Премьера в театре “Новая опера” всегда предвкушается как встреча с чем-то необычным, наводящим на размышления, сосредоточенную работу души. Поэтому здесь не поощряются аплодисменты посреди действия, и зрители, уже приученные к этому негласному правилу, даже в финале спектакля продолжают несколько секунд хранить чуткую тишину, постепенно отдаляющую их от только что пережитого. “Новая опера” – театр интеллигентный, здесь невольно напрашивается аналогия с молодым Художественным театром, возникшим в Москве в конце прошлого века с целью обновления искусства, бесстрашной борьбы со штампами, воспринимавшимися тогда как “естество и плоть” театра. В такой по-молодому бескомпромиссной борьбе неизбежны поражения, но зато победы дорогого стоят. К принципиальным удачам “Новой оперы” можно отнести ее последнюю работу – “Нескучный сад”, лирическую дилогию из двух частей: “Отражения” (музыка Я.Сибелиуса, стихи И.Бунина) и “Первая любовь” (опера А.Головина по повести И.Тургенева).
Глядя на скупую выразительность сценического оформления (Э.Гейдебрехт), в голову закрадывается крамольная мысль о том, что сложные условия существования молодой труппы в бывшем кинотеатре “Зенит”, во многом пошли ей на пользу, приучив к постоянной мобилизации творческих сил, рождающих решения необычные и большей частью убедительные. Камыши и осока, торчащие в темной непроточной воде, березовые мостки и где-то в далекой перспективе усадьба, уютный дом с мезонином, – таков лаконичный знак места действия.
Стихи И.Бунина не частые гости на сцене, на оперной они звучат впервые, предваряя музыку Сибелиуса с ее покоряющей широтой мелодического дыхания, глубиной мысли и национальной самобытности. Не случайно русская дореволюционная критика называла Сибелиуса “финским Глинкой”.
“О счастье мы всегда лишь вспоминаем,
А счастье всюду. Может быть, оно
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно…
День вечереет, небо опустело.
Гул молотилки слышен на гумне…
Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне”.
Бунинские стихи, как легкие тактовые черточки, разделяют музыкальный поток, настраивая сердце… И все равно неожиданно подступает к нему музыка – необъяснимая магия “Грустного вальса” (дирижер А.Гусь). Недаром по силе воздействия его сравнивают со знаменитым вальсом А.Хачатуряна к драме М.Лермонтова “Маскарад”, тем более что Сибелиус также написал его к драме – “Смерть” А.Ярнефельта. Скорбно-элегический вальс грустного прощания с жизнью, воспоминаниями юности, упоительного бала…
“Ужель есть счастье даже и в утрате?” – эта мысль, как переходный мостик, соединяет обе части спектакля, и опера А.Головина представляется нашим нынешним размышлением о любви, смысле жизни, радости бытия. Повесть Тургенева, один из шедевров его прозы, настолько исповедальна, что кажется невозможной на сцене, тем более оперной, так невероятно щемяща ее интимность, доверительность тона, прелесть недосказанности. Но театр убедил в своем прочтении, создав спектакль, покоряющий не просто новизной формы, но тем дорогим сплавом оперной традиции с современной манерой ее воплощения, что всегда является верным знаком удачи.
По-театральному образно, неожиданно первое появление героини (Л.Токарская). Среди травы и цветов вдруг протягивается вверх девичья рука с яблоком, и ошеломленно застывает перед этим чудом Володя (Д.Пьянов). В тургеневском описании встречи героев этого нет, но есть фраза: “Я взглянул через забор – и окаменел”. Найденная театром мизансцена – убедительный эквивалент художественной выразительности прозы.
Для постановщиков спектакля (Е.Колобов, Н.Попков) главным было сохранение аромата тургеневской повести, ее лихорадочно бьющегося юношеского пульса, переданного современным музыкальным языком, и во многом им это удалось, за исключением, пожалуй, одного героя – Петра Васильевича (О.Федькушов). У Тургенева это натура глубоко и страстно чувствующая, притягательная и отталкивающая одновременно. К сожалению, ни внешне, ни внутренне артисту не удалось приблизиться к образу, созданному писателем, и потому его кредо: “Самому себе принадлежать – в этом вся штука жизни” выглядит равнодушно привычным нравоучением сыну, а не словами, вырвавшимися внезапно в редкую минуту откровенности.
Появление оперы А.Головина на сцене театра принадлежит к тем негромким, но необходимым явлениям искусства, которые подспудно влияют на его общую атмосферу, поскольку обращены к главному – внутреннему миру человека, светящемуся, подобно белому мотыльку в черной бездне времени (так прочитывается финальная метафора спектакля). И мы медленно возвращаемся в свою привычную жизнь, омытые очищающей силой искусства.
Нелли ОНЧУРОВА.
