Илья ШАТУНОВСКИЙ, Главный мемуарист ИД “Новый Взгляд”
Перед самым моим уходом из “Правды” я сотворил одно доброе дело – устроил нашему местному корреспонденту, перебравшемуся в Москву, трехкомнатную квартиру в кирпичном доме с улучшенной планировкой. В этой благотворительной акции принимал участие еще один человек, академик философии, помощник Горбачева, которого генсек послал редактировать центральный орган партии.
Набравшись премудростей на Старой площади, новый редактор сразу же внес свежую струю в творческую обстановку. Имея целью поднять газетные материалы на качественно новый идейно-политический уровень, он тут же обзавелся персональным телохранителем. Теперь вооруженный детектив неотступно следовал за опекаемым объектом и внутри редакционного здания, куда даже штатные работники проходили по пропускам, предъявляя их на постах милицейской охране. Но береженого, как говорится, Бог бережет. Сидя в редакторской приемной, телохранитель подозрительно оглядывал всех входящих в высокий кабинет, а не проносят ли дежурные по номеру под сверстанными полосами пистолет Макарова?
Но злодеи могли поступить и по-иному: подсыпать яду даже в редакторский обед, который под пломбами привозили из кремлевской столовой люди в военной форме. Пришлось подумать о персональной столовой, куда никто бы не имел доступа, кроме специального врача из Четвертого управления Минздрава, который бы предварительно снимал пробу с пищи.
Первыми подняли шум трое очеркистов, их вышвырнули из кабинета, где стали оборудовать эту столовую. Затем возмущение охватило весь коллектив, – начиналась эпоха гласности, люди стали говорить вслух что думают. Такого еще никогда не было, партийное собрание потребовало отставки главного. Собрание шло уже третий день, а ученый муж никак не мог взять в толк, в чем же он не угодил коллективу. Телохранитель нанят вовсе не за счет “Правды”, а сменить место приема пищи ему рекомендовали спецслужбы, поскольку до спецбуфета, где питались его замы, политобозреватели и члены редколлегии, надо проходить по коридору, а тут может притаиться террорист.
В ораторах, критиковавших редактора за болтливость, барство, высокомерие, неумение работать с людьми, не было недостатка. Но председатель собрания попросил высказаться и меня, как одного из старейших правдистов, работавшего уже при седьмом редакторе.
Выступать я не собирался. Поддерживать требование об отставке главного не хотел, на своем опыте убедился, что каждый новый начальник всегда хуже предыдущего и если вместо помощника Горбачева нам пришлют в редактора помощника Лигачева, то наступят еще более мрачные времена.
В своем слове обсуждаемого вопроса я не касался. Говорил, что теперь, при перестройке, после додолевских “Ночных охотниц” и других мега-сенсаций, такой критический жанр, как фельетон, приобретает особое значение. Почувствовав, что мои рассуждения о сатире получаются слишком серьезными, я по примеру знаменитых ораторов закончил свою речь шуткой. Сказал буквально следующее:
– До прихода в журналистику я занимался исторической наукой и написал большое исследование о “Народной воле”. Все, конечно, знают, что эта организация была разгромлена правительством. Но мало, кто слышал, что царский палач, который казнил приговоренных к смерти народовольцев, по совершенно случайному совпадению был полным тезкой нашего редактора. И я бы очень хотел, чтоб наш редактор был бы по отношению к нам, радикально настроенным интеллигентам, более лоялен и добр, чем его свирепый однофамилец.
Вдруг академик вскочил со своего места и выбежал в коридор. Сначала я подумал, что его внезапно прихватило, и он помчался в свой тщательно охраняемый клозет. Оказалось дело в другом: академик философии не понял шутки и смертельно обиделся. Через минуту он вернулся и в состоянии крайнего возбуждения взобрался на трибуну. Заподозрив во мне неразоблаченного иудея, он произнес разгромную антисемитскую речь. Если бы этого марксиста-ленинца мог бы услышать доктор Дубровин из черносотенного “Союза русского народа”, то от желчной зависти трижды перевернулся б в гробу.
Лицо неизвестного происхождения, пробравшееся в “Правду”, – разорялся идеолог пролетарского интернационализма, – его, коренного русака, родившегося в липецком селе Доброе (вдумайтесь только в название села – Доброе!), обвиняет, будто он не главный редактор “Правды”, а кровожадный зверь, казнивший своими руками Софью Перовскую и Андрея Желябова! Это грубая заранее спланированная провокация.
В зале послышались смешки, некоторые открыто хохотали. Академик, начисто лишенный чувства юмора, был великолепен.
На выручку поспешил тот самый собкор, который был вызван в Москву и мыкался в общежитии для приезжих. Прямо со своего места он закричал:
– Оскорбления, которым публично подвергся наш главный редактор, может быть смыто только кровью. Я вызываю Шатуновского на дуэль!
Этот защитник чужой чести полагал, что сам оскорбленный, будучи занятый основной работой, принять участие в дуэли не сможет, поэтому он готов вместо него подставить свой верноподданнический лоб под пулю моего пистолета.
…Партийное собрание все больше превращалось в комедию с лихо закрученным сюжетом, а главным ее героем становился я. О моем выступлении на следующий день написали оппозиционные газеты и была передача по иностранному радио.
В конечном счете собрание закончилось вничью, и главный редактор поехал в Германию укреплять свое здоровье, где и услышал о ГКЧП. Поскольку его лечили в кредит под гарантию переставшего существовать ЦК КПСС, хозяева переполошились и решили пациента не отпускать, пока он не заплатит наличные. Ну, а его отчаянный заступник на этот раз не бросился выручать своего высокого шефа. Он уже успел получить квартиру с улучшенной планировкой в кирпичном доме. И теперь был занят обустройством своего московского жилища. В связи с этим обстоятельством надобность в дуэли после получения ордера, на мой взгляд, отпала, поэтому мой визави и не прислал ко мне своих секундантов. Не прислал он и приглашение на новоселье, хотя по своим заслугам я должен был бы сидеть за праздничным столом на самом почетном месте.
