Иногда линды возвращаются

Ее немногие знают по настоящему имени, хотя сценический псевдоним ЛИНДА в начале 90-х стал своего рода брендом отечественного трип-рока. В начале года Светлана Гейман рассталась с известным во всем мире греческим музыкантом Стефаносом Корколисом, поэтому о ее псевдогреческих корнях мы тоже поговорили.

ПАРАЛЛЕЛЬНЫЙ БОНДАРЧУК

– Линда, это правда, что с подачи Фёдора Бондарчука вы вообще попали в шоу-бизнес? Или это легенда?

– Но с какой-то стороны – да. Но я шоу-бизнес вообще обошла далеко с дистанцией…

– Почему, например, Дэвид Боуи говорит, что он в шоу-бизнесе, а наши все…

– Потому что у него другой шоу-бизнес. К нему наш российский шоу-бизнес нельзя приравнивать.

– Почему, нет шоу или нет бизнеса?

– У нас слишком все и шоу и бизнес, слишком.

– Но это не ваш случай?

– Нет.

– Расскажите про Бондарчука, мне интересно из первых уст услышать, потому что, мне кажется, вы двое из параллельных миров, потому что Бондарчук – системный человек.

– Ну, когда-то очень давно, лет, наверное, 15 назад просто сделали одну работу совместную. Он снимал клип на песню «Игра с огнем». Там мы и познакомились.

Я не помню, как-то так срослось, что мы пересеклись, встретились, обменялись мнениями. Ну, и как-то так совпало, что нашли друг друга на тот момент времени.

– А с кем вы вообще дружите? У вас есть друзья?

– Есть друзья. Но они совершенно не относятся к миру музыки.

– А к какому миру они относятся?

– Они относятся к области науки.

– А вот друзья, известно, что они легко приобретаются в школе, а уже в студенческие времена какой-то фильтр; потом все сложнее и сложнее. Это какой поры друзья?

– У меня так не сложилось. Потому что у меня семья дольше, чем на два года не задерживалась на месте, и мы постоянно перемещались из одного города в другой. Так что я все время была в каком-то пространстве.

– Это потому, что у папы работа такая была?

– Ну, в основном, да. Вначале это было связано с папиной работой, а потом просто началась вот эта вот бурная жизнь под названием музыкальная.

– А что у папы за работа?

– Его приглашали в разные проекты, связанные с экономическим развитием. И его приглашали просто поучаствовать и разработать какие-то там проекты, связанные с тем и с тем. В мире экономике. Поэтому мы следовали за ним.

КЕНТАУ, КАЗАХСТАН. ГРЕЧЕСКОЕ МЕСТО

– А вот этот миф о ваших греческих корнях?

– Нет, корней у меня греческих нет абсолютно.

– Да, но вы родились в каком-то греческом местечке?

– Я родилась в городе Кентау, это Казахстан.

– Да, где очень много греков.

– Поскольку это такое было ссыльное место.

– Ссыльное для греков?

– Нет, не только для греков. Но просто процентов 70 это были греки. Это были те греки, которые не захотели принимать национальность нашу русскую, когда им открыли дорогу в Россию.

– И они разговаривали по-гречески?

– Нет, они разговаривали по-русски. Ну, конечно, какие-то выражения греческие были, традиции.

– Ну, какое-то время назад, как пишут, во всяком случае, работали в Греции.

– Да.

– И я как-то подумал, что это связано с тем, что вы родились в каком-то таком очень греческом месте.

– Нет, это совершенно не связано.

– Когда вы там последний раз были, в Кентау?

– Ну, наверное, лет 20 назад.

– Понятно. С гастролями?

– Нет. Я там была на свадьбе своего двоюродного брата.

– А чем он занимается?

– А он у нас художник.

– А! Все-таки творческая личность. Он по какой, по папиной или по маминой линии?

– По маминой.

– Почему он не оформляет ваши альбомы? Вот почему вы не пользуетесь…

– Но потому что он такой, слишком графический для меня.

– То есть вы не видите оформление своих работ в графике?

– Нет.

– А в чем вы видите оформление своих работ, в «кислоте»?

– Но, мне кажется, что вообще оформление работ для меня не представляет вид искусства. Мне кажется, все-таки оформление работ это музыка определяет. А поскольку он не любит мою музыку.

– Не любит?

– Нет, не любит.

– Вот поэтому вы не любите его творчество, у вас все взаимно. У вас полная гармония в семье.

– Да, у нас все взаимно.

ПОД ДУЛАМИ АВТОМАТОВ

– Какой язык ваш, Линда?

– Ну, конечно, русский, безусловно. Потому что, ну, так как ты можешь здесь излагать свои мысли, и ощущать, быть во взаимодействии с людьми, такого просто нигде не может быть. Все-таки русский язык – это русский язык.

– Но, мне кажется, что язык жанра, в котором вы работаете, это английский. Все-таки лучшее, что было сделано в жанре трип-рока, было записано на английском. И, допустим, шведы, та же АВВА, да, гениальные совершенно ребята, они же по-английски пели. Или «Скорпионс», немцы прямо разнемцы такие. На английском поют. Поэтому, мне кажется, это интернациональный язык рок- и поп-музыки.

– Для музыки. Вообще для музыки, мне кажется, язык не настолько важен. Вот музыка, она сама диктует свой язык. То есть можно слушать на любом языке, на китайском и абсолютно понимать это по-своему. Потому что музыка, она уже рисует структуру. Звучание, ритм. Для меня вообще в музыке очень важно гармония и ритм. Это самое, наверное, важное.

– Для вас как для сочинителя это важно или как для исполнителя?

– Ну, я больше, наверное, сочинитель. Потому что все-таки исполнение – это второстепенное для меня.

– Разве?

– Абсолютно. А вот, когда ты именно в процессе, я даже не знаю, как назвать, ну, сочинение – слишком, наверное, банально…

– А вы как сочиняете?

– А это происходит параллельно. Не так, что сел и вот сейчас я сочиню, нет.

– То есть вас осеняет?

– Нет, меня не осеняет. Я не знаю, это просто как диалог постоянный. Диалог с тем, что видишь.

– Диалог с космосом?

– Я очень потребляю глазами и ушами, конечно. И это, может быть вообще какая-то ситуация, когда ты идешь просто в спортивном костюме, бегаешь. И ты можешь наткнуться на какую-то тему…

– А вы бегаете?!

– Да.

– Я вам не дал углубиться. Куда вы хотели углубиться?

– А я уже потеряла эту линию.

– Я вам напомню. Мы говорили о том, как вы генерируете продукт музыкальный.

– А! Ну, вот, да, для меня это сам процесс моего существования вообще.

– Вы знаете нотную грамоту?

– Естественно.

– Почему, естественно? BeeGees, знаете, такой коллектив австралийский, BeeGees?

– Нет.

– Это культовый коллектив 60-х годов. Вот они не знали нотной грамоты, просто на диктофон напевали что-то, отдавали специально обученным людям.

– Но в моем случае я знаю, поскольку я закончила Гнесенку. И поэтому знания у меня есть. Но ноты – совершенно неважно. Ну, что ноты? Их всего семь. Мне кажется, любому можно выучить семь нот.

– А вы из тех, с кем учились в Гнесенке, поддерживаете отношения или нет?

– Ну, только, наверное, с учителями.

– А с кем из учителей?

– Ну, мне вообще очень повезло с учителями. Сначала это был Владимир Христофорович Хачатуров, который дал мне очень много по жизни. К сожалению, его сейчас нет уже с нами. Но в моем сердце он всегда есть. И я помню, как он меня заводил в этом мире интересном. А сейчас я продолжаю свою деятельность с Натальей Андриановой.

– Вам повезло с учителями, однако, понятно, что жизнь же разнообразная и полосатая и не бывает, чтобы она из одного везения состояла – с чем вам в жизни не повезло, с чем или с кем?

– С чем не повезло? Ну, много было всяких горьких, кислых моментов. Но мне кажется, все не зря. Потому что на сегодняшний день, наверное, я рада всему тому, что происходит. И, мне кажется, без всех этих нюансов жизненных, интересных моментов, наверное, этого ничего не состоялось бы.

– Но про какое-нибудь разочарование расскажите. Ведь интересно же понять, что богатые тоже плачут, успешные и знаменитые, у них тоже бывают какие-то накладки. С чем, действительно, не повезло?

– Но это какие-то такие мелкие вещи, наверное, нет таких глобальных вещей, чтобы я сразу сказала, что не повезло.

– Ну, хорошо. Вы можете вспомнить ваш самый худший и самый лучший концерт? Я имею в виду не по количеству зрителей, не по сборам, а вот просто по энергетике, по ощущениям. Или такого нет?

– Наверное, самое лучшее состояние это было, когда мы работали в Лондоне. И как бы мне кажется, это для меня большая школа, большая удача, потому что работать действительно на таком высшем, скажем, уровне и с таким реально глубоким человеком во всех смыслах, не только в музыке, вообще. Так что это для меня как десять лет школы. За вот эти несколько месяцев.

– А когда это было?

– В феврале 2014 года мы закончили работу.

– Хорошо. А допустим, какой-нибудь самый неудачный или один из самых неудачных эпизодов. Можете что-нибудь вспомнить? Неужели провалов не было?

– Ну, что значит провалов? Вы имеете в виду в творчестве? Но это каждый день провал. Наверное, самый неудачный был город Сочи, очень давно это было, когда нас заставляли петь просто под дулами автоматов.

– Кто?

– Ну, я не знаю, кто. Были такие люди очень хорошие.

– Бандиты?

– Наверное.

– Как это произошло?

– Ну, так и произошло, что нас сорвали с концерта и сказали, что очень важный человек хочет видеть вас, вы должны выступить. И, когда мы отказались от этого выступления, нас просто взяли, привели и поставили. И мы выступали. Это было, наверное, самое неприятное. Еще запомнился концерт с очень большим количеством народа, когда толпа просто не сдержалась. Это были Воробьевы горы, по-моему.

– Насильно привели на площадку, лихо. Вас когда-нибудь наоборот – выгоняли из клуба, ресторана?

– Ну, меня не выгоняли, меня не пускали. Я не прошла фейс-контроль. Я очень не понравилась.

– Но я надеюсь, это не в том клубе, где вы должны были выступать?

– Нет, не связано. Это была какая-то вечеринка, у моих близких знакомых. А потом человек, который меня пригласил, очень был обижен, что я не пришла. Он не поверил, что меня не пустили. И с тех пор мы не общаемся.

– А мобильных телефонов еще тогда не было, я так понимаю?

– Были, были.

– Почему же вы не позвонили человеку?

– Но я просто не дружу с мобильным телефоном.

– То есть мобильные телефоны существуют, но у вас их нет?

– Ну, в 14-ом году, да, стала бы общаться.

– То есть у вас вообще неприятие гаджетов или именно телефонов? У вас к гаджетам такое отношение?

– Вообще к гаджетам, да. Но с телефоном уже стала дружить. Поскольку, наверное, работа все-таки вынуждает.

– Вы инопланетянка, я понял. В детстве вы отказывались дружить с толстыми или некрасивыми детьми?

– Нет. Ни с толстыми, ни с некрасивыми.

– Что для вас важно в дружбе?

– Мне было важно, чтобы поддержка была. То есть, если в моих фантазиях я находила собеседника, единомышленника, то я сразу находила общий язык с любыми, даже если это были и толстые и некрасивые. Мне было без разницы.

– Легко, Линда, вам живется, я могу сказать.

– Легко. А, кстати, да, я очень в этом смысле легкая.

– Сваливали вы, когда-либо вину за что-то на своего брата или сестру?

– Наоборот. Брала на себя вину сестры. Ну, то, что касается детства, могу вспомнить. У меня сестра, Лена, она старше меня. И она увлекалась химией очень сильно…

– Химией? Я даже боюсь подумать, о чем мы говорим.

– …И однажды она решила на мне поставить опыт. То есть она читала книжки, связанные с инквизицией. И там был такой эксперимент, когда обливали человека неким веществом, подобным ацетону. И поджигали. И Лена решила поэкспериментировать со мной.

– Так. И сколько лет было Лене?

– Ну, мне, на тот момент было лет пять, а Лена меня старше на 10 лет. Ну, то есть ей было 15.

– 15 лет. Самый возраст для экспериментов.

– Для эксперимента, да. Но мы зашли тихо-мирно в ванное помещение. При этом у нас был сбор гостей у родителей. Там что-то праздновали, не знаю. Мы мирно-тихо облились этим ацетоном.

– Вдвоем?

– Да, вдвоем. Начали просто с ног. Ну, и такой горящий шарик вдруг выбегает в комнату, где все…

– Вы гоните?

– Нет, я не гоню. Нет, реально. Реально. Я вообще не люблю гнать. Вы можете спросить.

– У Лены? Я спрошу у Лены обязательно.

– Вот. В общем, все действительно реально быстро закончилось, потому что это было быстро. Но это было шокирующе.

– То есть ожогов не остается?

– Нет, ну, просто пахнет неделю паленой курицей.

– Отличное вещество. Надо будет попробовать, когда я узнаю, что это за вещество. Я боюсь, что Лена еще какое-то перед этим вещество употребила?

– Но навряд ли, нет, она очень правильная.

– Ну, на каждую правильную найдется неформатная.