завтра.
«Отца потом действительно вызвали в трибунал»
– А при каких обстоятельствах познакомились?
– При очень, я бы сказала, не романтических, а вот таких административно-нарушаемых.
Маме не доверяли. И поэтому ей не разрешали прямой контакт с населением, а давали переводить письма, жалобы, доносы, которые местные жители, писали обер-бургомистру, то есть советскому военному коменданту.
Утром ей приносили в закрытую комнату эти письма. Она их переводила. Вечером забирали. Однажды ей принесли письмо, где немецкая женщина писала донос на других немецких женщин, что вот они забеременели от советских солдат, а советский военный комендант разрешил им сделать аборты в советском госпитале.
– Аборты ведь были запрещены и в гитлеровской Германии, и в сталинском Союзе, да.
– И он нарушил два закона. И мама понимала, что ему от сострадания к этим несчастным немецким теткам грозит очень серьезное наказание. И, когда вечером стали забирать это письмо, она сказала, что почерк не разборчив, она не перевела, переведет завтра. А вечером в личное время села на велосипед, доехала до города, нашла эту комендатуру, нашла табличку коменданта, вызвала его, боялась прослушки, на воздух, на улицу. И предупредила его, что, так и так, на тебя донос. Если можешь, подстрахуйся.
– Смелый поступок очень.
– Ну, отец был молодой. Ему только было 23 года. Он 1923 года рождения, значит, ему было в 45-м 23-й год. Молодой лейтенант. Он пошел к своему командующему, сказал, так и так. Я должен был либо привлекать солдат за изнасилование, либо пожалеть этих теток.
Командующий понимал ситуацию. Сказал, напиши мне задним числом рапорт. А ты будешь действовать в соответствии с разрешением. И все обошлось. Отца потом действительно вызвали в трибунал. Он объяснился. Его не наказали. А вот он потом решил найти ту девушку, которая его спасла. И, собственно говоря, так они и познакомились.
– Вряд ли просто из чувства благодарности. Наверное, все-таки она ему понравилась по-женски.
– Ну, сначала, наверное, была благодарность. Потом уже, я не знаю, наверное. Потому что мама была красавица у меня.
«Бургундское как-то подействовало на Делона»
– Вы упомянули мамину маму, то есть свою бабушку. А вы помните своих бабушек и дедушек?
– Ну, одного дедушку нет, он погиб под Кенигсбергом. Я его не могла помнить.
Вы знаете, было для меня большой радостью, что мне удалось по архивам найти его могилу. Это братская могила в деревне Аисты Калининградской области. Нашла его фамилию. И, в общем, потом еще успела сообщить маме. Мама была жива. И мы с мамой туда съездили. Так что я знаю, где мой дед похоронен, в этом Калининграде. А вторую бабушку, да, я хорошо помню. Тоже очень мудрая была.
– Я, насколько понимаю, ваша дочь Ксения Собчак до 4 лет воспитывалась как раз вашими родителями.
– У моей мамы, да. В городе Брянске. Потому что после войны уже там какое-то время родители жили в Германии, а потом вышел указ Сталина, что такие, как мама, не могут жить ни в Москве, ни в Ленинграде.
– Вот несколько раз прозвучало слово «бабушка». Вы ведь теперь тоже бабушка. И какая вы бабушка, вы сами для себя определяете?
– Вы знаете, наверное, не очень еще хорошая, потому что я не провожу много времени с внуком, хотя стараюсь каждую свободную минутку этому уделить. Я работаю. А вот в моем представлении бабушка – это, которая, во-первых, всегда дома, которая вяжет носки, рассказывает всякие истории. И думаю, что я такой тоже буду скоро. Вот немножко подрастет, с ним можно будет разговаривать. И уж тут-то я ему расскажу много чего.
– А вы строгой были мамой? Скажем, сейчас-то понятно, какая вы, потому что мы вас наблюдаем. И в том числе в диалогах с дочерью. А вот, когда Ксения Анатольевна была подростком? Ну, самый сложный возраст, знаете, с 10 до 15.
– Ну, я старалась быть строгой, но это было не всегда правильно с таким ребенком, как Ксения. Мы с мужем прожили 25 лет совершенно замечательным браком, в гармонии. Но, если мы и ругались, то ругались только из-за нее. Потому что он был абсолютным либералом, он, ну, наверное, как любой мужчина, к дочке относится особенно снисходительно. Она могла вить из него веревки, такого сильного, такого жесткого Собчака, дома, с ней он был совершенно другим.
А я старалась компенсировать. И я была более строгой. А он мне всегда говорил: не ломай ее, она уже сложившаяся самостоятельная личность, будет жить по своим правилам. Я ее пыталась ломать. Из-за этого мы с ней скандалили. Но в итоге я поняла, что я была не права. И готова публично каяться в этом.
– И этими отношениями с супругом, и его –отмеченным вами либерализмом – можно объяснить тот факт, что он вам позволял целоваться с другими? В частности, известная история, когда вы целовались с Аленом Делоном.
– Вы так хорошо изучили мою биографию.
– Я старался.
– Я не знаю, где это было, разве что во французских журналах. Ну, знаете, это была, в общем, шутка.
– Ничего себе шутка.
– Ну, я расскажу, почему. Мы были во Франции на приеме, тогда Жак Ширак был мэром Парижа, еще не президентом. Пригласили нас и каких-то французских звезд на обед. Мой муж сидел напротив меня. Я сидела рядом с Аленом Делоном. И там было хорошее бургундское. И как-то так оно подействовало на Делона. И он стал подлаживаться. А таблички с именами. Месье Собчак и мадам Нарусова.
– То есть ничто не указывало на вашу супружескую связь?
– Да. И он так, подлаживаясь, сказал, знаете, мадам, у меня никогда не было русской женщины. Я говорю, верю, месье, знаете, какое совпадение, у меня тоже никогда не было французского мужчины. Он говорит, так в чем же дело? И уже так довольно напористо. Уже переставало быть шуткой.
Ну, а он довольно громко говорил. Еще вином возбужденный. Я говорю, да все дело в том, что напротив сидит мой муж. Как, месье Собчак ваш муж? И он так приник. Но тут муж проявил чудеса великодушия. И говорит, ты знаешь, ты ведь никогда мне не простишь, если ты упустишь такой шанс – поцеловаться с Аленом Делоном. А все вокруг женщины, включая Бернаде Ширак, стали говорить, мадам, любая женщина французская отдала бы там сколько лет жизни за такой шанс. Ну, уж пришлось. Пришлось.
– В общем, если до этого момента и были у кого-то сомнения, что Собчак – это просто эталон либерализма, то после этой истории сомнений не осталось.
– Это был исключительно протокольный политес. Он был вообще ревнивым.
– Да?
– Бывало. Бывало. Получала.
Фото: Никита СИМОНОВ.
