Сегодня знаменательная дата. Во всяком случае для отечественного кинематографа. А точнее, того его фрагмента, который неразрывно связан с самой неожиданной фигурой на шахматной доске российского кино постсоветского периода.
Сегодня – День Рождения!
Итак, мы поздравляем с днем рождения МГР – главного Кинотавра страны, создателя двух отечественных кинофестивалей, премии “Золотой Овен”, кинотеатра нового типа “Мир “Кинотавра” и массы всего другого, пока еще не материализованного. Несмотря на солидный багаж свершений, Марк Григорьевич Рудинштейн душою юн, телом здоров, головою ясен, идеями бурлив, а главное – перманентно пребывает в заветной возрастной категории, которую называют “расцветом лет”. С чем мы, собственно, его и поздравляем.
Нашему герою для полного счастья не хватает, пожалуй, только пропеллера на спине, который бы обеспечил ему передвижение в пространстве со скоростью мысли. Потому что неуемному оплоту русского кино приходится все время рассекать по городам и весям Отечества в попытке реанимировать кинопрокат. Хотя… все впереди, ведь остальные свои фантазии Марк Григорьевич успешно реализовал на глазах изумленной общественности.
Поздравляем мы Mister’а Kinotavr’a и с тем, что несмотря на громадье планов, которые денно и нощно приходится в поте лица претворять в жизнь, Марк Григорьевич умудряется сохранять чувство юмора и жизненный оптимизм. Даже наша ядовитая пресса не смогла повергнуть его в уныние, равно как печальные порой рассуждения о жизни. Впрочем, лучше дать слово рожденнику и пройтись с ним вместе по впечатлениям прошедшего года.
Впечатления
– Смерть Собчака произвела на меня сильнейшее впечатление. Я ее принял как личную трагедию. Не потому, что мы были близки, а потому что я осознал, как можно убить. Это к вопросу о прессе. Никто не замечает, как люди стреляют каждый день. Стреляют безжалостно. И попадают в цель.
Я знал, что Собчак тяжело болен. Я встречался с ним незадолго до смерти, мы собирались поработать вместе. И меня поражало, с каким остервенением его добивали. Хотя Собчак никогда не был клиентом для прокуратуры в стране, где исчезают нефтяные и газовые миллиарды.
Но в него все время стреляли, а он не мог даже защищаться, он только уворачивался. Я понимал, что он чувствует, потому что и мне случается читать про себя, что я бандит из мафии. Начинает болеть сердце, и ты понимаешь, что попали.
Я стоял у его могилы и думал, что это “чисто журналистское убийство”.
Пресса
– Сейчас все ругают прессу. И я ругаю. Но детскими болезнями надо переболеть. Надо понимать, что через это проходили все. И нам надо пройти.
Есть представители прессы, которым я никогда не подам руки. Но я и никогда не выступлю с призывом кого-либо запретить, задушить, разбомбить. Даже если меня будет тошнить от этого журналиста.
Я хорошо помню одну заметку, где обещалось в течение ближайшего времени раскрыть всю глубину “безнравственности” “Кинотавра”. Ничего, как водится не произошло. Потому что, если безнравственности нет, то ее нет. Другое дело, что долго приходится ждать, пока все это поймут. Может не хватить здоровья. Но надо помнить, что ты сам выбрал эту работу. Этот путь. Такую известность. Так что остается только терпеть. Можно, разве что, попытаться набить морду обидчику с риском, что он тебе ее набьет.
Оценка нашей работы заключена, порой, в жалости людей, которые нам сочувствуют, когда нас бьют. Некоторые, конечно, радуются, но другие – жалеют. Короче, надо терпеливо делать свое дело. Вот последние два года меня уже не бьют. Даже не кусают. Что-то переломилось и они поняли: ну не к чему придраться! Если бы что-то можно было найти, они бы давно нашли. Ведь как они ищут своими хинштейнами!
Так что мои отношения с прессой можно резюмировать так: больно. Кое-кому не подаю руки, не разговариваю, но ни в коем случае я не встану в ряды тех, кто кричит: “Ату их, ату!”
Пресса должна быть всякая: от желтой до голубой.
Надо понимать одно: как только кто-то крикнет “нельзя!”, тебя не станет. То, что происходит вокруг, может тебе нравиться или не нравиться. Но если я скажу “нельзя!” и остальные скажут “нельзя!” – все исчезнет. Никого уже не будут слушать.
О падении творческой интеллигенции
– За падение некоторых представителей творческой интеллигенции в ноги хозяина стыдно. Причем стыдно пофамильно. За Костю Райкина стыдно. И за Женю Миронова. За всех тех, кто так примитивно засвечивается, мне стыдно. Но я никого не осуждаю.
Мне самому иногда нравится тот или иной политик. И я готов отдать ему свой голос. Так я иду и отдаю ему свой голос. Но я не готов прилюдно объяснять, почему я это делаю. Как это сделали многие. Многие, впрочем не сумели.
Вот отчего стоит напомнить анекдот о старой проститутке: не надо суетиться под клиентом! Потому что клиенты могут поменяться, а молодость и невинность уже не вернешь.
Я не могу играть в эти игры. И никогда не даю интервью в поддержку кого-либо. Мне нравится то, что мне нравится. И это мое личное дело.
Художник & политика
– Художнику нельзя лезть в политику. Он субъективен по определению. И вся беда творческих союзов заключена в том, что ими руководят художники. Другие люди должны обеспечивать им менеджмент, заботиться о том, чтобы они хорошо питались.
Беда Говорухина – это беда художника. Он называет себя политиком, а на самом деле он просто остро чувствующий художник. И я говорю ему это открыто. Но, увы, как у всякого одаренного художника, у него тоже начинаются галлюцинации. Он видит то, что хотел бы видеть. А это уже опасно.
И тем не менее участие таких людей, как Говорухин, в выборах имеет и позитивную сторону. Они произносят разумные вещи, которые все же западают в голову. Они изрекают. И не для того, чтобы победить. Участвуя в выборах, художник имеет возможность отстаивать свои ценности. В этом смысл их участия в выборах.
Политика
– Политика безнравственна в любой стране. Но если в других странах она безнравственна в пользу государства, то у нас она просто безнравственна.
В этом фундаментальная разница между бандитизмом Чикаго двадцатых годов и нашим бандитизмом девяностых. Там убивали, но деньги оставались в стране, а здесь убивают и все вывозят.
О думских болезнях
– Мне однажды предложили баллотироваться в Думу. Но я ответил: “Если бы я был богатым человеком я бы обязательно пошел в депутаты. Но так как я человек небогатый, я туда не пойду, чтобы не было соблазнов”.
Я не видел ни одного человека, которого не перелопатил бы наш парламент. У всех поехала крыша. У всех. Те, кто туда попали, заболели. Потому что, когда ты можешь встать и спросить: “А что творится на Ачинском заводе?” и за это получить 50 тысяч долларов, крыша едет. Даже если отказываешься.
Поэтому в парламент должны идти только богатые люди, где бы они свои деньги ни наворовали. Лишь бы не были убийцами…
Беда же нашего парламента заключается в том, что туда идут в основном бедные. И начинают воровать.
Общение
– Я за любое общение творческой элиты с политиками. Когда началась перестройка очень модным стало слово “независимый”. Появились “независимые” студии, “независимые” газеты… Я всегда говорил, что “независимый” относится к тому, от чего ничего не зависит. Я не люблю заявлений типа “мы, художники всегда должны быть в оппозиции к государству”. Почему? Почему интеллигенция, культурная элита, обязательно должна быть против государства? С таким же успехом можно брать установку на то, что художник всегда должен быть голодным. Тогда будь голодным и не злись.
Я за то, чтобы интеллигенция и политики встречались чаще. Я имею в виду, что мне бы хотелось видеть политиков в театре. Я ценил Собчака в том числе и за то, что он ходил на все интересные спектакли. Пока политики не поймут, что культура первична, что она должна финансироваться не по остаточному принципу, мы будем жить в дерьме. Я за плотное, ежедневное, любовное, застольное, любое другое общение. Это глупость, я бы даже сказал идиотизм, именно идиотизм все время говорить “мы в оппозиции!”. С чего вдруг? Если ты в оппозиции, значит, ты просто принадлежишь другой партии.
Огульная оппозиционность не более чем пережиток рудиментарных диссидентских привычек. Главное – нравится тебе человек или не нравится.
А у нас в оппозиции оказываются в основном те, кому не дали денег или дали мало. Так пусть лучше ищут контакты. Я, например, ищу беспрерывно. Я не хочу руководить страной, но хочу заставить политиков финансировать культуру. Или – принять такие законы, чтобы она, культура, могла существовать. Терпеть не могу фрондерства: “Я в оппозиции!”. Всегда думаю в таком случае: “Ну и хрен с тобой!”
Возраст
– Состояние души у меня молодежное, а вот состояние тела заставляет задумываться о возрасте. Особой радости день рождения у меня не вызывает, но и трагедии тоже нет. Я частенько шучу на тему о смерти, а друзья меня обрывают. Нервничают. Я на это отвечаю: “Вы не волнуйтесь. Я же говорю об этом не потому что хочу умереть, а потому, что хочу, чтобы не было так страшно”.
Это все от трусости. Моей личной трусости. Я шучу, чтобы не было так страшно думать о смерти. Поэтому с каждым годом шуток на эту тему становится больше. Страха тоже. Но юмор сильнее страха.
О честолюбии
– Я удовлетворил свое честолюбие полностью. Планка моя выбрана, и это одна из причин, по которой я ушел из фестиваля. Я все чаще отказываюсь от интервью и выступлений по телевизору. Я уже все сказал и не хочу повторяться. Я устал быть на виду. Я нормальный человек, у которого свои слабости. И я вовсе не стремлюсь их демонстрировать.
Раньше мне так нравилось, когда я слышал шушуканье: “Вон идет Рудинштейн!” А теперь это становится не только утомительным, но и обременительным.
Пожелания
– Пожелания у меня вполне низменные. Я пожелал бы себе подольше быть мужчиной. Чисто физически. Потому что, если это кончится, кончатся вообще все желания. Главное – продлить свое физическое здоровье, а остальное приложится. Поэтому я желаю себе здоровья. Чтобы горел глаз.
На откровения сподвиг Евгений ЛИСОВСКИЙ.
