И сейчас продолжаю хулиганить

С народным артистом СССР Львом ДУРОВЫМ мы встречались не раз: и в его доме на Фрунзенской набережной мне побывать довелось неоднократно, и на различных кинофестивалях мы всегда находили темы для бесед. Лев Константинович – собеседник интересный, искренний, наделенный живым умом и искрометным юмором.

– Недавно вы сыграли в сериале «Дни и ночи» начальника пионерлагеря. Как вы себя ощущали в этой роли?

– Замечательно. Считаю, что пионерский лагерь – одно из самых выдающихся изобретений советской власти. Мальчишеское братство, чувство товарищеского локтя, первая любовь – все это было в пионерских лагерях. Я вспомнил «темные», которые мы устраивали некоторым ребятам за жлобство и наушничество, вспомнил песни, которые мы пели, игру «Зарница», спортивные олимпиады – все это было прекрасно.

– Чувствуется, Лев Константинович, что пионерское детство для вас – не пустые слова. И все же, как при вашей занятости вам удалось вырваться на XVII Международный детский и юношеский фестиваль в «Артеке»?

– Верите, отодвинул все дела, перенес репетиции, съемки… Обожаю «Артек». В детстве страшно хотел сюда попасть, но никто не звал: учился плохо, был хулиганом. Я редко бываю на различных кинопраздниках, так как график работы очень напряженный. Но «Артек» – это особая страница, это мир детства, в который хочется погружаться. Детские кинофестивали нужны, чтобы понять, что сегодня в мире снимается для детей, увидеть всю панораму, отследить, что происходит в мозгах нового поколения. Но и нам, слава Богу, тоже есть что им передать…

– В юном возрасте в драках вы принимали участие?

– А как же?! Я часто посещал 29-е отделение милиции. Мы однажды возвращались с катка и при подходе к Лефортовской площади, где тогда жила наша семья, завязалась серьезная потасовка. Я тоже принял в ней участие, но не слишком активное, так как был еще пацан. Помню, приехали патрульные машины, всех похватали, а меня не забрали. Я собрал все коньки, которые валялись на площади, и поплелся домой. Рассказал отцу, что была драка и всех забрали в милицию, кроме меня. Отец, выяснив, что я тоже дрался, в воспитательных целях отправил меня в отделение милиции. Вышел дежурный. Я ему сказал, что меня домой не пускают, так как я тоже участвовал в драке. Дежурный сжалился: «Ну иди, ночевать-то где-то надо. Холодно на улице». Когда я открыл камеру, ребята мое появление восприняли с восторгом. Так я провел ночь как политзаключенный.

– Подростковое хулиганство в юности переросло в новое качество – азарт. В актерской профессии азарт помогает или мешает?

– По-разному бывает. Помню, например, в школе-студии МХАТа мы делали этюд. В маленьком окопе сидели три бойца (кроме меня, еще студенты Горюнов и Анофриев), отражали танковые атаки противника. По общей договоренности, я погибал при отражении первой же атаки. Потом, по нашему сюжету, должен был погибнуть Горюнов, а Олег Анофриев, обвязавшись гранатами, бросался под танк. И когда мы начали, мне вдруг не захотелось умирать! Какого черта я должен умирать, если есть возможность повоевать еще?! Атака была отбита. Мои соокопники посмотрели на меня в недоумении: я остался живым! Началась вторая атака. Я понял, что надо получить хотя бы легкое ранение. Ко мне подполз Горюнов и перевязывая зашипел: «Ты что, спятил?». «Ничего я не спятил! – зашипел я. – Умирай сам!». И пополз на боевую позицию. Меня опять ранило, но не смертельно. Я продолжал стрелять. И тогда вдруг Анофриев заорал: «Пристрели его! Пристрели! Он же мучается!». Горюнов сделал скорбное лицо, сморщился, отвернулся и выстрелил в меня из указательного пальца. Я вздрогнул, немного подумал, понял, что делать больше нечего. И умер…

– Ну, а когда стали совсем взрослым, позволяли себе хулиганить?

– Еще как! Как-то раз с фильмом «Семнадцать мгновений весны» нам нужно было выезжать на съемки за рубеж. А для этого следовало пройти некую выездную комиссию. Я никогда не был членом какой-либо партии. Захожу. Меня спрашивают: «Опишите, как выглядит советский флаг». Я подумал, что они шутят: ведь нельзя же задавать такие идиотские вопросы! «На черном фоне, – говорю, – белый череп с костями. Называется Веселый Роджер». Мне задают второй вопрос: «Назовите союзные республики». Это они меня спрашивают, актера, который с труппой объездил весь великий и могучий Союз. «Пожалуйста, – и начинаю перечислять, – Малаховка, Чертаново, Магнитогорск…». Как Швейк на медицинской комиссии, которая признала его идиотом. Видимо, все-таки не зря меня когда-то друзья звали Швейком. «Спасибо, – говорят. – И последний вопрос: назовите членов Политбюро».«А почему я их должен знать? Это ведь ваше начальство». «Товарищ, вы свободны», – сказали мне, и я пошел. Только перешагнул порог киностудии, как на меня набросились «товарищи по оружию»: «Ты знаешь, что тебя запретили выпускать за рубеж? Уже позвонили – злые, как собаки!» «Ребята, – говорю, – в чем дело? Убейте меня под Москвой». Так режиссер и сделала: Штирлиц-Тихонов выстрелил в меня в Подмосковье, и я упал в родной, не в фашистский пруд.

Я и сейчас продолжаю хулиганить. Когда был на приеме в Кремле, увидел, что все вокруг стоят строгие такие, неживые, с вытянутыми физиономиями. Я в таких ситуациях завожусь и начинаю ко всем приставать с вопросами: «А где шампанское? Где девочки?»

– Как народ реагирует?

– Старается отойти как можно дальше, я остаюсь один, а вокруг – пустое пространство.

– А к спорту вы как относитесь?

– У меня – второй разряд по конному спорту и по футболу, в юности был разряд по боксу. Я играл в футбол во МХАТовской команде с Николаем Озеровым. Знаменитый, грандиозный актер Кторов когда-то был капитаном этой команды, а потом им стал Коля Озеров. Я могу его так называть – мы играли вместе. Меня очень не любили противники: я был цепким, очень противным, ничего не пропускал. А однажды, представьте себе, вошел в историю футбола. Играл тогда в нападении. Однажды вижу: идут на меня «коробочкой». Мужчины хорошо знают, что это такое: сходятся незаметно два игрока, ты попадаешь между ними и после в игре уже не принимаешь участия: следует такой удар, что потом долго нельзя оправиться. И вот я вижу – идут на меня два верзилы, и Озеров кричит мне: «Лева, аккуратней!» А мне деваться-то некуда. И тут мяч неожиданно ударяется и идет на меня. Я, не задумываясь, оттягиваю резинку от трусов и ловлю мяч, извините, трусами. И бегу. Такой пузатенький бегу к воротам противника и краем глаза вижу, как вратарь буквально падает от хохота. А рядом со мной бежит судья и не знает – свистеть или нет, потом кричит: «Вынимай!», но я – не дурак, не соглашаюсь. Мяч-то руками трогать нельзя. В итоге он все-таки свистнул, вынул у меня мяч и назначил «спорный». Через неделю мне друг приносит газету «Советский спорт» с маленькой заметочкой: «Вчера на стадионе «Локомотив» произошел курьезный случай. Футболист команды МХАТа неожиданно поймал мяч… формой. Судья долго не мог принять решение. Надо внести новый параграф в правила футбола, запрещающий игру формой». Слово «трусы» тогда стеснялись употреблять публично, это сейчас про что хочешь в газетах пишут…

Елена БУЛОВА.


 Издательский Дом «Новый Взгляд»


Оставьте комментарий

Также в этом номере:

Мы – рокеры и должны быть нескучными!
Просто честно живу
Зимний вальс
Тонкие & Толстые
Анна Семенович – возлюбленная Буратино
Изобрели сами себя
В стилистике Кустурицы
Козы отпущения
С новыми музыкантами
DVD-обзор


««« »»»