Революционеры плохо кончают

Предлагаем читателям заметки известного российского писателя Дмитрия БЫКОВА, написанные им весной 2006 года для арт-проекта Moulin Rouge. Тогда было решено провести ребрендинг этого мужского глянца, и задача было возложена на исполнительного директора ИДР Евгения Ю.Додолева, который пригласил для работы медиаидеолога Марину Леско в качестве организатора и Дмитрия Быкова как главного редактора обновляемого журнала. В 2007 году проект Moulin Rouge стал сенсацией VI Евразийского медиафорума, где Марина Леско в дебатах с Ксенией Собчак предложила описывать «гламуризацию» как «процесс обработки сегментов информационного поля (персонажей, событий, и т.д.) с целью приукрашивания (иногда романтизации) последних». Цель, подчеркнула известная журналистка, подразумевает стимуляцию потребительской мотивации.

Революционеры плохо кончают

Для всеобщей революционизации российской молодежи достаточно победить навязчивый и нудный русский пуританизм.

Весной 2003 года русскую оппозицию сотрясла и расколола одна из самых увлекательных теоретических дискуссий, когда-либо проводившихся в отечественном подполье. Подполье у нас, в отличие от власти, никогда не было монолитно – там всегда двадцать пять рецептов спасения России, десять полярных взглядов на допустимость террора и пять потенциальных лидеров. Однако эта дискуссия по накалу не имела равных – поскольку затрагивала всех. Спорили два кита, два симпатизирующих друг другу монстра – оба вдобавок поэты. Радикал-консерватор Гейдар Джемаль возражал радикал-революционеру Эдуарду Лимонову. Лимонов, правда, в тот момент сидел. Поэтому, чтобы ему не навредить, Джемаль отвечал вполголоса, в личных беседах и на немногочисленных публичных выступлениях. Именно в феврале 2003 года нацболы сумели наконец опубликовать позитивную программу Лимонова – поэму в прозе «Другая Россия». Из-за нее-то и стали ломаться копья. 
Принять это сочинение за политический манифест не смог бы и самый тупой прокурорский работник. Лимонов сочинял национальную утопию – рулят молодые, все в униформе, главным занятием населения становится воздухоплавание… Это был вдохновенный бред стареющего подростка, хриплое камлание так и не перевоспитанного язычника, тюремная мечта о воле, о хлебниковском степном рае, где бродят безумцы и дервиши. Печатать эту книгу не хотел никто. Она вышла, когда Лимонову оставалось сидеть неделю. Собственно, они вышли одновременно. Но главным в этой книге была проповедь сексуальной свободы – или, как выразился Джемаль, «сексуального комфорта». 
Когда-то давно нацболы, шутя, мечтали об идеальной политической партии, в которой партийная девушка не имела бы права отказывать партийному юноше. Громче всего хохотали девушки. Лимонов мечтал о молодежной партии, построенной по образцу коммун Мэнсона коммун, в которых «все со всеми». Он утверждал, что для всеобщей революционизации российской молодежи достаточно победить навязчивый и нудный русский пуританизм, раскрепостить сознание самого творческого поколения, которому едва за двадцать и на волне революции сексуальной совершить социальную. 
 Далее сработает эффект снежного кома. И дело вовсе не в том, что свободный и разнузданный секс представлялся вождю НБП главной приманкой для новых, простите за каламбур, членов: настоящих фанатиков этим не привлечешь. Просто, как знает Лимонов на собственном опыте, бурный и страстный секс раскрепощает в человеке творческие, а заодно и разрушительные инстинкты. Что есть революция, как не синтез разрушения и творчества?

Сексуальная педагогика – не худший способ воспитать революционера. И в НБП действительно много романов – не то чтобы «все со всеми», конечно, но романтика входит в местный кодекс чести, и многие вступают в партию потому, что их привлекает к этому овеянный легендами боевитый юноша или роковая девушка со шрамами на запястье. 
Пока «Другая Россия» не вышла из печати и ходила на дискетах, началось ее бурное обсуждение. Первое и самое убедительное возражение прозвучало от Джемаля – исламиста, эзотерика, философа, гуру с доперестроечным стажем. У них с Лимоновым немало общего – оба поэты, оба не дружат с истеблишментом, оба считают, что современный либеральный мир выродился; правда, внешне они совершенно противоположны. Джемаль массивен, крепок, толст, басовит, сановит – Лимонов худ, подвижен и нервен. Джемаль и в тридцать выглядел на сорок – Лимонов и в шестьдесят выглядит на тридцать. Со времен сотрудничества с «Новым Взглядом», о котором Лимонов вспоминал в своей книге «В плену у мертвецов», писателя сопровождают легенды о бурных романах с непредсказуемыми красавицами, актрисами, певицами, моделями – Джемаль ведет жизнь примерную, строгую, скрытую. Оба оппонируют российской власти – но для Лимонова она чересчур тупа и косна, а для Джемаля, наоборот, недостаточно идеологична и консервативна. 
Правда, джемалевская метафизическая поэма «Ориентация – Север», хотя и написана под сильным влиянием Ницше, имеет несомненное интонационное сходство с «Другой Россией»: то же языческое камлание, только не южное, степное, а ледово-нордическое. Немудрено, что именно секс оказался главным предметом разногласий: Джемаль, соблюдающий и в быту все исламские установления, не произносящий имени пророка без того, чтобы не добавить «мир ему», ополчился на лимоновскую идею свободного секса. Как так? Революционера воспитывает аскеза! 
Начались прения. На множестве журналистских, нацбольских и попросту оппозиционных тусовок той поры, в редакциях, в магазине «Фаланстер» (еще не погоревшем), в гостях и на прогулках оппозиционная молодежь до хрипоты спорила о том же, повторяя аргументы своих кумиров. Настоящий революционер должен быть свободен во всем, кричали одни. Нельзя сделать революцию, оставаясь в плену скучных предрассудков и средневековых запретов. Настоящий революционер не смеет растрачивать в сексе энергию своего «я», пылко возражали другие. Революционера как раз и формирует запрет, но не внешний – властный или цензурный, – а внутренний, добровольно принятый, как вериги. Революционер должен находиться вечно на взводе, а какой же вечный взвод, когда к твоим услугам произвольное количество партийных девочек, вместе и поврозь? В сексе утекает революционная энергия! Неправда, кричали лимоновцы (и далеко не только нацболы, ибо поклонников у его прозы множество). Революционная энергия не утекает, а формируется в сексе. Только счастливый человек способен сделать победоносную революцию, а закомплексованные фанатики, даже если победят, немедленно устанавливают диктатуру хуже прежней. Вот вам девственник и фанатик Дзержинский, посмотрите на него! Хорошо, отвечали другие, а вот вам оргии Сталина, вот вам бериевский разврат с балеринами и старшеклассницами – диктатура всегда любит роскошь и разврат, а настоящий революционер отказывает себе во всех наслаждениях, чтобы закалить свою честь и ненависть… Отлично помню, как обсуждалась эта проблема в моем тогдашнем интервью с Джемалем: «Эдуард и сам наверняка понимает, что эта его утопия дурной вкус. Просто он писал книгу в тюрьме, где, вероятно, сильно тоскует по жене… Не печатайте этого, я не хочу сейчас возражать ему публично. Выйдет – поговорим». Но после выхода из тюрьмы у Лимонова было слишком мало времени на теоретические дискуссии. Надо было разбираться с издателями, которые его тут печатали, не платя или платя мало; заново вступать в руководство партией, за время его заключения выросшей почти втрое; устраивать как-то и собственную личную жизнь: почти сразу после освобождения он снова влюбился – снова в роковую девушку типа покойной Наташи Медведевой – и посвятил ей цикл блестящей лирики «Ноль часов», в котором есть пронзительные строки: 
Писька должна быть как кипяток, А не как мокрый сопливый платок! В письке должно быть как в кипятке, А не как в мокром сопливом платке! Угодив в очередной кипяток, вождь НБП – растущей и крепнущей, несмотря на все противодействие, а то и благодаря ему, – надолго отключился от полемики о сексе. Революционная практика, как писал еще Ленин, всегда привлекательнее теории. 
Между тем вопрос остается. И любому, кто займется формированием настоящей молодой оппозиции в России, придется его как-то решать. Да и не в оппозиции тоже надо думать о подобных вещах – как задумчиво говорил профессор в повести Житинского «Сено-солома», «люди крайне молоды. Не исключена возможность любви». Движение «Наши» борется с нежелательными проявлениями этой самой любви просто: у комиссаров в селигерских лагерях нет ни минуты свободной, ежеутренний кросс, ночные (в три часа) выезды в соседний город, чтобы достичь его с рассветом… Лекции, пение под гитару, сельхозработы в помощь населению… Тут уж не до секса. Казалось бы, хоть в либеральных летних лагерях должен господствовать разврат – но и лагерей-то нету, а когда собираются выездные тусовки – там тоже все больше теоретизирования. 
Между тем русская революция пришла не только как социальная, но и как эротическая утопия – осуществлявшаяся, впрочем, главным образом аскетами. Таков наш русский парадокс – двойственная евразийская страна сочетает восточный аскетизм в быту с европейскими разнузданными фантазиями. Собственно, это отражение генеральной двойственности всего нашего быта: живем мы как азиаты, но мыслим и мечтаем как европейцы. 
Стадное чувство срабатывает в обоих ипостасях. Вопрос о том, следует ли революционеру воздерживаться от бурного секса или только им и подзаводиться, на самом деле в общем виде неразрешим. Все зависит от самого революционера. Одного – как Дзержинского – заводит аскеза, другого – как Мао Цзэдуна – возбуждает ощущение власти над женщиной, и только в силу этой власти он становится полновластным лидером революционной массы. 
Можно предположить, что азиатская и, по крайней мере, исламская традиция, безусловно, требует полной сосредоточенности на революции – и отказа от любого комфорта, в том числе и эротического; даже мастурбация в таких условиях расценивается как непростительный грех. Однако революционера такого типа удивительно легко перевербовать, и в этом его главный недостаток. Влюбившись как следует, столкнувшись с женщиной, которая повернет его от революционной ненависти к счастливой любви, он быстро охладевает к революции. Подобная история изложена у Леонида Андреева в «Бездне», про которую сам он говорил так: «Будьте любезны, не читайте «Бездны», – но вопрос-то в ней поднят нешуточный. Террорист по конспиративным соображениям вынужден переночевать у проститутки, но в процессе общения с нею проникается состраданием и уважением к женщине вообще и продажной женщине в частности. Более того: если верить показаниям смертницы-неудачницы Заремы Мужахоевой, она передумала взрываться (и взрывать кафе) именно потому, что увидела московские магазины и захотела такую же кофточку, как на витрине. 
Аскет обычно не особенно начитан, редко умен – ограничивать себя, так во всем; такие узкие люди редко могут противостоять сильному соблазну, ибо для противостояния ему прежде всего требуется именно ум, способность уговорить, убедить, в крайнем случае отвлечь самого себя. Святой Антоний потому и выдержал все искушения, что был мудрецом; а найти мудреца среди аскетов непросто. Как правило, шахиды, ограничивающие себя во всем и в конце концов все уничтожающие, просто не знают жизни, от которой отказываются. Знали бы – не отказались. 
Но у революционера, испытывающего «эротический комфорт», свои уязвимости. Дело не в том, что его многое удерживает на земле: как раз мультисекс, беспорядочные связи, непрестанная смена партнеров заставляют ко всем привязываться одинаково, а строго говоря, не привязываться ни к кому. Но ведь секс выпускает наружу не только жестокие и страшные инстинкты – он делает нас не только чувственными, но и чувствительными. А чувствительный революционер уже не всегда способен на жертву – особенно если приходится жертвовать другими. 
Лимонов чрезвычайно эффективен как молодежный лидер и в особенности как писатель – но он никогда не ставил себе по-настоящему жестоких целей. Его партия не занимается террором – весь терроризм там цветочный, муляжный; в НБП много людей, готовых рискнуть собой, – но нет ни одного шахида, и слава богу. Из людей, которым везет в любви, получаются отличные теоретики и пропагандисты, но плохие взрывники: хорошему любовнику всегда жалко всех, ибо нежность входит в набор его непременных добродетелей. 
Так что идеальная революционная партия, как ни цинично это звучит, должна состоять из аскета снизу и циника наверху. Так, в частности, была устроена Коммунистическая партия Китая, где Мао и его окружение не отказывали себе ни в чем, вожди жировали, а масса трудилась. Совсем иначе обстояло дело в России – руководил партией аскет и мечтатель Ленин, у которого за всю жизнь случился один серьезный адюльтер, а низы грабили награбленное и погуляли широко. Даже в Политбюро затесались любители красивой жизни. И Сталин, чья линия в конце концов победила, аскетом не был ни в какой степени, даже в тот недолгий период, когда функционировал в качестве профессионального революционера. 
Европейская история дает двоякий (как и положено) ответ на вечный вопрос о том, должен ли революционер много трахаться. Маркс трахался много и с удовольствием, вообще был темпераментный малый; Ленин, как уже было сказано, весь темперамент направил в другое русло, а злобы в нем столько было, наверное, еще и оттого, что он прожил всю жизнь с нелюбимой, некрасивой, очень неумной женщиной, брак с которой можно было зарегистрировать только от ссыльной тоски. Фидель Кастро и Че Гевара не пропускали в оны времена ни одной революционной юбки, у каждого было по нескольку боевых подруг. Латиноамериканская революция вообще немыслима без бурной эротики, без мрачного сексуального подтекста, без эроса с танатосом, дуэтно голосящих в каждой партизанской песне перуанцев, кубинцев или аргентинцев. Отцы Французской революции Робеспьер и Дантон были во всех отношениях полярны: тощий Робеспьер отказывал себе во всем, толстый Дантон любил жизнь во всех ее проявлениях. Кончили они, к сожалению, одинаково. В этом смысле жизнь похожа на секс: трахается каждый как умеет, но кончают все одним и тем же образом. 
Выводов отсюда, собственно, два. Первый: пока Россия живет как азиатка, но мечтает как европейка, все наши реформы и революции будут подобны мастурбации, удовлетворяющей нас только теоретически, но не приводящей ни к каким переменам в реальности. Вспомним: ведь и Русская революция 1905 – 1917 годов осуществлялась на волне эротической утопии, и роман Чернышевского «Что делать?» – настольная книга Ленина и последний роман, перечитанный Маяковским перед самоубийством, – был именно о ней. Все со всеми, обстановка почти бордельная, как писал Набоков, и все это таким жеманно-веселым стильком, который особенно неуклюж в сравнении с литыми страницами о Рахметове! Слепцовская коммуна, организованная опять-таки писателем и опять-таки по образцу не то борделя, не то «фаланстера», в 70-х годах XIX века многим казалась прорывом в новый быт! И Маяковский, и Лиля Брик, и ее муж Осип считали себя подлинными революционерами, а вовсе не развратниками. 
Но мечтания Чернышевского, Слепцова и Маяковского были хороши только в теории. На практике у них, увы, получался либо бордель, либо трагедия, либо непрерывный скандал. И все потому, что Россия любит революции – социальные и сексуальные – чисто теоретически, как подросток. Телесно же она глубоко консервативна – любит регулярный секс с постоянным партнером, да так, чтобы партнер трахал как следует. Сильной вертикалью. 
Второй вывод: революционер-развратник и революционер-аскет в чистом виде одинаково привлекательны для литературы, но не всегда эффективны в реальной революционной практике. Надо как-то совмещать чистоту и порочность, умение овладеть массами и способность, простите за еще один сомнительный каламбур, овладеть собой. 
Поэтому если революционеры действительно хотят захватить власть, их вожди должны трахать все вокруг себя – зато низовые активисты обязаны воздерживаться даже от вкусной пищи, не говоря уж об оргиях. Потому что лишь при этом условии массы будут любить и желать всего одного человека – Самого Человечного. 
В общем, если бы Лимонов и Джемаль объединились в революционную партию, причем Лимонов отвечал бы за идеологию, а Джемаль – за экспроприацию, против этой пары не устояли бы никакие «Наши». 
Слава богу, этого не произойдет никогда. 
А как было бы интересно!

Дмитрий БЫКОВ.


Дмитрий Быков

Русский писатель, журналист, поэт, кинокритик, биограф Бориса Пастернака и Булата Окуджавы.

Оставьте комментарий

Также в этом номере:

Фильм о Джуди Гарланд
DVD-обзор
Музей Рахманинова
Пить или не пить?
Сеют любовь и счастье


««« »»»