ИЛЬЯ ШАТУНОВСКИЙ,
Главный мемуарист “Нового Взгляда”
Я демобилизовался в конце 45-го, вернулся домой, хотел поступить в пединститут, но занятия там давно уже начались. Чем-то надо было заняться до будущей осени. Как-то проходя по улице, увидел вывеску областной комсомольской газеты. Зашел спросить, нет ли какой работы.
– Может, взять тебя условно с испытательным сроком? – сказал редактор Яков Рогачевский. – Сотрудников у меня всего четыре человека, а газету выпускать надо. Вот тебе задание особой важности. На последнем бюро обкома ВЛКСМ отмечалось, что на предприятиях города в ночных сменах не ведется никакой политико-воспитательной работы.
– А что должны делать? – удивился я. – Ночью-то!
– То же, что и днем. В перерывах проводить занятия политкружков, беседы агитаторов о текущих событиях, громкие читки газетных материалов. Сходи на какое-нибудь предприятие, например, на шелкомоталку, попробуй написать, как там у них дела.
Следующей ночью я появился в проходной шелкомотальной фабрики. Прошмыгнул мимо сладко спящей вахтерши, оказался на фабричном дворе, подошел к корпусу с широкими тускло освещенными окнами. За старенькими станками, вытягивающими шелковые нити из пряжи, работали сонные чумазые девчонки. В углу за конторкой под мерный перестук мотора клевал носом лысый человек в майке-безрукавке и матерчатых тапочках на босу ногу. Я тихонько подошел к нему, тронул за голое плечо. Спящий встрепенулся, открыл глаза, осоловело посмотрел на меня.
– Вы тут начальник цеха? – спросил я.
– Нет, я сменный мастер. А вы кто такой будете? Как сюда попали? Зачем пришли?
– Пришел узнать, как ведется агитационно-пропагандистская работа среди комсомольцев и молодежи ночных смен.
Мастер потрогал себя за виски, глаза у него округлились, он наверняка принял меня за душевнобольного, сбежавшего из психбольницы под покровом ночи. Мастер судорожно покосился на дверь, не загораживаю ли я ему путь к бегству. Если бы снова спросил его о политмассовой работе, он бы пустился наутек, бросив на произвол судьбы своих чумазых девчонок. Я поспешил представиться:
– Вот мое удостоверение корреспондента. Хочу собрать материал о работе политкружков.
Мастер поглядел на часы:
– Сейчас половина третьего ночи. Приходите завтра днем.
– Днем не могу. У меня задание: побывать в ночных сменах.
– Что же вы, наконец, хотите? – спросил мастер. – Поговорить с работницами? Пожалуйста, если они согласятся. Только учтите, многие из них еще несовершеннолетние, – добавил он, подозревая, что я говорю о политкружках для отвода глаз, а на самом деле в голове у меня другие мысли.
Как и предполагали прозорливые члены бюро обкома комсомола, на шелкомоталке, да и, наверное, на других предприятиях, политзанятия в ночных сменах не велись. По всей вероятности, не велись они и днем. На обветшалых стенах цеха я не увидел лозунгов, плакатов, листков-“молний” и других признаков наглядной агитации. Ну, а девчонки имели весьма смутное представление о том, что творится в мире и ничего не слышали о предстоящих выборах в Верховный Совет.
Утром зашел в комсомольский комитет, записал кое-какие цифры. А к вечеру положил на редакторский стол статью, которую назвал: “У комсомольцев шелкомотальной фабрики”. Суть ее была такова: девушки трудились бы еще продуктивнее, если б политвоспитательная работа в ночных сменах не была пущена на самотек.
Потом редактор сообщил мне, что статья секретарям обкома понравилась.
– Считай, что испытательный срок ты выдержал, – добавил он.
И я стал журналистом.
В ЧАС ДНЯ, ВАШЕ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО!
Вскоре после войны в отделе фельетонов “Правды” трудился сатирик средней руки – бывший работник ОГПУ с многолетним стажем. Я появился в редакции позже и чекиста-юмориста уже не застал. Он ушел на вольные литературные хлеба, написал трилогию “Есть такая партия!” и книгу по истории КПСС для детского чтения. Вскоре он был утвержден парторгом МГК в Московской писательской организации, продолжая создавать произведения о Коммунистической партии и о ее боевом, карающем мече ЧК – ОГПУ – НКВД.
Партийные книжки не принесли автору звонкой литературной славы. Зато он приобрел широкую известность, когда выступал общественным обвинителем от Союза писателей на процессе Синявского и Даниеля, изобличая их, как агентов международного империализма, идеологических диверсантов и врагов всех рабочих и крестьян.
Еще до этого процесса писатель позвонил мне в редакцию:
– Ездил я по своим делам во Владимир и столкнулся с махровым бюрократизмом, – сообщил он. – Ни к одному должностному лицу попасть так и не смог. Одни заседают, другие приема вообще не ведут. Вот тряхнул стариной и написал фельетончик. Я вам его пришлю.
Писательский фельетончик можно было назвать фельетоном весьма условно. Очевидно, и раньше его перо не отличалась изяществом, а тут еще такой большой перерыв в фельетонных упражнениях. Мой заместитель Саша Ремезов изрядно попотел над рукописью, потом по тексту прошелся я. Фельетон напечатали.
В тот же день раздался телефонный звонок.
– Меня поздравляют знакомые! – заливался радостным смехом восторженный автор. – Мы обязательно должны отметить мой успех! Приглашаю в “Арагви”!
– Спасибо, но у нас не принято угощаться за счет авторов.
– Но ведь я автор особенный. Мы из одного сатирического клана. И не беспокойтесь, будем гулять не на правдинский гонорар, в пятницу я получаю кучу денег в издательстве “Советский писатель”. Уговорил? Вот и хорошо. Когда повидаемся в пятницу?
– В час дня, Ваше превосходительство! – отрапортовал я.
Собеседник расхохотался. Так назывался его новый роман, который уже навал печататься в отрывках.
Встретились у памятника Юрию Долгорукому, спустились в ресторан.
– Черная икра у вас есть? – спросил писатель у подлетевшего официанта. – Тогда шесть порций.
– Зачем так много? – удивился Ремезов. – Тут подают прекрасную грузинскую закуску: лобио, капусту по-гурийски. (Саша явно не хотел вводить нашего щедрого хозяина в излишние расходы).
– Капуста! – скривился писатель. – Разве это достойный закусочный материал? – Он достал из портфеля две толстые пачки пятидесятирублевок, перехваченных девственной банковской лентой, подбросил их на ладони, спрятал назад. – Вопросы есть?
Вопросов не было. На стол явилась осетрина под соусом сацибели, белужий бок, холодный поросенок, куриные потрошки. Все это великолепие шло в сопровождении коньяка “Греми” и бесподобной “Хванчкары”. На второе наш щедрый автор велел подать купаты, цыплят-табака и печеночный шашлык.
– Разве все осилим? – ужаснулся я.
– Пусть себе стоит. Каждый возьмет, что ему понравится.
Хозяину стола понравился печеночный шашлык, он велел официант завернуть ему с собой десять палочек, обложив их грузинским хлебом. Мы допивали остужающий кофе-гляссе, когда метрдотель подал писателю счет, едва уместившийся на двух страницах. Он опять достал свои непочатые пятидесятирублевые пачки. Мы с Сашей, желая показать, что сами в общем-то не лыком шиты, выскребли из карманов всю свою рублевую наличность. Писатель неожиданно проявил интерес к нашим троякам и пятеркам.
– А у вас, я вижу, тоже хватает расплатиться, – сказал он, испытывая сложные душевные терзания. – Он с вожделением посмотрел на свои толстобокие пачки. – А мне, признаться, не очень хочется нарушать гармонию, портить банковскую упаковку. Рассчитайтесь-ка на этот раз. За мной не пропадет, мы свои люди – сочтемся…
Мы помогли писателю донести до остановки такси его начиненный банковскими билетами портфель и пакет с печеночным шашлыком, обложенный теплым лавашем. Он приятельски помахал нам рукой из окошка машины и исчез. Больше наш щедрый сотрапезник фельетонов не предлагал, и лично с ним я не общался. Правда, несколько раз я видел его издалека на писательских собраниях, я сидел в зале, а он на сцене в президиуме. Герой этой истории – Аркадий Николаевич Васильев. А тогда, выйдя из ресторана, мы с Сашей Ремезовым дали друг другу слово никогда не принимать от наших авторов приглашений даже на кружку пива. Этому слову я верен и до сих пор. Особенно я боюсь льстивых звонков от писателей в дни, когда они по издательствам получают обильные книжные гонорары.