Я ЗАПРЕТИЛ СЕБЕ БОЯТЬСЯ

Первая попытка Бориса ХИМИЧЕВА поступить в киевский театральный вуз на актерское отделение провалилась, но студент четвертого курса радиофизического факультета оказался человеком настойчивым. Он бросил университет, два года учился актерскому мастерству в студии при Театре имени Ивана Франко, а затем решил ехать в Москву. Ранним утром сошел будущий артист с поезда на Киевском вокзале и начал свою московскую жизнь с поисков МХАТа. Добрался пешком до Садового кольца, затем до площади Восстания, потом и до Кремля, наконец, нашел Школу-студию МХАТ, куда его потом и приняли, на курс к Павлу Владимировичу Массальскому. Вторая попытка удалась. Это был 1960 год.

– Борис Петрович, почему из пяти актерских вузов вы выбрали именно Школу-студию МХАТ?

– А я подавал документы во все театральные вузы столицы, кроме ВГИКа, о котором тогда и не подозревал, так что “кина” для меня, провинциала, в те годы не существовало. Началась беготня между турами, хорошо известная всем, кто когда-либо поступал в театральные училища. Во мхатовской студии тогда был самый большой конкурс: перед решающим туром стало известно, что на курсе осталось два вакантных места, одно из них – женское, а на единственное мужское претендовало человек сорок. Должен сказать, что я азартный, к тому же, провалившись в Киеве, уже “получил по роже”. Правда, “провала” не было, просто тамошняя приемная комиссия знала по документам, что перед ними стоит студент четвертого курса университета, и они не смогли взять на себя смелость сказать: “Бросай, хлопец, свое учение и иди в артисты, только там тебя и не хватало”. Я же “заболел” сценой, а поскольку наша профессия жутко тщеславная и самолюбивая (ведь если артист не тщеславен и самолюбив, в разумных, конечно, пределах, он не работоспособен, и в театре ему делать нечего), то сказал себе: “Нет, только туда”. Поступил в театральную студию при театре Франко, где художественным руководителем был народный артист Советского Союза Гнат Юра, яркий, характерный актер, очень колоритная фигура. Он поддержал мои творческие устремления, и я по сей день ему благодарен. Честно говоря, сначала и не помышлял о Москве, договорился о работе в Минском русском театре. Накануне же отъезда в Минск этот театр сгорел дотла. Вот тогда все бросил и поехал в столицу. Появился в “последнем потоке” на экзаменах, что вытворял – не помню, но – приняли. Надо сказать, что на нашем курсе были очень опытные педагоги. Нас учили Иван Михайлович Тарханов, Николай Павлович Алексеев, сценическую речь преподавала профессор Сарычева, зарубежные театр и литературу читал легендарный Александр Сергеевич Поль, на его лекции никого силой не затаскивали, и студентам в голову не приходило прогуливать… Правда, мне после киевского университета учеба в театральном институте казалась просто баловством. К сожалению, существует некий шаблонный подход к высшему образованию. Теперь я понимаю, что есть общие законы, которые настоящий актер рано или поздно открывает для себя, и только когда он сумеет сам до них докопаться, тогда и начинает сознательно существовать на сцене. Думаю, задача театральных педагогов – подтолкнуть человека к поиску этих знаний, к самостоятельной работе. Конечно, образование есть образование, оно необходимо, тем не менее сама актерская профессия (к моменту окончания института) осталась непонятной. Наверное, в этом есть и моя вина. Как бы там ни было, но я как испытывал страх перед поступлением в вуз, так и вышел из него со страхом перед поступлением в театр.

– Чего вы боялись?

– Того, что я ничего не знаю! Восхищался другими артистами, более уверенными в себе, сильными, надежными.

– А почему молодой актер с редкими внешними данными был так неуверен в себе?

– Да я никогда не считался “молодым” актером, потому что только в 27 лет поступил в Школу-студию, а мальчики со мной учились семнадцати-восемнадцати. На курсе называли “старожилом”. И внешние данные имею самые обыкновенные. У меня спортивное прошлое, когда-то занимался метанием копья, академической греблей, тяга к физическим нагрузкам осталась на всю жизнь, по-моему, любой нормальный мужчина обязан регулярно брать в руки гантели, следить за собой, а уж тем более – актер!… Итак, страх страхом, а работу надо было искать. Получили мы дипломы и пошли всем курсом показываться Николаю Павловичу Охлопкову в Театр имени Маяковского. Он всех нас принял, очень хорошо говорил о Массальском, но, послушав одну девочку, сказал ей: “Милая, ты талантливая, но театр ведь – производство, у меня в труппе это играет Света Немоляева”, другому мальчику: “У нас уже есть актер, играющий Гамлета – Эдуард Марцевич”… Тогда я третий раз в жизни испытал животный страх. Мы собрали свой реквизит и, по напрашивающемуся сравнению, как цыгане (но в данном случае – не шумною), толпою стали выходить из аудитории. Меня задержал управляющий труппой Сергей Леонидович Морской и тихо шепнул: “Придите завтра в театр”.

– Почему “тихо шепнул”? Это была тайна?

– Не тайна, конечно, просто корректность, поскольку со всего курса, как потом оказалось, взяли только меня. Поэтому и шептал, чтобы других не ранить. Я ночь не спал. На следующий день помчался в Театр имени Маяковского, ждал Охлопкова… Тот пришел и сказал Морскому: “Сережа, этого парня оформляйте”. Так я поступил в театр. Разумеется, были два-три ввода на какие-то мелкие рольки, и тут же Охлопков дал команду вводить меня на роль Ясона в спектакле “Медея” по древнегреческой трагедии господина Еврипида, потом Бориса в “Грозе” А.Островского. Кинулся в работу, как в омут. Вылетел на сцену в полуобморочном состоянии. Но играл!.. Кстати, могу смело сказать, что мне понадобилось в театре еще лет пять работать, чтобы я стал в нашем деле чуть-чуть что-то понимать, а главное, начал понемногу себя понимать в своей профессии. Всего же, получается, я шел к этому пятнадцать лет: 4 курса в киевском университете, два года в тамошней театральной студии, четыре года учебы в театральном институте и пять лет работы в театре. Дай Бог тому, кому все ясно с первого дня, – он блистательный артист, уникально существует на сцене, мой же путь оказался трудным и долгим. Конечно, сначала Николай Павлович меня очень поддержал, дав две такие завидные роли, просто творчески обласкал… Но сколько предстояло еще сыграть, чтобы пропал страх перед выходом на сцену!

– Вы боялись сцены?

– Этого не говорил. Чего ее бояться? Простите, если человек трусит прыгать с парашютом, то, не пересилив себя, он никогда и не прыгнет. Во мне был только один страх – “я ничего не знаю о своем деле”. Поймите, очень страшно играть перед публикой и не соображать, что делаешь… Я тогда существовал на сцене бессознательно, тогда как сейчас считаю, что любой актер должен себя постичь, чтобы уметь играть на себе, как на музыкальном инструменте. И чем больше тайн владения этим инструментом открыл артист, тем он ярче и талантливей. Так что сцены-то я не боюсь и никогда не боялся. Не боюсь зрителей, собеседников, любой аудитории. По одной простой причине: образование, жизненный опыт дали ту уверенность в себе, которая помогает в общении с людьми. Дело не в том, что я такой смелый, просто приходилось всего добиваться в жизни самому: думать о том, где ночевать, как добыть кусок хлеба. Конечно, физиологический страх есть в каждом человеке. Запретил себе бояться. Решил биться. Мне ведь в этой жизни все приходилось брать, завоевывать. Может быть, поэтому я “не гибкий” человек в театре. Да, я неуклюжий. Терпеть не могу режиссуру. А начальство – и подавно. Конечно, я не против режиссерской профессии, а против дилетантов, так себя именующих. Есть диплом, есть связи, есть “чего-то еще”, он уже и – “режиссер”, и командует. Вот команду в любом виде не выношу. Мне прикажут: “Фас!”, я и укушу того, кто это скажет.

– Вы много театров поменяли?

– Верой и правдой, хорошо или плохо – не берусь судить, я служил в трех театрах: имени Маяковского, Советской Армии, потом – опять Маяковского, а с 1982 года играю в Театре имени Моссовета.

– Почему вы ушли из Театра имени Маяковского?

– На этот вопрос так же сложно ответить, как на вопрос “почему вы ушли от одной жены к другой?” Это вопрос с одной стороны – легкий, а с другой – очень тяжелый и мучительный. Так получилось.

– Во всех этих театрах вы много играли?

– Я бы так не сказал, но играл достаточно и роли мне доставались интересные.

– Вы когда-нибудь отказывались от роли?

– Практически нет. По одной простой причине: актер по существующей театральной дисциплине не имеет права отказываться от работы. Что значит – отказаться от роли? Если ты так поступаешь потому, что не в силах решить творческую задачу, то театральное руководство может задуматься, нужен ли ты вообще театру? И будет право. К тому же я люблю “во всем доходить до самой сути” (кстати, эта зачитанная строчка из стихов Пастернака – ключ в нашему делу).

– А от киноролей?

– Прямо как лозунг: никогда, ни при каких обстоятельствах, ни от одной роли я не отказался. Предложение работать расцениваю как комплимент, ведь если мне предлагают это играть, значит, нуждаются в моей помощи, в моих актерских профессиональных знаниях и умениях. Когда же возникают сомнения (“а мое ли это”), тем более считаю нужным себя преодолеть и сыграть. Да и откровенную бездарность мне никогда не предлагали. Разве не так?

– Так. “Легенду о доблестном рыцаре Айвенго”, “Сыщика”, “Алые маки Иссык-Куля”, “Двойной обгон”, “Физиков”, “ТАСС уполномочен заявить”, “Отцов и детей”, “Желание любви” бездарностью не назовешь… А сколько всего у вас фильмов?

– Восемьдесят. Первая картина – режиссера Сергея Колосова “Операция “Трест”. Потом сыграл Мизгиря в фильме Павла Кадочникова “Снегурочка”. Я вообще любил работать в кино (говорю об этом в прошедшем времени, так как всем известно, как сейчас сложно сделать фильм), меня захватывало ощущение “короткого бега”, привлекала необходимость быстрейшего решения творческой (не боюсь этого слова!) задачи. Мне очень нравилось то, что во время съемок нужно добиваться наилучшего результата за возможно короткий срок. Кадр поставлен, сцена есть – надо выходить и работать… Конечно, так называемые “застольные” репетиции в театре дают возможность более глубокого проникновения в сущность героя, общий замысел постановки, поэтому в кино я больше всего волновался из-за сцен, простых по смыслу, по содержанию. Допустим, надо войти в комнату и поздороваться с секретаршей. Казалось бы, входи и здоровайся – все понятно. Вот тут я и говорил: “стоп. Над этим давайте и поработаем”. Понимаете, когда требовалось сыграть точное эмоциональное состояние героя, переживал меньше, потому что тут мое “соло”, я солирую… Доступность же второстепенного может засосать, и тогда перестанешь думать о главном. Мне кажется, на этом многие актеры часто “прокалываются”. Это не профессионально, настоящий актер такого себе никогда не позволит.

– А отдыхать актер Борис Химичев себе позволяет? Скажем, можете целый день просидеть в одиночестве дома?

– С удовольствием. Нигде не отдыхаю так, как в собственном доме. Дом для меня – это не только удобная квартира и налаженный быт, это место, где я отсыпаюсь и “зализываю” свои раны. Терпеть не могу постоянно “быть на людях”, к тому же моя профессия обязывает общаться с огромным количеством людей в зрительном зале, поэтому больше всего на свете люблю “забиться в свою берлогу и сосать лапу”. Только редко выпадает такая возможность…

Вела беседу Юлия СЕДОВА.


 Издательский Дом «Новый Взгляд»


Оставьте комментарий

Также в этом номере:

Рок-лицо героина
МИССИЯ В ИСКУССТВЕ – ПОСРЕДНИК
ЗВЕЗДНОЕ ПЛАТЬЕ АЛЛЫ ГАРДЕР
PRODIGY – THE FAT OF THE LAND


««« »»»