1. И в жизни, и на экране – трагедия
Кэйдж прогремел на весь мир, исполнив роль алкоголика Бена в фильме Майка Фиггиса “Покидая Лас-Вегас”. В своей песне того же названия Шерил Кроу быстро перелистывает полубиографический роман Джона О’Брайана, покончившего с собой через несколько недель после того как подписал с Фиггисом контракт об экранизации своего романа.
2. Карьера – как кошачьи притопы
Кэйдж всегда говорит правду. На обычный вопрос о том, что если бы он не был актером, кем бы он стал, он искренне отвечает: “Если бы не это, у меня были бы большие проблемы. Но мне повезло, я получил этот дар и отношусь к нему, как к чему-то священному”.
Фиггис так оценивает Кэйджа: “Есть прирожденные актеры, люди, темперамент которых не подходит ни для чего другого. Ник должен быть артистом, его мозг находится в постоянном круговороте всевозможных вариантов трактовки роли. Очень редкий случай. Он невероятен в своем выборе. Не было случая, чтобы я не поверил ему. Он делает даже плохой фильм смотрибельным”.
Это почти правда, если вспомнить о несмешной комедии “В западне в раю” (“катастрофа на многих уровнях”, как говорит Кэйдж) или о нестрашных приключениях в “Огненных птицах”.
В возрасте 17 лет Кэйдж начал свою карьеру под той фамилией, с которой родился. Мы впервые увидели его в роли мрачного Смоки в фильме Фрэнсиса Копполы “Бойцовые рыбки”. “Для меня это был тяжелый опыт, потому что я был Николасом Копполой, и я чувствовал постоянное давление извне, типа: он здесь, потому что Фрэнсис его дядя. Однажды Фрэнсис заставил меня сыграть 42 дубля – в сцене, когда смотрю на часы, – и никогда за всю свою карьеру мне больше не приходилось делать 42 дубля. Это был своего рода суд, через который мне нужно было пройти”.
“Я благодарен” – таково отношение Кэйджа к тому, что он воспитывался в клане Коппола, но это было трудное осознание. Кэйдж был младшим из трех сыновей профессора Огюста Копполы и не застал лучшие годы брака своего отца с танцовщицей Джой Вогельсанд. Кэйджу было всего 6 лет, когда приступы хронической депрессии привели Джой в психиатрическую лечебницу.
“Я уверен, что это очень сильно на мне отпечаталось. В каком-то смысле я так от этого и не избавился. Она не похожа ни на кого, и в этом было нечто, что я мог извлечь для себя. Когда она ходила куда-то, где, как она думала, она видела какие-то вещи, она действительно их видела: поговорите с любым специалистом в этой области, и он скажет вам, что это действительно происходит. Можно было только гадать, с чем она сталкивалась или что она видела. Ее проницательность удивительно глубока. Я думал, так будет и со мной, но все, кого я спрашивал, говорили мне, что если бы этому суждено было случиться, то уже случилось бы в подростковом возрасте. Сейчас с ней все в порядке, но когда ребенком посещаешь мать в таких местах, где безумные люди цепляются за тебя, это, безусловно, накладывает неизгладимый отпечаток, что я и вижу по некоторым своим ролям. Если бы не она, не думаю, что я смог бы играть.
Мне повезло, что обстоятельства моей жизни стали неким катализатором моих прирожденных способностей и преобразовались в нечто продуктивное. С шестилетнего возраста я выдумал себе воображаемый мир, куда я мог ходить и быть там другим. Наверное, тогда я и начал играть. Помню, как я сидел в гостиной на полу, смотрел ТВ и пытался представить себе, как можно войти внутрь телевизора и стать одним из персонажей. У меня было очень активное воображение, оно было моим защитником, вот почему я думаю, что у меня было чудесное детство”.
Не так давно Кэйдж спросил свою бабку по материнской линии, Луизу Вогельсанд, остался ли у нее еще тот старый телевизор, который когда-то засунули в гараж. Телевизор нашелся, и Кэйдж перевез его в свою квартиру в Лос-Анджелесе.
Кэйдж с детства восхищался Робертом Митчамом. Наверное, из-за театрально унылых глаз Кэйджа его отец “действительно думал, что я был сыном Митчама. Я думаю, что моя мать, чтобы подразнить моего отца, говорила что-нибудь вроде: “Да, Ники не твой”. Я 30 лет жил с этим. У меня хранится прекрасная фотография Роберта Митчама с надписью: “Для Джой, любовь и поцелуи, Боб”. Конечно же, ничего между ними не было. Просто она была молодой танцовщицей, и взяла как-то у Митчама автограф с фотографией. Но мой отец частенько поминал его. Поэтому я стал фаном Митчама. Я смотрел его фильмы и думал: “Что мой отец находит интересного в этом парне?”
Когда я еще учился в школе, мой отец принял решение уехать на год. Я очень хорошо учился, и он решил, что я останусь с Фрэнсисом и его женой Элианор. Я дружил с сыном Фрэнсиса Романом, так что мой отец считал, что это прекрасная идея”.
Проведя детство в относительно строгом денежном режиме из-за отцовской преподавательской зарплаты, Кэйдж ныне оказался в богатстве.
“У меня было странное отношение к деньгам, потому что с самого раннего возраста я видел их могущественный эффект. И то, что с раннего детства я проводил лето в большом старом доме Фрэнсиса, его прекрасная архитектура и запах старого дерева стали для меня стимулом. Я хотел иметь такой дом. Возможно, покупка дома, где я теперь живу, является воплощением моей фантазии”.
3. Музыка в его жизни
“Знаешь, я люблю Майлза Дэвиса и Джими Хендрикса, потому что в их музыке есть что-то свободное. Мне всегда хотелось сделать подобное в актерской игре, но я не способен на это, правда. Я ограничен определенным набором правил, сценарием. Мне до сих пор снятся необузданные сны, что я делаю что-то совершенно вне характера роли – но если это не настолько безумно, как в “Поцелуе вампира”, трудно абстрагироваться. Но если этот закон применим к музыке, почему я не могу применить его? Почему я не могу идти прямо к абстракции? В глубине моего сознания находится этот странный образ кошки, прыгающей вверх и вниз. Как я могу выразить это?”
Сигара Кэйджа слабо мерцает в наступивших сумерках. “Этот образ опять вернулся ко мне прошлой ночью”, – говорит он. Лишь слабый свет пробивается сквозь витражи, но он все равно смотрит сквозь них. “Я спал, а в боковом зеркале та кошка прыгала опять”.
Перевод М.ЛЕСКО.
