Первый раз в современный Питер я попал довольно поздно. Лет в тридцать пять. Помню была зима и пронизывающий холод. Тут как раз было бы уместно пошутить о том, что такая погода в Питере даже летом. Но это вряд ли будет шуткой.
Я шел по Невскому проспекту. Приезжие всегда ходят по Невскому проспекту. Из каждой подворотни на меня смотрел Бродский, революционный матрос и чахотка. Я старался не заглядывать туда, но несколько раз не удержался и зашел в гулко отдающие эхом парадные каких-то случано попавшихся домов. Революционный матрос курил цыгарку, оперевшись локтем на подоконник и по-ленински хитро щурясь на меня. Чахотка глухо кашляла где-то возле почтовых ящиков, а Бродский бродил по лестнице вверх и вниз и бубнил про то, что выйдя из комнаты я совершил ошибку.
Я вытянул руку и нащупал журнальный лист бумаги, который скомкал вместе с тремя уже надоевшими к тому времени персонажами.
Выйдя на улицу, я закутался, в зеленый шерстяной шарф лицом, пошел дальше, уворачиваясь от колкого ветра. Я шел к Дворцовой площади, справа от меня мелькнул лубочный Спас на Крови, повеяло Суздалью, хохломой и церковным самоварным золотом. Слева, через дорогу на меня чуть не упал масонский Казанский собор, а вдали наискосок, как заправский сноб, отвернулся от меня надутый Исакий.
Всюду пахло водой, рыбой, легким алкоголем, изморозью, льдом и еще чем-то неуловимым. Так пахнет формалин. Так пахнет архив. Так пахнет север.
Люди? Да, они были. Они шли мимо и заглядывали мне в лицо безглазыми лицами.
-Это Питер!-шамкал ртом мне старик в длинном пальто.
-Это Питер!- хихикала девчонка в кургузой курточке
-Это Питер!- Говорил мне атлет в сером пуховике и растворялся в тягучем воздухе.
Это Питер! Это Питер! Это Питер!!!!!
Я знаю, что Питер!-отбивался я. Но было поздно. На меня летела снежная морось, желтые листья, сорванные с деревьев, рекламные листовки. Я схватил несколько из них. На одной предлагались услуги переводчика с английского, на другой учителя игры на гитаре, на третьей немецкое командование предлагало сдать евреев и комиссаров, а четвертая оказалась хлебной карточкой.
Я оглянулся и увидел старуху, волокущую сани. Снега было мало, и полозья гремели о потрескавшийся асфальт. На санях лежал мертвый ребенок. И тут что-то громыхнуло так, что заложило уши.
Раздался вой сирен, небо разрезали прожектора и последнее, что я увидел, это огромную надвигающуюся свастику.
Когда я открыл глаза, я обнаружил, что сижу в каком-то баре на Рубинштейна. Народу было немного. Только какие-то парни в черных куртках и пару белесых девушек, уставившихся в свои смартфоны. Тихо звучал “Green Day”.
-Что-то еще?- раздался голос и в воздухе появились очертания официантки, азиатской девушки с татуированными руками.
-Что?-вздрогнул я.
-Что-то еще?- повторила она.
-Хлеб. Мне нужен хлеб- ответил я.
Официантка пожала плечами и ушла. Я посмотрел в окно. Там, за проливными слезами дождя, я увидел глаза Питера.Он смотрел на меня в упор, не мигая. Я нырнул в бездонную невскую пропасть его глаз и исчез навсегда.
