Ее немногие знают по настоящему имени, хотя сценический псевдоним ЛИНДА в начале 90-х стал своего рода брендом отечественного трип-рока. В начале года Светлана Гейман рассталась с известным во всем мире греческим музыкантом Стефаносом Корколисом, поэтому о ее псевдогреческих корнях мы тоже поговорили.
ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ БОНДАРЧУК
– Линда, это правда, что с подачи Фёдора Бондарчука вы вообще попали в шоу-бизнес? Или это легенда?
– Но с какой-то стороны – да. Но я шоу-бизнес вообще обошла далеко с дистанцией…
– Почему, например, Дэвид Боуи говорит, что он в шоу-бизнесе, а наши все…
– Потому что у него другой шоу-бизнес. К нему наш российский шоу-бизнес нельзя приравнивать.
– Почему, нет шоу или нет бизнеса?
– У нас слишком все и шоу и бизнес, слишком.
– Но это не ваш случай?
– Нет.
– Расскажите про Бондарчука, мне интересно из первых уст услышать, потому что, мне кажется, вы двое из параллельных миров, потому что Бондарчук – системный человек.
– Ну, когда-то очень давно, лет, наверное, 15 назад просто сделали одну работу совместную. Он снимал клип на песню «Игра с огнем». Там мы и познакомились.
Я не помню, как-то так срослось, что мы пересеклись, встретились, обменялись мнениями. Ну, и как-то так совпало, что нашли друг друга на тот момент времени.
– А с кем вы вообще дружите? У вас есть друзья?
– Есть друзья. Но они совершенно не относятся к миру музыки.
– А к какому миру они относятся?
– Они относятся к области науки.
– А вот друзья, известно, что они легко приобретаются в школе, а уже в студенческие времена какой-то фильтр; потом все сложнее и сложнее. Это какой поры друзья?
– У меня так не сложилось. Потому что у меня семья дольше, чем на два года не задерживалась на месте, и мы постоянно перемещались из одного города в другой. Так что я все время была в каком-то пространстве.
– Это потому, что у папы работа такая была?
– Ну, в основном, да. Вначале это было связано с папиной работой, а потом просто началась вот эта вот бурная жизнь под названием музыкальная.
– А что у папы за работа?
– Его приглашали в разные проекты, связанные с экономическим развитием. И его приглашали просто поучаствовать и разработать какие-то там проекты, связанные с тем и с тем. В мире экономике. Поэтому мы следовали за ним.
КЕНТАУ, КАЗАХСТАН. ГРЕЧЕСКОЕ МЕСТО
– А вот этот миф о ваших греческих корнях?
– Нет, корней у меня греческих нет абсолютно.
– Да, но вы родились в каком-то греческом местечке?
– Я родилась в городе Кентау, это Казахстан.
– Да, где очень много греков.
– Поскольку это такое было ссыльное место.
– Ссыльное для греков?
– Нет, не только для греков. Но просто процентов 70 это были греки. Это были те греки, которые не захотели принимать национальность нашу русскую, когда им открыли дорогу в Россию.
– И они разговаривали по-гречески?
– Нет, они разговаривали по-русски. Ну, конечно, какие-то выражения греческие были, традиции.
– Ну, какое-то время назад, как пишут, во всяком случае, работали в Греции.
– Да.
– И я как-то подумал, что это связано с тем, что вы родились в каком-то таком очень греческом месте.
– Нет, это совершенно не связано.
– Когда вы там последний раз были, в Кентау?
– Ну, наверное, лет 20 назад.
– Понятно. С гастролями?
– Нет. Я там была на свадьбе своего двоюродного брата.
– А чем он занимается?
– А он у нас художник.
– А! Все-таки творческая личность. Он по какой, по папиной или по маминой линии?
– По маминой.
– Почему он не оформляет ваши альбомы? Вот почему вы не пользуетесь…
– Но потому что он такой, слишком графический для меня.
– То есть вы не видите оформление своих работ в графике?
– Нет.
– А в чем вы видите оформление своих работ, в «кислоте»?
– Но, мне кажется, что вообще оформление работ для меня не представляет вид искусства. Мне кажется, все-таки оформление работ это музыка определяет. А поскольку он не любит мою музыку.
– Не любит?
– Нет, не любит.
– Вот поэтому вы не любите его творчество, у вас все взаимно. У вас полная гармония в семье.
– Да, у нас все взаимно.
ПОД ДУЛАМИ АВТОМАТОВ
– Какой язык ваш, Линда?
– Ну, конечно, русский, безусловно. Потому что, ну, так как ты можешь здесь излагать свои мысли, и ощущать, быть во взаимодействии с людьми, такого просто нигде не может быть. Все-таки русский язык – это русский язык.
– Но, мне кажется, что язык жанра, в котором вы работаете, это английский. Все-таки лучшее, что было сделано в жанре трип-рока, было записано на английском. И, допустим, шведы, та же АВВА, да, гениальные совершенно ребята, они же по-английски пели. Или «Скорпионс», немцы прямо разнемцы такие. На английском поют. Поэтому, мне кажется, это интернациональный язык рок- и поп-музыки.
– Для музыки. Вообще для музыки, мне кажется, язык не настолько важен. Вот музыка, она сама диктует свой язык. То есть можно слушать на любом языке, на китайском и абсолютно понимать это по-своему. Потому что музыка, она уже рисует структуру. Звучание, ритм. Для меня вообще в музыке очень важно гармония и ритм. Это самое, наверное, важное.
– Для вас как для сочинителя это важно или как для исполнителя?
– Ну, я больше, наверное, сочинитель. Потому что все-таки исполнение – это второстепенное для меня.
– Разве?
– Абсолютно. А вот, когда ты именно в процессе, я даже не знаю, как назвать, ну, сочинение – слишком, наверное, банально…
– А вы как сочиняете?
– А это происходит параллельно. Не так, что сел и вот сейчас я сочиню, нет.
– То есть вас осеняет?
– Нет, меня не осеняет. Я не знаю, это просто как диалог постоянный. Диалог с тем, что видишь.
– Диалог с космосом?
– Я очень потребляю глазами и ушами, конечно. И это, может быть вообще какая-то ситуация, когда ты идешь просто в спортивном костюме, бегаешь. И ты можешь наткнуться на какую-то тему…
– А вы бегаете?!
– Да.
– Я вам не дал углубиться. Куда вы хотели углубиться?
– А я уже потеряла эту линию.
– Я вам напомню. Мы говорили о том, как вы генерируете продукт музыкальный.
– А! Ну, вот, да, для меня это сам процесс моего существования вообще.
– Вы знаете нотную грамоту?
– Естественно.
– Почему, естественно? BeeGees, знаете, такой коллектив австралийский, BeeGees?
– Нет.
– Это культовый коллектив 60-х годов. Вот они не знали нотной грамоты, просто на диктофон напевали что-то, отдавали специально обученным людям.
– Но в моем случае я знаю, поскольку я закончила Гнесенку. И поэтому знания у меня есть. Но ноты – совершенно неважно. Ну, что ноты? Их всего семь. Мне кажется, любому можно выучить семь нот.
– А вы из тех, с кем учились в Гнесенке, поддерживаете отношения или нет?
– Ну, только, наверное, с учителями.
– А с кем из учителей?
– Ну, мне вообще очень повезло с учителями. Сначала это был Владимир Христофорович Хачатуров, который дал мне очень много по жизни. К сожалению, его сейчас нет уже с нами. Но в моем сердце он всегда есть. И я помню, как он меня заводил в этом мире интересном. А сейчас я продолжаю свою деятельность с Натальей Андриановой.
– Вам повезло с учителями, однако, понятно, что жизнь же разнообразная и полосатая и не бывает, чтобы она из одного везения состояла – с чем вам в жизни не повезло, с чем или с кем?
– С чем не повезло? Ну, много было всяких горьких, кислых моментов. Но мне кажется, все не зря. Потому что на сегодняшний день, наверное, я рада всему тому, что происходит. И, мне кажется, без всех этих нюансов жизненных, интересных моментов, наверное, этого ничего не состоялось бы.
– Но про какое-нибудь разочарование расскажите. Ведь интересно же понять, что богатые тоже плачут, успешные и знаменитые, у них тоже бывают какие-то накладки. С чем, действительно, не повезло?
– Но это какие-то такие мелкие вещи, наверное, нет таких глобальных вещей, чтобы я сразу сказала, что не повезло.
– Ну, хорошо. Вы можете вспомнить ваш самый худший и самый лучший концерт? Я имею в виду не по количеству зрителей, не по сборам, а вот просто по энергетике, по ощущениям. Или такого нет?
– Наверное, самое лучшее состояние это было, когда мы работали в Лондоне. И как бы мне кажется, это для меня большая школа, большая удача, потому что работать действительно на таком высшем, скажем, уровне и с таким реально глубоким человеком во всех смыслах, не только в музыке, вообще. Так что это для меня как десять лет школы. За вот эти несколько месяцев.
– А когда это было?
– В феврале 2014 года мы закончили работу.
– Хорошо. А допустим, какой-нибудь самый неудачный или один из самых неудачных эпизодов. Можете что-нибудь вспомнить? Неужели провалов не было?
– Ну, что значит провалов? Вы имеете в виду в творчестве? Но это каждый день провал. Наверное, самый неудачный был город Сочи, очень давно это было, когда нас заставляли петь просто под дулами автоматов.
– Кто?
– Ну, я не знаю, кто. Были такие люди очень хорошие.
– Бандиты?
– Наверное.
– Как это произошло?
– Ну, так и произошло, что нас сорвали с концерта и сказали, что очень важный человек хочет видеть вас, вы должны выступить. И, когда мы отказались от этого выступления, нас просто взяли, привели и поставили. И мы выступали. Это было, наверное, самое неприятное. Еще запомнился концерт с очень большим количеством народа, когда толпа просто не сдержалась. Это были Воробьевы горы, по-моему.
– Насильно привели на площадку, лихо. Вас когда-нибудь наоборот – выгоняли из клуба, ресторана?
– Ну, меня не выгоняли, меня не пускали. Я не прошла фейс-контроль. Я очень не понравилась.
– Но я надеюсь, это не в том клубе, где вы должны были выступать?
– Нет, не связано. Это была какая-то вечеринка, у моих близких знакомых. А потом человек, который меня пригласил, очень был обижен, что я не пришла. Он не поверил, что меня не пустили. И с тех пор мы не общаемся.
– А мобильных телефонов еще тогда не было, я так понимаю?
– Были, были.
– Почему же вы не позвонили человеку?
– Но я просто не дружу с мобильным телефоном.
– То есть мобильные телефоны существуют, но у вас их нет?
– Ну, в 14-ом году, да, стала бы общаться.
– То есть у вас вообще неприятие гаджетов или именно телефонов? У вас к гаджетам такое отношение?
– Вообще к гаджетам, да. Но с телефоном уже стала дружить. Поскольку, наверное, работа все-таки вынуждает.
– Вы инопланетянка, я понял. В детстве вы отказывались дружить с толстыми или некрасивыми детьми?
– Нет. Ни с толстыми, ни с некрасивыми.
– Что для вас важно в дружбе?
– Мне было важно, чтобы поддержка была. То есть, если в моих фантазиях я находила собеседника, единомышленника, то я сразу находила общий язык с любыми, даже если это были и толстые и некрасивые. Мне было без разницы.
– Легко, Линда, вам живется, я могу сказать.
– Легко. А, кстати, да, я очень в этом смысле легкая.
– Сваливали вы, когда-либо вину за что-то на своего брата или сестру?
– Наоборот. Брала на себя вину сестры. Ну, то, что касается детства, могу вспомнить. У меня сестра, Лена, она старше меня. И она увлекалась химией очень сильно…
– Химией? Я даже боюсь подумать, о чем мы говорим.
– …И однажды она решила на мне поставить опыт. То есть она читала книжки, связанные с инквизицией. И там был такой эксперимент, когда обливали человека неким веществом, подобным ацетону. И поджигали. И Лена решила поэкспериментировать со мной.
– Так. И сколько лет было Лене?
– Ну, мне, на тот момент было лет пять, а Лена меня старше на 10 лет. Ну, то есть ей было 15.
– 15 лет. Самый возраст для экспериментов.
– Для эксперимента, да. Но мы зашли тихо-мирно в ванное помещение. При этом у нас был сбор гостей у родителей. Там что-то праздновали, не знаю. Мы мирно-тихо облились этим ацетоном.
– Вдвоем?
– Да, вдвоем. Начали просто с ног. Ну, и такой горящий шарик вдруг выбегает в комнату, где все…
– Вы гоните?
– Нет, я не гоню. Нет, реально. Реально. Я вообще не люблю гнать. Вы можете спросить.
– У Лены? Я спрошу у Лены обязательно.
– Вот. В общем, все действительно реально быстро закончилось, потому что это было быстро. Но это было шокирующе.
– То есть ожогов не остается?
– Нет, ну, просто пахнет неделю паленой курицей.
– Отличное вещество. Надо будет попробовать, когда я узнаю, что это за вещество. Я боюсь, что Лена еще какое-то перед этим вещество употребила?
– Но навряд ли, нет, она очень правильная.
– Ну, на каждую правильную найдется неформатная.
Жаль, что без фото) хотелось бы посмотреть какой сейчас кумир детства)
Фото было в газете (см PDF)