Армен Джигарханян и Василий Козлов
Вчера, 3 октября, отпраздновал своё 62-летие один из величайших и талантливейших актеров отечественного театра и кинематографа – Армен Борисович ДЖИГАРХАНЯН. За плечами прославленного маэстро уже более двухсот пятидесяти ролей в кино и театре. Больше двадцати лет на сцене театра им. Маяковского Джигарханян прожил в одном и том же образе (в спектакле “Трамвай желание”), а это тоже своеобразный актерский рекорд! Армен Борисович – дважды лауреат кинопремий Армении, народный артист Армении и СССР, кавалер орденов “Кирилла и Мефодия” (Болгария) и “За заслуги перед Отечеством” III степени (Россия), обладатель Приза зрительских симпатий Югославии и премии “Золотой Овен” за заслуги перед театром, многочисленных призов “Золотая маска” и десятков других наград. Однако его высочайшее мастерство и профессионализм, его уникальное трудолюбие, неповторимый актерский дар и глубокая человеческая мудрость говорят об этом всенародно любимом артисте гораздо больше, чем все его награды, звания и регалии. В прошлом году Армен Борисович открыл перед зрителями двери своего собственного драматического театра, основой труппы которого стали выпускники его вгиковского курса. Театр Армена Джигарханяна расположен пока в небольшом, но очень уютном особнячке по адресу: ст. м. “Спортивная”, Кооперативная ул., 4, корп. 15 и ожидает переезда в предоставленное ему правительством Москвы помещение бывшего к/т “Прогресс” у метро “Университет”. И вот в преддверии дня рождения Армена Джигарханяна мы взяли у артиста эксклюзивное интервью специально для Издательского Дома “Новый Взгляд”.
– Армен Борисович, недавно мы узнали о существовании вашего театра. Расскажите, пожалуйста, когда он был создан и каковы его задачи?
– Официально наш театр создан 12 марта 1996 года. Это тот самый день, когда вышло постановление правительства Москвы о создании театра. Но собрались мы гораздо раньше, когда закончилась учеба моего курса во ВГИКе – осенью 95-го. А тогда были такие благостные времена, что все мы жили просто в мире иллюзий… Было множество банков, фирм, других меценатов. Когда я называл сумму, которая составляла у нас месячную зарплату или годовую, они так смеялись: мол, какая ерунда! Нам, конечно же, помогали. И нам очень помогли! Не буду называть имена, но я на всю жизнь благодарен этим людям, которые нас тогда поддержали. Но вдруг выяснилось, что вся непрочность и нестабильность ситуации в стране отражается и на нас. Вернее, в первую очередь на наших меценатах и, следовательно, и на нас тоже. Поэтому мы пошли и упали в ножки Юрию Михайловичу Лужкову. Объяснили, рассказали, попросили. И к нашему счастью, он оказался – я не побоюсь этих слов – выдающимся, большим государственным деятелем, которого действительно заботят проблемы культуры. Юрий Михайлович нам очень помог.
Так что, если говорить о существовании театра в целом, то работает он с осени 95-го. А в 1996 году нам дали официальный статус. Мы к этому тщательно готовились. Помещения еще не было, мы ютились то тут, то там, везде понахлебались всего. Я говорю это “со знаком плюс”, потому что это нас закалило, сделало нас людьми. Ведь в театре, да и вообще в искусстве невозможно работать обернутыми ватой или, так сказать, в дистиллированном состоянии. Мы много ездили, гастролировали, добрались даже до Дальнего Востока… Наконец, нам дали этот особняк. И в марте прошлого года, в день выхода постановления, мы отметили здесь официальное открытие нашего театра. А потом стали работать.
– Но кроме этого помещения, у вас ведь был ещё какой-то кинотеатр…
– Да, сначала Юрий Михайлович дал нам здание кинотеатра “Литва”. Но там пошли какие-то сложности, кинопрокатчики стали судиться с мэрией. Все это затянулось… Что-то там было некорректно оформлено, и взамен нам дали кинотеатр “Прогресс”. Сейчас в нем идет реконструкция. Если мы в двадцать первом веке въедем туда, это будет для нас, конечно же, большим праздником. Но я даже думаю, что вне зависимости о того, кто туда въедет – мы или не мы, в Москве будет еще один хороший драматический театр. В моем представлении для Москвы сейчас мало драматических театров. Нет, я не участвую в этом споре о количестве театров. По-моему, никто, сидя в кабинете, не сможет сосчитать, сколько их нужно. Это жизнь. Так же, как нельзя сосчитать, сколько нужно церквей. Вот сколько идут люди, столько и нужно. Сколько рождается детей, столько и надо. А жизнь сама внесет свои коррективы. Если этот театр – мертворожденный ребенок, то он долго не проживет. Но надо дать ему шанс. Георгий Александрович Товстоногов говорил, что театр формируется в течение пяти лет. Он брал именно такой срок. Причем он имел в виду театр, в котором есть уже и труппа, и помещение, и все остальное. Когда он пришел в Большой драматический, он сказал, что в течение пяти лет там будет формироваться другой театр. А мы ведь начинали совсем с нуля. Но нам дают этот шанс – я не имею права жаловаться.
– Армен Борисович, а мог бы возникнуть ваш театр или хотя бы даже идея этого театра, не будь вашего вгиковского курса?
– Наверное, с такой реальностью – нет. Но у меня нет административного зуда, и иметь свой театр для меня – не самоцель. Хоть я и художественный руководитель, все равно я актер, все равно клоун, все равно скоморох. Наверное, это у меня так от природы. Поэтому и этот кабинет, и табличка “художественный руководитель” на двери – это для меня не принципиально. Я сижу здесь, потому что это необходимо. Потому что надо кому-то позвонить, с кем-то встретиться… А люблю я быть, конечно же, там – на сцене! Но, может быть, и правда, не возникло бы нашего театра, если бы не было тех конкретных людей, с которыми мы прожили четыре года – моих студентов. Они были для меня как собственные дети, извините за такое сентиментальное сравнение. А потом вдруг видишь, что они никому не нужны. Никому… Раньше хоть были какие-то распределения – пусть формальные, но были! А теперь я смотрел на этих ребят, которым я четыре года рассказывал, каким великим делом они занимаются, какая удивительная область человеческой деятельности – искусство. И что же – все, до свидания?! Вот вам этот кусочек бумаги, и дальше, как говориться, уже дело ваших умений, ваших мам и ваших пап. Но ведь не у всех есть такие мамы и папы!.. И это каким-то грузом легло на меня. Невероятным грузом. Потому что я очень любил их и люблю. Потому что мы какую-то тайну узнали друг о друге.
– Помимо художественного руководителя театра, вы еще являетесь и режиссёром-постановщиком?
– Нет, я актер. Мы приглашаем и будем приглашать режиссёров со стороны. И я очень надеюсь, что мы все выше и выше будем поднимать планку режиссуры в нашем театре. В том смысле, что есть очень хорошие режиссеры, которые уже дали мне слово обязательно поставить у нас спектакль. В принципе любой актер, лет десять проработавший на сцене, может поставить спектакль. Тут нет проблемы. Знаете, как в старом театре говорили: “разводящий”. Чтобы артисты не стукнулись лбами на сцене. Это, конечно, можно… Но режиссер – это нечто другое. Это другое видение мира. Очень интересны взаимоотношения режиссера и актера. Это очень странная область… любви. Может быть, когда-нибудь и я рискну что-то попробовать, самостоятельно что-то поставить. Но так вот фундаментально, думаю, что нет. Лучше пусть ребята общаются со многими режиссерами.
– Сколько уже готовых спектаклей в репертуаре вашего театра?
– Шесть.
– И в скольких из них заняты вы сами?
– Я играю в двух спектаклях: “…А театр живет!” и “Последняя лента Крэппа”.
– В ваших спектаклях много музыки, песен, танцев… Не говорит ли это о стремлении вашего театра сказать свое слово в эстрадных жанрах?
– Нет, ни в коем случае. В этом мы не идем на поводу у моды и, наоборот, стараемся, чтобы звучащая у нас музыка, песня или танцевальная сцена не выглядели, как концертный номер. Мы подходим к любым формам музыкального действия на сцене как к одному из выразительных средств именно драматического театра. Конечно, это очень сильное средство. Особенно, если учесть, что с нашим театром постоянно сотрудничает такой великолепный композитор, как Вартан Ерицян. Тут поневоле возникает большой соблазн пошире применять это волшебное средство – музыку. Но с ней – как с сильным лекарством: важно не переборщить. Насколько нам свойственно это чувство меры – судить зрителю… А в эстраде есть кому сказать свое слово и без нас.
– Можете привести примеры?
– Таланты есть, и их много. Не говоря даже об известных… Например, есть замечательная певица Ирина Эла Акого. Наверняка есть и другие… А почему я сразу вспомнил о ней? Потому что это не просто мастерство, красивый голос и приятная внешность. Главное, она – личность. Предвижу: ей будет очень трудно. Но надеюсь, что будущее большой эстрады в России связано именно с такими людьми.
– Одна из великолепнейших актрис современности – Екатерина Васильева, ушедшая сейчас, как известно, в монастырь, в одном из своих последних интервью корреспонденту “Собеседника” Андрею Ванденко сказала следующее: “Иллюзия, будто артист на сцене выражает свое “я”. Он, как попка, повторяет чужие слова, несет чужие пагубные идеи. Чужое зло ретранслируется через артиста. Чем актер талантливее, тем большее зло он сеет”. Как вы относитесь к этому мнению?
– …Отрицательно. Хотя и с глубочайшим уважением к автору этих слов. Выражено очень умно, сильно, мощно, но… думаю, что это неправда. В моем представлении, личность актера все равно интересна. Смотрите: ведь любой спектакль – это повод для разговора. Конечно, если ты как попка повторяешь чужие слова, то – да! Это безусловно плохо. Если ты что-то делаешь или говоришь безответственно – это плохо. Ромен Роллан сказал, что каждый играющий Гамлета хоть немножко должен быть Гамлетом. Беда, если эта проблема тебя не волнует, если у тебя нет по этому поводу боли… но у актера боль есть всегда! Она существует даже тогда, когда мы этого не сознаем. В качестве примера можно взять такую схему. Вот, допустим, Петров Иван Петрович. В жизни – полный дурак, безыдейный, безнравственный… И вдруг выходит на сцену, играет Гамлета, и все плачут… Мы или Ивана Петровича плохо знаем, или наши суждения не очень верные, или мы в душу его не заглянули. Может, эта боль у него как раз есть! А он не в силах ее словами выразить. И поэтому нам кажется, что он глуп. А в театре невозможно обмануть. Ведь в нем собраны все законы природы. В театре сильнее подсознательное. Артисты не всегда ведают, что творят.
– Армен Борисович, в этом сезоне, кроме работы в собственном театре, в каких ещё спектаклях вы заняты?
– Из Маяковки я ушёл. Окончательно. В этом сезоне я еще играю в “Ленкоме”. Спектакль называется “Варвар и еретик”. У Марка Анатольевича есть и еще какие-то мысли. Я вообще очень люблю Захарова. Он, на мой взгляд, просто выдающийся режиссер! Он говорит своим собственным языком. Немного эпатирующим, немного шокирующим… Но такой театр очень интересен. Это не просто театр-собеседник, театр-рассказчик. Это театр, проникающий куда-то внутрь, в кровеносные сосуды. Мне невероятно интересно и наблюдать, и принимать в этом участие. Это трудная дорога, потому что все равно существуют и сказываются проверенные веками и установившиеся стереотипы. И мы привыкли, чтобы нам было удобно. Ведь человек не любит дискомфорт, не любит, когда его беспокоят, теребят. А то искусство, которое предлагает нам Марк Захаров, оно БЕСПОКОИТ. В театре должно быть немножко дискомфортно.
– Вы принимаете сейчас участие в каких-либо кинопроектах?
– Всё время идут какие-то разговоры. То затухают, то возобновляются. Сейчас я закончил работу с Наумовым, которая называется “Белая собака”. Правда, название может еще поменяться. Мне было очень интересно, потому что мой персонаж вчистую перешел из предыдущей ленты “Белый праздник”. Полностью: с именем, фамилией, одеждой. У меня такое было впервые в жизни, и это невероятно интересно! Это же совсем не то, что, скажем, в “Неуловимых мстителях”: первая серия, вторая, третья – это совсем другое дело. А здесь совсем другая картина – другой сюжет, другие персонажи. Я один перешел сюда из прошлого фильма.
Ещё был задуман большой проект – двадцатишестисерийный сериал “Короли российского сыска” про Кошко. Мы сняли три серии, а потом кончились деньги. Также свой сценарий прислал мне Тигран Кеосаян. Называется “Бедная Саша”.
– Армен Борисович, у вас было большое количество как драматических, так и комедийных ролей. Что же вам ближе?
– Я никогда об этом не думал. Даже не знаю. Может, кто-то и определит за меня, как говорили в старом театре, “что ему идёт”. Но раз меня зовут, значит, меня захотели. Я, конечно, каждый раз пытаюсь понять, почему захотели именно меня. Но по-настоящему, наверное, никто не ответит на этот вопрос.
– Возвращаясь к истории… Вы ведь были практически последним, кто видел живым Смоктуновского…
– Буквально за несколько часов. Мы были вместе в санатории, где всё и случилось… Но это ничего не прибавляет и ничего не убавляет.
– Может быть, он напоследок сказал вам что-нибудь?
– Нет, ничего. Но я очень любил его и люблю. Он был преданный человек. И кроме этой преданности, у него ничего не было… Он был великий артист: необузданный, трогательный, как ребёнок. Жалко, что люди уходят. Но ничего не поделаешь…
Беседовал Василий КОЗЛОВ.
