Повесть о настоящих людях
Все совпадения имен и событий считать случайными
1.
У Анпилова не было души, потому что он был марксист. Но что-то вместо души болело у него за весь народ. Врачи говорили, что это печень. Когда народного трибуна отпускали из зоопарка (где он работал макакой) домой на понедельник и вторник, он, повинуясь внутреннему позыву, шел кормить старушек. Покупал в булочной буханку и выходил в урочный час на бульвар.
Старушки уже узнавали его приметную фигуру с оттопыренной нижней губой и буквально слетались к нему. Анпилов крошил хлеб, с умильной улыбкой наблюдая, как старушки, ругаясь, отталкивают друг друга, отнимая друг у друга крошки.
Особенно ему нравилась одна – самая крупная и сильная, с орлиным носом. Она всегда появлялась позднее других, по-хозяйски оглядывала всю гоп-компанию, будто удивляясь столпотворению. Казалось, она спрашивала: ”А че это вы тут делаете?” Анпилов чувствовал, что это красивое создание природы является как бы негласной хозяйкой здесь, на этой аллейке. Хозяйкой не по праву силы, а по праву какой-то горделивой красоты. И другие старушки чувствовали ее жизненную силу и уступали ей. Крупная старушка молча проходила прямиком к Анпилову, и остальные старушки расступались, давая ей дорогу.
Виктор кормил старушку с руки, и она не боялась, будто чувствуя, что ни у кого не хватит духу поднять руку на такую красоту. Насытившись, старушка аккуратно утирала рот рукавом и напоследок позволяла Анпилову осторожно погладить себя по головке и даже почесать за ушком. После чего, гордо ворча, удалялась.
Но сегодня Анпилов, кроша хлеб, не дождался свою любимицу. Вроде все было, как прежде, – старушки, галдя, дрались за хлебушек, но его любимая гордая орлица отчего-то не показывалась. Когда процесс кормления подходил к концу, Виктор, скрывая сам от себя непонятный страх, спросил, где же та, которую он так любил. Ответом ему было молчание. Только на какую-то секунду все старушки перестали есть.
Анпилов повторил свой вопрос, обращаясь непосредственно к самой мелкой старушке, стоявшей у него под левой рукой. Старушка вздохнула и поведала печальную историю. Оказалось, шутки ради его любимицу убили мальчишки. Они привязали к ее ноге пустую ржавую бочку из-под солярки и гоняли с веселыми криками по всему двору. А после забили дубинками.
– Какие мальчишки? – глухо спросил Анпилов. – Откуда? С этого двора?
– Сущие мальчишки! – включилась в разговор другая старушка. – Лимитчики 18-летние из местного отделения милиции. Мы им говорим: сынки, что ж вы делаете? А они только ржут. Говорят: нам Лужков велел всех, кто с утра не умывается, из Москвы вычистить, чтоб не портили лик столицы.
– А было ли такое при советской власти? – начал агитировать Анпилов.
– Нет, нет! – хором закричали старушки.
Лишь одна старушка промолчала.
– А ты что же молчишь, бабушка? – заинтересовался кормилец.
– А меня в 80-м году из Москвы на сто первый километр выслали.
– За что?
– За проституцию.
– А зачем же ты проституировала, бабка?
– Пошел ты на хер! Перепутали меня с кем-то. И даже разбирацца не стали. Вот она твоя советска власть! Уж пусть лучче никака власть, чем така. Пусть лучче Пугачева будет прызидентом, чем дальше терпеть! Пущай лучче энта рыжая, чем всяки другие рыжие да явреи. Никому не верим! Бей его, бабы!
Старушки бросились на Анпилова, с рук которого еще недавно, жадно урча, поглощали хлебушек, и начали молотить его клюками, колоть вязальными спицами. Две или три старушки встали сзади него на карачки с тем, чтобы остальные товарки, навалившись, опрокинули пролетария. И им это почти удалось. Но Анпилов вырвался из злобной стаи и побежал по улице весь растрепанный, перемазанный старушечьими какашками, со слезами на глазах. “Больше я не буду ходить на бульвар кормить старушек”, – размышлял он на бегу. Пробегая мимо Спасской башни, Анпилов вдруг неожиданно для себя подумал: “А может, начать петь?”
2.
“Ельцин никогда в жизни не пробовал водки. Более того, Бориса Николаевича тошнит даже от запаха спирта. Вкус вина ему противен, а ликеры он не пьет по причине их сладости и липкости рук. Даже лекарства для него делают не на спирту, а на керосине,” – смеясь зачитывал Юмашев то, что у него получилось. Президент одобрительно хохотал. Они на пару писали очередную книгу, поскольку хотели заработать немного деньжат.
– Еще напиши, что у Ельцина идиосинкразия к спиртному, – смеялся Ельцин. – Напиши, что Ельцин один раз как-то увидел водку в молодости и ему стало так плохо, что он уморенный слег и проболел неделю. Кстати! Ведь это книга моя и обо мне. Как мы ее назовем? Тут нужно какое-то сильное название. Ну вот мы же изо всех сил стараемся возродить в России капитализм. Может, назвать книгу “Возрождение”?
Юмашева прошиб холодный пот.
– Борис Николаевич! По-моему уже было подобное… Мне кажется…
– Ну ладно, тогда другое. Ну вот мы буквально, понимаешь, распахиваем Россию, переворачивая пласты старого уклада. Это огромная и трудная работа по переустройству всего общества. Нам нужны ростки нового, мы надеемся на них. Мы пашем, как Карлы.
– Марксы?
– Нет, папы… Мы надеемся на урожай новых людей и идей. Давай назовем книгу “Целина”
Юмашев крякнул.
– Ладно, я шучу. Что я, не помню что ли, что уже есть такое название. Не один ты про Шолохова слышал… А как предлагаешь назвать книгу?
– Думаю, название должно быть ударным и эпатирующим, иначе раскупать не будут. Лучше сделать книгу в форме детектива или сексуальных похождений молодчика из провинции. Это народ любит. А в названии обыграть какие-то уже проходившие и хорошо себя зарекомендовавшие популярные названия. Например, “Записки дрянного президента”. Или “Это я, Боренька”. А допустим, главу об экономических успехах можно назвать “Ельцин и пустота”. Хорошее название “Как я занимался онанизмом”, но уже забитое кем-то. Можно, правда, переиначить – “Как я не занимался онанизмом”. Первые книги про вас уже были, значит можно назвать “Президент возвращается” или “Президент наносит ответный удар”. Или так – “Излечение раковых опухолей методом уринотерапии.”
– Эк тебя… А я тут при чем?
– Типа, рецепты от Ельцина!
Ельцин покрутил пальцем у виска:
– Как у тебя с головой? Коррекция не нужна? Мочу же пить противно, с точки зрения электората. Ты мне все голоса похеришь, весь авторитет. Ты сам-то эту мочу пил?
– Только вашу, Борис Николаевич. Скажу по секрету, ваш персональный сантехник сделал отвод от президентской канализации и приторговывает мочой. Ваша моча славится у аппарата и в правительстве особенными целебными свойствами. Втридорога покупают. Ссорятся из-за нее.
– Ушам не верю, – покачал головой Ельцин.
– Я тоже сначала не верил, но потом попробовал. На месяц забыл, что такое печень! Уринсон так тот вообще на вашей моче только и живет. Впрочем, по фамилии видно, что ему должно помогать.
– И почем же идет моя моча?
– По цене “Абсолюта”.
– Разумная цена, – согласился Ельцин. – Но субординацию нужно соблюдать. Отчего не поставили меня в известность? Закон о трансплантации органов говорит, что нужно спрашивать разрешения у донора, либо у его родственников, если донор уже лыка не вяжет… Но книгу так называть не надо: все равно на всех страждущих моей мочи не хватит. Еще есть варианты названий?
– Хорошее узнаваемое название украл у нас хулиганский писатель Никонов – “Подкравшийся незаметно”.
– Кто такой?
– Журналюга. Прикажете стереть в лагерную пыль?
– Ты сам журналюга бывший. Поаккуратнее надо с коллегами. Свобода прессы – это святое. Правда, это не относится к личной свободе некоторых хулиганствующих элементов. Даже если они и работают журналистами.
– Так посадить или что? – не понял Юмашев.
– Пока я президент, никому прессу трогать не дам. Пускай забавляются, пока Ельцин на дворе. Придет Лукашенко, будет уже не до забав, понимаешь.
3.
После Юмашева в кабинет президента зашел Немцов. Ельцин испытывал к кучерявому симпатию. Паренек круто взялся за дело. На следующее утро после заступления его в должность, все колеса правительственных машин оказались проколотыми, кроме колес президентского лимузина…
Борис Немцов вошел широкой уверенной походкой.
– Широко шагаешь – штаны порвешь! – по-стариковски предупредил Ельцин.
Думая, что это лишь глупые старческие причуды, не имеющие никакого отношения к реальности, и желая показать, что ему все по лампы, Немцов нарочито сделал последний шаг очень длинным. Раздался треск разрываемой материи.
– Оп-па! А я что говорил! – развеселился Ельцин.
Штаны Немцова из хорошего дорогого материала, купленные за большие деньги, треснули по шву и развалились пополам. Кроме того, от них оторвались лямки, в которые засовывается ремень, сам ремень лопнул, штаны упали, из карманов вывалились мелкие вещи. Немцов споткнулся о свалившиеся штанцы и рухнул на пол. “Да, вот он, руководитель новой формации!” – с удовлетворением подумал Ельцин.
– Красивые у тебя трусы, – похвалил Ельцин молодого политика.
Трусы действительно были весьма недурны – парашютного шелка, в огромных красных горохах. Эти красные горохи на белом фоне умилили Ельцина: в детстве у него была такой же расцветки кружка для молока. Мать купила ее в селе Бутка у пленного немца по имени Фриц Диц.
– Как же я отсюда без штанов пойду? – наконец удивился Немцов.
– Да не бери в голову, – махнул рукой Ельцин. – Я тебе свои тренировочные дам. А впредь не покупай сиротских порток китайского производства. Покупай наши, фабрики “Большевичка”… Слушай, чего у тебя там с Пугачевой? Ты смотри. Не обижай Пугачеву. Говорят, она моя дочь… Выпить хочешь?
– Да я не пью, Борис Николаевич.
– Ты что, дурак что ли?
– Наливайте.
– Другое дело.
Ельцин подошел к стенному бару, вытащил бутылку “Гжелки” и налил Немцову с полстаканчика. Немцов степенно выпил, достойно крякнул и крепко рявкнул на всякий случай.
– Слушай, пользуясь своей близостью к Пугачевой разузнай там…
– Не ваша ли она дочь?
– И это тоже. Но главное – не собирается ли она выдвигать свою кандидатуру на следующих президентских выборах. Ну не могу я передавать страну женщине, близкой к Лебедю! Разорят экономику, понимаешь…
– Как пить дать, – кивнул Немцов. – Будут на “Кадаллкаках” да “Линкольнах” ездить, вместо “Волг”.
4.
Шамиль Басаев был чеченец. Басаев любил свою небольшую родину, часто ласково называя ее просто “моя родинка”. Коварный агрессор напал на его “родинку” и попрал ее своим сапогом. Ни пяди земли не отдал Шамиль Басаев врагу. Хотя оккупант всячески старался осквернить родину и глумиться над ней. Курносое лицо грязного оккупанта преследовало Басаева в тихих ночных кошмарах за секунду перед пробуждением, когда шмелем гудел далекий вражеский вертолет, который делал геноцид.
– Мы не потерпим этих проклятых гяуров на земле свободных вайнахов Ичкерии, – любил говорить на митингах герой народа, хотя и не очень представлял себе, что такое “гяуры”. – Мы их засудим международным судом, заставим платить нам алименты.
Толпа встречала его слова громом аплодисментов и криками “бис!” Поэтому Басаеву приходилось выступать еще раз.
…Он любил дышать воздухом гор. Потому что это были горы его родины. “Я никому вас не отдам, клянусь Аллахом!” – плакал герой, лежа на каменистой земле и обнимая горные породы. И никто не смел потревожить его в этот момент. Такой уж человек был этот Шамиль Басаев.
– Шамиль, – бывало обращались к нему старейшины, чтобы он разрешил их проблему. – А велик ли Аллах?
– Аллах… – задумывался Басаев. – Аллах не просто велик. Аллах – акбар!
Удовлетворенные старейшины расходились по своим пещерам, а Басаев шел молиться или насиловать да убивать. За ним тянулся кровавый след. Иногда ему даже кричали:
– Эй, Шамиль! У тебя кровь идет.
А еще Басаев очень любил слушать Зыкину. И очень не любил певицу Аллу Борисовну Пугачеву. “Какая она, в сущности, сволочь, – думал Басаев долгими бессонными ночами. – Другое дело Зыкина”. Ему представлялось, что тощая, как фитиль Зыкина, расставив крепкие ноги с бутылкообразными икрами, поет на фоне гор душевную песню про Аллаха.
– Аллах акбар, харжамашки, – выводила Зыкина, и арбузная грудь ее вздымалась и колыхалась в такт прочувствованным словам. Какая женщина, однако!
Раздумья Басаева о высоком прервал его помощник Мухаммед.
– Какие будут распоряжения, начальник? – спросил он, и боевой шрам на его лице противно задергался, как у голливудского негодяя.
– Принес план? – вопросом на вопрос ответил Басаев.
Мухаммед молча протянул ему цветную схему московского метро, нагнулся к уху Басаева и горячо зашептал:
– Из Москвы сообщают, что Лебедь два раза звонил Пугачевой. Ее не было дома, Филька подходил.
Басаев резко схватил Мухаммеда за грудки и рывком притянул к себе, жарко дохнул в лицо:
– Что?! Что ты сказал?!
– Лебедь два раза звонил Пугачевой, – послушно повторил Мухаммед.
Басаев отпустил помощника.
– Спасибо, Мухаммед. Только впредь ори громче: чего-то я в последнее время стал плохо слышать. Контузило, наверное, когда в Буденновске с Черномырдиным по телефону говорил. Он так орал…
Мухаммед пошел, потирая пальцами ожог на щеке от жаркого дыхания своего патрона. Дело в том, что месяц назад у Мухаммеда взорвался патрон, лежащий в нагрудном кармане. Тогда-то лицо и опалило. Испорченный патрон пришлось выкинуть. А злопамятный Басаев вычел у Мухаммеда из жалованья стоимость утраченного патрона.
Басаев лег на овечьи шкуры и задумался. Он размышлял об интересах тех неведомых людей, которые делали неведомую ему политику в далекой Москве. Неведомые их интересы неведомо как переплетались между собой и имели непонятные для Басаева последствия, на поверхности которых лежали два звонка Лебедя Пугачевой.
Вопросы, вопросы… Если это надо Сосковцу, то при чем здесь братья Черные, а если бучу затеял Коржаков, то не импотент ли он? Господи, как все сложно и непредсказуемо в российской политике! Нужно кого-нибудь зарезать или изнасиловать для прояснения ситуации. Басаев вытащил из ножен кинжал и начал точить его о камень, вспоминая старушку-маму и ее напутствия: “Живи честно, сынок, никогда не езди в Буденновск”. Увы, заклинания старушки остались без внимания, и Басаев стал тем, кем он стал, – великим мыслителем современности. “Все ясно, – вдруг дошло да Басаева. – Ельцин очень плох. ОНИ готовят замену. Значит, будет большая буча. Действительно, кому же и быть президентом, как не Пугачевой? Кто еще соберет голоса? Только она”. От возбуждения Басаев начал чесаться. Так, так, так. А почему бы и ему не выставить свою кандидатуру на выборах президента России?
– Мухаммед!
Подбежал помощник.
– Я здесь, хозяин.
– Аллах нам всем хозяин… Запусти в российские средства массовой информации слух о том, что России нужен новый президент – настоящий крутой и хозяйственный мужик, а именно – Шамиль Басаев.
– Но ведь Чечня – самостоятельное государство, – робко возразил Мухаммед. – Разве можно быть президентом другого государства?
– Не проблема, – махнул рукой Басаев. – В крайнем случае, Россию мы завоюем. За два-три часа одним батальоном можно взять Москву.
– А зачем нам такая большая провинция? – спросил Мухаммед. – Кормить их, этих дикарей, не знающих Аллаха и истинной духовности.
– Что ж, – пожал плечами Басаев. – Нужно же нести культуру диким народам.
– А президент России будет подчиняться президенту Чечни?
– Масхадову? – Басаев почесал затылок. – Об этом я как раз и не подумал. М-м-м-м… Нет, пожалуй, не надо Чечне завоевывать Россию. Пожалуй, я и так протырюсь в президенты России. Ведь формально-то я российский гражданин.
– Арестуют, Шамиль.
– Да за что? – не скрыл удивления Басаев. – Да они благодарны мне: я убил-то там самую малость, попугал больше. Неужели русские добра не помнят?
– Ты прав, Шамиль, – склонил голову Мухаммед. – Твоими устами хорошо мед пить.
– Лучше водки, прости Господи, – Шамиль достал из-за пазухи запыленный граненый стакан, свято хранимый им еще со времен московского студенчества, продул его и протянул Мухаммеду. – Наливай…
