И так все вокруг взволновано подсознательно – на глазах линяет, меняет окрас, чистит перышки. Снег плачет, наглеют дворники, журналистам начали брить брови – все оживает, проклевывается, включая народные забавы. И я не выбиваюсь из рядов прочих нахальным исключением, пробуждаюсь мало-помалу от летаргии снежного сезона…
Как голодна душа в эту трепещущую пору! Хочется разумного, доброго, вечного; хочется переименовать группу “Мечтать” в “Молчать!”; хочется хлеба и зрелищ. И, в общем-то, ощущается желание помочь.
“Акулы пера” мужественно доказывают на собственной шкуре существование загробной жизни; из “Диск-канала” регулярно узнаю, что все еще жив г-н Малежик; профессура истребляет лодочников, от г-на Демидова глазам больно, а в баре “Утопии” сидит довольно гадкое животное с небесными глазами и безукоризненно нарисованной бровью, и самозабвенно изгаляется над безграничными возможностями великого русского языка, прилипая к каждому встречному с претензией: а ты не похож на Архиерея, Азазелло. В последнее время в немеряном количестве печатных изданий можно встретиться с его же бессмертными записками на тему: не шалю, никого не трогаю, починяю примус.
Вы – звери, господа. С вами весело. Скорее бы скинуть с себя, несравненной, все меха или их имитации, вновь обнаружить у себя наличие вторичных половых признаков и, обнаружив – слегка прикрыть, исключительно приличия ради. И рвануть бегом через лето, демонстрируя миру божественные свои достоинства. Каждому, кто таковых у меня не обнаружит, я наплюю в глаза ядовитой слюной. Встретимся на бегу.
Готелла,
бегущая по трупам.
