“Как думаете, кто это?” – мой собеседник протягивает аудиокассету, прикрывая пальцем правый нижний угол. С кассеты смотрит Пушкин в изображении художника Тропинина. “Как кто? Александр Сергеевич!” “Не угадали!” – хохочет визави и убирает палец. Под портретом Пушкина значится: “Александр ГОРОДНИЦКИЙ. Не женитесь, поэты”. Кассета свежая, в честь 200-летия Пушкина, подтверждающая завидную плодовитость автора записанных на ней стихов и песен. Начав петь в 1957 году (стихи сочинял и раньше), он продолжает звучать на множестве дисков, кассет, компактов. Доктор геолого-минералогических наук, профессор, завлаб Института океанологии им. П.П.Ширшова РАН, Городницкий много лет возглавляет жюри самого престижного Всероссийского конкурса авторский песни – Грушинского фестиваля.
– Вы знаете, когда я шла в театр Эстрады, где недавно пели Никитин с Берковским, ужасно тревожилась, что увижу полупустой зал, но лишние билетики начали спрашивать у метро “Боровицкая”. Боялась, что в зале будут… как бы это помягче… люди не совсем молодые…
– …такие, как я, – бросает мне спасательный круг собеседник.
– Ну, моего возраста, – выкручиваюсь я. – Но собралось столько совсем молодых! И лица у них какие хорошие!
– А почему вас это удивляет? – парирует Городницкий. – Тот откат, который был, оказался временным, авторская песня опять востребована обществом, как и другие формы современного искусства. Театры снова полны, на лотках стала появляться серьезная литература, Лотман, например, и ее раскупают. Это общий индикатор того, что народ все-таки возвращается к культуре, несмотря на помехи, которые возникают в обществе и, к сожалению, будут возникать, ведь с нашим государством не забалуешь. Как заметил Войнович, электорат у нас, конечно, дерьмо, зато народ хороший. Очень верное наблюдение, потому что электорат у нас и за коммунистов голосует, и за Жириновского, а народ-то хороший, главные ценности, такие, как культура, понимает.
– Возможно. Но очередную чеченскую войну поддержал.
– Я не хотел бы сейчас вдаваться в обсуждение политических моментов, хочу только сказать, что взрывы в Москве, ставшие предлогом для широкомасштабной войны, имеют, с моей точки зрения, весьма непонятное происхождение, никто еще убедительно не доказал, что это дело рук чеченцев. А теперь, когда наши замечательные генералы объявили, что каждый чеченец в возрасте от 10 до 60 лет является потенциальным бандитом, не надо даже Конституции! Достаточно приказа очередного военного начальника, чтобы наступил полный произвол. Меня это крайне возмущает. Что это такое? Не начало ли того, что было, когда началась война в Алжире и во Франции возникли военизированные фашистские организации? Генералы тогда слишком много взяли на себя, и понадобился авторитет де Голля, чтобы с этим справиться. Не пойти бы нам тем же самым путем. Это очень опасно, причем не столько для Чечни, сколько для России.
– Наши генералы “Хаджи-Мурата” не читали.
– Разве только генералы? А перечитать хорошо бы. И Толстого, и Лермонтова, и Пушкина, все, что написано в русской литературе про Кавказ. Я не стал бы касаться этой темы, не будь авторская песня тесно связана с событиями в стране. Есть, например, прекрасный автор, полковник Александр Чекунов, весь израненный на первой чеченской войне, он написал песню “Родина, не предавай меня”. Чувствуете? Раньше твердили, чтобы мы не предали Родину, а на первой чеченской получилось все в точности наоборот. Чеченская война, как и афганская, породила песни, причем, с одной стороны, очень правильно понимающие солдатский долг, а с другой – то, что этих мальчиков, послав убивать, сделали заложниками в прямом смысле – они же становятся пленниками. Это рана, которая болит и, конечно, выплескивается в авторскую песню.
– Разве не об этом ваша песня “Не зовите Русь к топору”? “…Только в руки возьмешь топор, он поскачет во весь опор…” Но это написано раньше Чечни.
– Уже есть и про чеченскую войну. Я так устроен, что не могу не реагировать на то, что происходит в стране.
– Когда-то вы написали: “На грязной войне быть убитым хуже втрое…” Но вы подразумевали Афганистан.
– Это имеет отношение и к чеченской кампании, но лучше, конечно, чтобы эта актуальность исчезла.
– Афганцы вашу песню поют, как собственную. На автора, во всяком случае, не ссылаются.
– Меня очень радует, когда имени моего не знают, а песню поют. Разве может быть более высокий комплимент для автора?
– Хотите еще комплимент? “Крокодилы, пальмы, баобабы и жена французского посла” – это я услышала когда-то в одной не вполне трезвой компании и до недавнего времени считала порождением фольклора.
– С ней произошла очень забавная история. Совсем недавно мне принесли книжечку, перевод с английского, такой сексуальный романчик. Там бойфренд в перерыве между постельными сценами садится к роялю и начинает напевать на непонятном языке. Героиня спрашивает, что это такое. Бойфренд (его зовут Стив) отвечает, что это песня на русском языке, у него был друг, русский летчик, которого сбили во Вьетнаме, он странствовал по миру и написал песню, в которой отражается его бурный роман с женой французского посла в Сенегале. “Там был такой секс, что после этого другие женщины стали для него безразличны”, – доложил Стив подружке. Вот так, через американскую бульварную литературу, вернулась ко мне моя песня. А недавно в Канаде вдруг узнаю, что “Над Канадой небо синее” написана в начале века белогвардейцами!
– Сюжеты ваших сочинений совпадают с вашей биографией?
– Иногда совпадают, а иногда, как с женой французского посла, нет – что общего могло быть у советского человека с супругой дипломата из буржуазной страны?
– В первый диск “Песни нашего века” вошли четыре ваших произведения – “Снег”, “Атланты”, “Кожаные куртки”, “Перекаты”.
– Самая народная не вошла – “От злой тоски не матерись, сегодня ты без спирта пьян, на материк, на материк идет последний караван”. Она считается народной, зековской. Давным-давно на Таймыре я попытался было объяснить, кто автор. В ответ работяги геологической партии, бывшие зеки, пообещали убить. Находились даже друзья “настоящего” автора, которым известно, где его могила. Кстати, в романе “Территория” покойного Олега Куваева эта песня упоминается. Как народная. Действительно, почему, как часть народа, я не могу написать народную песню?
– Вы начали сочинять на Крайнем Севере. А как вы туда попали?
– Я окончил Ленинградский горный институт, работал в Институте Арктики в родном своем Питере, в течение 17 лет по четыре месяца проводил в экспедициях, там впервые начал придумывать свои песни. Окуджава как-то сказал, что авторская песня родилась на московских кухнях и там же умерла, оставив несколько имен. Но мои сочинения к московским кухням никакого касательства не имели. Они пошли от тех напевов, которые я слышал в поле, то есть на Крайнем Севере; они имели отношение к великим народным песням – “Ванинский порт”, “Идут на север срока огромные”, “Черные сухари”, “По тундре, по железной дороге”. На вопрос, кто это написал, там отвечали так: “Слова народные, автора скоро выпустят”. Этих авторов считаю своими учителями. В подражание им я начал придумывать свои песни, которые стали безымянными. Я писал, как наши каюры-эвенки: мимо все время что-то ехало, а я сочинял. Пока работал на севере – про север, когда плавал по морям и океанам, писал про это. Спускался в батискафе на пятикилометровую глубину, куда ни один нормальный человек забираться не станет. В общем, во всех моих песнях отражалась жизнь.
– У вас, однако, весьма сложные отношения с гитарой.
– Я очень плохо на ней играю, бренчу примитивно, для выступления этого маловато, и потому в больших залах выступаю с аккомпаниатором. Когда я был молодой, одна дама в Питере неодобрительно сказала, что у Городницкого в каждом городе Советского Союза по бабе и по аккомпаниатору.
– Вы не обиделись?
– Ну что вы, Леночка! Принял как комплимент.
– А по какому поводу вы сочинили песню “Бухта Наталья”?
– Мы должны были зайти в эту бухту на краю Камчатки, чтобы пополнить запасы, но капитан вовремя разглядел на берегу толпу женщин. Их завозили туда на сезон обработки крабов. Женщин было никак не меньше пятисот, а нас человек 20. Что вы, это же опасное дело. Экипаж мог не вернуться на судно. Капитан проявил мудрую осторожность, зайдя в соседнюю бухту святого Павла. Это напротив, но до Натальи бежать по сопкам две недели.
– С вашими путешествиями связано столько анекдотов…
– Там многое правда! Летом 1972 года нам надо было провести своим ходом по Севморпути из Архангельска в Николаевск-на-Амуре неприспособленные для полярных вод суда. Друзья и знакомые, зная, что идем в арктический рейс, заказали привезти одну забавную деталь моржа. В проливе Вилькицкого случилась серьезная неприятность – начали затирать льды. Представьте, корпус судна трещит, мы передаем швартовый трос на ледокол, руки в крови, и вдруг меня вызывают в радиорубку, где вручают телеграмму в стихах от нашего сотрудника: “Привет вам, Арктике суровой, мечтаем получить моржовый”. Я тут же представил, как этот мой приятель лежит на пляже в Геленджике, почесывая свое толстое пузо, и отбил ответ: “Покуда нам не до моржа, живем, за собственный дрожа”. А вообще это был самый интересный рейс в моей жизни, лучше, чем все зарубежные.
– У вас много песен об Израиле.
– Не скажу, что много, но есть. Там вышла книжка на русском языке, стихи и песни, так или иначе посвященные Израилю. Эта страна произвела на меня большое впечатление. Там живет мой сын.
– Насколько я понимаю, он правоверный иудей?
– Да, он потому и в Израиль поехал, а я, к сожалению, атеист, что для моего поколения не редкость.
– А вам ваш атеизм не мешает?
– Мешает. У меня даже стихотворение есть, которое заканчивается “я так сожалею, что я атеист, но уже ничего не исправишь”.
– С младых ногтей вы писали стихи, а стали геологом.
– Действительно, я прекрасно успевал по гуманитарным предметам, по математике и физике чуть хуже, хотя тоже были пятерки, но дело в том, что школу закончил в 1951 году, и тогда с моим пятым пунктом не брали ни в какие университеты, была черта оседлости – мединститут, пединститут. Выбрал горный, потому что начитался Киплинга, всяких героических произведений, любимым героем был Амундсен. Я не жалею, что закончил геофизический факультет. Доведись начать сначала, выбрал бы то же самое, стал бы заниматься наукой.
– Положение науки в нашем государстве хилое.
– Хилое. Но что делать? Я же ничего другого не умею. А в своем деле чего-то успел – 240 печатных работ, читаю лекции в МГУ будущим геофизикам, подготовил немало кандидатов наук.
– Все это очень хорошо, но материальная сторона вопроса…
– У меня в лаборатории 10 сотрудников. Молодых нет – кто уехал за рубеж, кто пошел в бизнес. Это беда русской науки. Зарплаты копеечные, хорошо, что еще за вход не берут. Только что вернулся из Америки, молодежь наша там – электронщики, компьютерщики. В Сиэтле, столице Майкрософта, многое держится на русских и индусах. Это самые безропотные и самые талантливые ребята, которые работают на американские компании за гроши, и на это тяжело смотреть.
– А у вас не было желания осуществить научную эмиграцию?
– Не было желания осуществить никакую эмиграцию вообще. Я у себя дома. Другой родины не мыслю. Кроме того, я повязан с русским языком. Русский – мой родной, и этого достаточно, чтобы никуда не рваться.
– Но у вас есть песня “Алия”, там строчка, что “время думать не о себе, время просто спасать детей”.
– Да. Но каждый решает этот вопрос по-своему. Поскольку сын мой в Израиле с 1987 года, внучки мои там, проблема спасения детей отсутствует. Что касается меня самого, то этот вопрос для меня ясен. Я плавал по всему миру, когда еще никто никуда не ездил, но ни разу не возникло мысли сойти на берег насовсем.
– А “Атлантиду” вы написали просто так или потому, что разглядели на морском дне что-то необычное?
– Эту песню сочинил в 1970-м, когда на морском дне ничего еще не видел. Значительно позднее, в 1982-м, в Северной Атлантике, в трехстах километрах от Гибралтарского пролива увидел странные какие-то сооружения, напоминающие развалины. Моя гипотеза о гибели Атлантиды опубликована, я верю в то, что Атлантида существовала, у меня даже есть геофизическая модель ее гибели, но это отдельная тема.
В Институте океанологии Городницкий заведует лабораторией геомагнитных исследований океана. Он награжден Синим крестом РАН за заслуги в развитии отечественной науки, год назад получил из рук президента российскую премию имени Булата Окуджавы. Этими наградами профессор геофизики гордится в равной степени.
Елена СУББОТИНА.
Фото Валерия СКОКОВА.
