Зинаида Славина: звезда с Таганки

Зинаиде СЛАВИНОЙ исполнилось… В общем, юбилей. Легендарная актриса старой Таганки, она играла так, как не играл никто. Она зрителей потрясала своим неуемным темпераментом и в трагических, и в комедийных ролях. С 1993 года она работает в театре “Содружество актеров Таганки” и по-прежнему любима зрителями.

– Откуда вы тогда, в начале 60-х, такая взялись?

– Из Риги. С детства мечтала стать актрисой. Еще раньше подумала об этом моя мама, которая запрограммировала: если родится дочка – будет актрисой, если сын – летчиком. Брат – летчик, я – актриса. Я не просто мечтала быть актрисой, а всеми силами добивалась этого. Первые мои роли еще в школе – госпожа Простакова и Марина Мнишек. Такие вот противоположные характеры. Всю жизнь и играю разных героинь.

Меня похвалили, я, конечно, вдохновилась и поехала в Москву поступать в театральные вузы. Поступала три года. Во все. На третий раз все же поступила к Анне Алексеевне Орочко в Щукинское.

На третьем курсе к нам пришел Юрий Петрович Любимов и присмотрел меня в спектакле “Добрый человек из Сезуана”. Объездили с этим спектаклем все клубы, все научные учреждения. В Жуковском, в Дубне выступали. Помню, я тогда говорила ребятам: “Вот здорово было бы нам всем работать вместе, в одном театре”. Так и получилось. Юрий Петрович добился, чтобы ему дали театр, и привел с собой восемь ребят с курса, кроме меня – Демидову, Петрова, Галдаева, Колокольникова, Климентьева, Комаровскую, Кузнецову. Потом осталось только пять наших, остальных набирали по конкурсу.

– А какой Любимов был режиссер? Строгий?

– Хороший. Я его полюбила сразу и на тридцать лет. Все взаимоотношения выяснялись на сцене, во время репетиций – с десяти утра до двенадцати ночи. По ходу действия рассказывались байки, анекдоты. Я часто ночевала в театре, в котельной, где не было ни света, ни газа, холодно, мокро. Спала на раскладушке вместе с мышами. Поначалу жизнь в Москве была бесприютная.

– Из какой вы семьи?

– Родилась в Новом Петергофе. Но отец был военным, и сразу после начала войны его часть направили в Моздок. Там мы пробыли всю войну, потом отца перевели в Ригу, где я чувствовала себя чужой: мой взрывной характер не совпадал с прибалтийским. Я чисто русская, но от мамы взяла такой вот темперамент и “черноту” свою тоже. Я подходила под все национальности, меня и за француженку принимали, и за узбечку, и за татарку. А фамилия моя – Славина – произошла от прадеда-красильщика. Он знал тайну красок и славился на всю округу, так и фамилию ему присвоили. Часто спрашивают, не псевдоним ли у меня? Нет.

– Значит, фамилия себя оправдала дважды?

– Выходит, так. Некоторых своих героинь я делала с мамы – Ниловну, Пелагею в “Деревянных конях”. Она была простой, очень доброй и трудолюбивой женщиной. В войну надо было кормить семью, так она ходила в лес, где шипели змеи, собирала ягоды и продавала их. Когда в Риге началось гонение на русских, я маму с папой забрала к себе в Москву. Папа четыре года назад умер, а маме 90 лет, жива-здорова, слава Богу. В общем, по моей семье жизнь прошлась как следует. Я народная артистка, потому что знаю, как живет народ. Знаю, что такое ходить по рынку и покупать товар на рубль дешевле…

– Наверное, самый тяжелый момент в вашей жизни – это когда театр раскололся?

– Нет, еще раньше. Когда Юрию Петровичу представилась возможность поработать за границей, он, конечно, этим воспользовался. Да, его спектакли запрещали, но потом разрешили, и возможность работать была. Главное, надо было не обижаться. Обида мешает дело делать. Когда Юрий Петрович уехал, для меня это был страшный удар, я впала в депрессию, даже хотела покончить жизнь самоубийством. Не верила в себя, не хотела работать, не хотела есть, пить, вставать с постели. Для меня это была трагедия, потому что было ясно, что уезжает он навсегда. Я у него об этом спросила, он так помахал рукой, что я поняла – навсегда. Он ни с кем не разговаривал перед отъездом, только меня позвал к себе. Я вбегаю, запыхавшись. А он посмотрел на меня и говорит: “Старая ты стала”. Я была в шоке.

– И какая была для этого причина?

– Никакой. Тридцать лет у меня с ним складывались идеальные отношения. Как далеко не со всеми актерами нашего театра. Я очень любила этого человека. Он был моим кумиром, подчинялась ему беспрекословно, была исполнительницей его воли. Мы работали душа в душу, понимая друг друга с лету. И вот когда он так уехал и сказал такие слова, я почувствовала, что осталась возле разбитого корыта. Я ломала голову, почему он так поступил со мной. Потом поняла: таким образом он сжигал мосты.

– Мол, не доставайся ты никому…

– Да, что-то вроде этого. Я всегда была добрым человеком, но эта обида, злость на Любимова меня буквально захлестывали. И когда я согласилась работать с Анатолием Васильевичем Эфросом, который спас театр, то он мне сказал: “Я твою злость на Юрия Петровича обращу в замечательную роль”. Василиса в “На дне” меня и вправду поставила на ноги, заставила работать. У Эфроса за пять лет я сыграла в трех спектаклях – “Веселое воскресенье для пикника”, “У войны не женское лицо” и “На дне”. Моя творческая жизнь опять обрела смысл. Когда я была у Любимова, то не соглашалась играть Шарлотту в “Вишневом саде”, который ставил Эфрос. По наивности своей думала, что это будет предательством по отношению к учителю. Это было неверно, конечно, мне и сам Юрий Петрович говорил, что надо работать с разными режиссерами, почувствовать другую руку.

– Эфрос ведь был актерским режиссером…

– Это так. И потом он мягкий, деликатный человек был. Замечания делал на ухо, чтобы никого не обидеть, не спугнуть. Очень хороший человек. Но я привыкла к руке Любимова, поэтому для меня с Анатолием Васильевичем было работать непросто. Жесткости любимовской не хватало, его восприятия мира.

– Интересно от вас услышать, как произошел этот драматический раздел Театра на Таганке. Версию Юрия Петровича многие слышали…

– Обнаружились документы, которые говорили о том, что он хочет приватизировать театр, распустить людей и отдать его иностранцам в аренду на много лет. Я поняла, что театру конец, и, вспомнив его слова насчет того, что “старая ты стала”, побежала к Губенко за спасением. Коля Губенко для меня всегда был как брат, близкий, родной человек. Закрыв глаза на Любимова, я пошла за ним. И не жалею. Единственное меня тревожит, что театр наш не на бюджете, а на самоокупаемости. Лужков не ставит его на бюджет, и это для нас страшно.

– Знаете, к вашему театру есть претензии, что там часто коммунисты собираются…

– А что плохого в этом? Я знаю одно: как при коммунистах я мало получала, так и при демократах я ничего вообще не получаю. Тогда хоть на стабильной зарплате была. А теперь нет уверенности в завтрашнем дне.

– Странно, Зинаида Анатольевна, от вас это слышать. Ведь вы работали в политическом театре, который противостоял режиму.

– Извините, сам Любимов все получил от советской власти, даже Сталинскую премию. И начал хаять эту власть. Разве это дело? Я другой человек. Я отдала свою жизнь, свое зрение, свое сердце сцене и народу, и ничего за это не имею. Единственное, что мне с великим трудом дали, – вот эту двухкомнатную квартиру. Я была на Западе и видела, как живут там актеры. Там нет “народных артистов”, но если в кино сыграл хорошую роль, то уже имеет все. А мы всегда за свою работу получали копейки. Когда ощущаешь себя бедняком, то единственное, что хорошо, – понимаешь, как живется народу. Если актер в буфете просит, чтобы его накормили в кредит, потому что нечем заплатить за обед? У меня сердце обливается кровью, когда я вижу, что актеры просто голодными выходят на сцену. У нас, слава Богу, братство актерское есть. Если актриса располнела, она несет свое платье другой, которой это платье подойдет. Люди делятся, поддерживают друг друга. Скудно живем!

– Как ваша творческая жизнь теперь складывается?

– Горжусь спектаклем “ВВС”, “Афганом”. Мне кажется, статус старой “Таганки” перешел теперь к нам. Зритель чувствует, что наш театр злободневный. Особенно в этих трагических спектаклях. У нас есть и классика, и детские спектакли. Замечательно играют молодые актеры – Устюжанина, Федосова, Тайков, Перов, Цысс, Торшина, Елизаветинский, Завикторин. Продолжается у нас и поэтическая линия. На малой сцене молодые актеры исполняют свои стихи и песни. Хорошо к нам, старикам, относятся…

– Это вы, что ли, “старики”?

– Я, конечно. Есть еще из старой гвардии – Наталья Сайко, Инна Ульянова. Люблю Тынкасова Тему. Когда он “умирает” в “Афгане”, мне не надо ничего придумывать из былой жизни, а только смотреть, как он это делает, и слезы сами катятся из глаз. У него умирают кончики пальцев, он сам белеет, глаза закатываются. Дорогой мой мальчик! Я его маму играю. Он тоже меня любит и говорит: “Зина, твои слезы для меня как лакмусовая бумажка, иду смотреть на твое лицо”. Это такое содружество актерское, как когда-то в молодости было с Володей Высоцким, Колей Губенко на сцене. Здорово он придумал название нашему театру, оно очень верное. Он говорит нам: “Оправдывайте свое название, будьте братьями и сестрами на сцене”. Это очень поддерживает. Вот 6 апреля театр устроил мне юбилей, весь сбор в мою пользу пошел. Моя жизнь продлевается в хорошую сторону.

– А педагогикой не занимаетесь?

– Если бы я ею занималась, то, наверное, умерла бы. Потому что надо затрачиваться так, как делаешь это на сцене. Вот мои педагоги когда с нами репетировали, то играли по-настоящему. Это что-то незабываемое. Актриса Полевицкая, совершенно невостребованная на родине после эмиграции, рассказывала мне, что если ей по роли надо было плакать и рвать на себе волосы, то она так и делала по-настоящему. Сейчас таких педагогов уже нет. Школа чувств и переживаний была у великой русской трагедийной актрисы Анны Алексеевны Орочко.

– А как личная жизнь сложилась?

– Ой, я такая счастливая. Замуж вышла поздно, но уж вышла так вышла. Встретила замечательного человека. Борис – юрист, но понимает меня отлично. Мы счастливо живем уже 22 года. Он мой Шуи Та, мое сдерживающее начало, помогает мне во всем. Хозяйка, правда, я ужасная. Ему, бедному, трудно со мной в этом смысле. Я переживаю, но таланта к этому нет.

– Я так понимаю, что, кроме театра, вас ничего в жизни больше не интересует?

– Я однолюб во всем. Не распыляюсь, не разбрасываюсь. Всецело принадлежу сцене и не жалею об этом. Люблю с мужем бывать в других театрах. Недавно посмотрели “Бонапарта” в Маяковке с удивительной актрисой, моей любимицей Оленькой Яковлевой. Ах, как она делает роль! Великолепную Гундареву видели. “Турандот” в Вахтанговском посмотрели. Конечно, это уже не та “Турандот”. Принцессу сейчас трудно подобрать. Пришлось немного попереживать за этот театр. Я видела таких исполнителей! В общем, для меня без театра нет света, нет вдохновения, мечты, правды жизни. Театр очищает, это катарсис. К сожалению, молодежь мы теряем, потому что у большинства мало к чему есть интерес, только телевидение, пожалуй, досуг заполняет. Нет, у нас в молодости все было по-другому, хоть мы и жили за железным занавесом. Какие песни, какие стихи у нас были! Сейчас поэты совсем не востребованы молодыми. Как же это может быть в России? Поют два притопа, два прихлопа. Я в ужасе от этого.

– Прошло уже много лет после разрыва с Любимовым. Скажите, прошла эта обида к нему?

– Нет, не могу простить. За театр обидно, за свою веру. Сейчас вот посмотрела с ним передачу “Двое” на НТВ и почувствовала, что очень соскучилась. Я увидела его молодые глаза, его прежний темперамент. Просто соскучилась по родному человеку, с которым проработала много лет. А предательство его не прощаю, и в гроб унесу эту обиду. Когда все рухнуло, это было для меня трагедией. Я жить не хотела. Снятся мои старые роли. Часто “проигрываю” “Доброго человека”, которого сыграла 1000 раз, “Тартюфа”, “Мать”, “Преступление и наказание”. Встаю в холодном поту…

– А если бы Юрий Петрович позвал бы сыграть что-то из того репертуара? Смогли бы?

– Все роли помню. Ведь по тридцать спектаклей в месяц играла. А бывало и по три в день. Падала замертво от усталости. Приходилось туго.

– Успех “Таганки” в те годы был необыкновенным. Как теперь с этим, есть отклик зрителей?

– Конечно. Что может быть лучше живого актера? Когда видишь, как он бледнеет, как выкручивается, если текст забывает. Помню в “Тартюфе” забыла текст, так я свои стихи сочинила, и проскочило. Актеры падали от смеха, а от режиссера попало. Мне всегда попадало. С любимой актрисы и спрос большой был. Много моментов интересных в жизни было. В Болгарии был случай: нам подарили 24 корзины цветов – от портала до портала. Я Володе Высоцкому говорю: “Смотри, какой успех. Теперь и умирать можно”. А он мне: “Еще не вечер, Зинаида, никогда больше так не говори”. В Германии мне даже подарили колокол со значением, чтоб мой голос был набатом. Меня там однажды поставили в десятку лучших актеров – среди Монро, Маре, Дузе. Гастроли были великолепные по всему миру. Есть что вспомнить. Теперь я выхожу читать в “ВВС”, а мне кричат: “Браво Славина, так держи!”. Это дорогого стоит. Зал полон , несмотря ни на что. Вчера на “Афгане”, когда мы, матери, зажгли свечи – зал встал, и мы видели слезы в глазах зрителей. О чем еще актрисе можно мечтать?

Ирина ШВЕДОВА.

На снимке: Зинаида Славина в спектакле “Добрый человек из Сезуана”.


 Издательский Дом «Новый Взгляд»


Оставьте комментарий

Также в этом номере:

ЛЕБЕДИНСКОГО ХОТЯТ ЗАПРЕТИТЬ
УБИЛИ РЭП-ПРОДЮСЕРА
ОЛЕГ ЯНКОВСКИЙ. ВЕЧНЫЙ ПОЛЕТ
ДЖОН ЛИ ХУКЕР ОТМЕНИЛ ГАСТРОЛИ
ГЕПАТИТ “С”… БИТВА ЗА ОРГАНИЗМ
U2 БОРЮТСЯ ЗА СОХРАНЕНИЕ ПАРКА
РЕСТОРАН НОВОГО ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ
БО ДИДДЛИ ПРОТИВ NIKE
Коротко
ФИЛ КОЛЛИНЗ ПЛАТИТ ПО ЗАСЛУГАМ
КИНО с 15 по 21 МАЯ
ДЖОН БОН ДЖОВИ – ХОРОШИЙ СЕМЬЯНИН
ТЕАТРЫ И КОНЦЕРТНЫЕ ЗАЛЫ с 15 по 21 МАЯ
ГЛОРИЯ ЭСТЕФАН ОТСТАИВАЕТ ПРАВА
Долговая порука
Жорж Дюруа российского розлива
БЕСПЛАТНО СЪЕЗДИТЬ НА ЛЕТНИЙ ОТДЫХ СМОГУТ ДЕТИ ИЗ НЕКОТОРЫХ РЕГИОНОВ РОССИИ
КАК ПРОБИВАЛИСЬ «ВОЛОСЫ»
НЕ ПОЙМИТЕ МЕНЯ НЕПРАВИЛЬНО
ПРЕМЬЕРА УДАЛАСЬ!
НАСЛЕДИЕ САТКЛИФФА ВОЗВРАТИЛОСЬ
Уикенд


««« »»»