Не знаю, нарочно автор кинул в тексте маячки к известному стихотворению или само как-то образовалось, но начинается роман, пусть и по французски, но с “Нынче холодно…”, а завершающее книгу, четвёртое с конца предложение звучит как: “Нивидимая птица качнула колючую ветку”…
Читал “Обитель” Прилепина долго – почти неделю. Хотя мог бы проглотить и скорее, но хотелось разжевать, разбросать, порой спорные “вкусности” по рецепторам и ничего не упустить. Что-то наверняка упустил…
Так уж персонально получилось, что Соловецкая тема и мне не совсем чужая. Нет, насколько известно, дед мой там не чалился, хотя и такое трудно исключить – в год рождения моей недавно ушедшей матери, в 38-м, его арестовали и “десяточку” он где-то отбыл. Я ни разу не видел деда и, так уж получилось, что судьбой его, как и вообще историей предков интересовался мало.
Но Соловки таки в моей жизни обозначились, пусть и периферийно. В кинематографической юности – объединение “Круг”, где я числился старшим редактором, запустило в производство фильм Марины Голдовской “Власть Соловецкая”. Естественно, посмотрел и даже вякнул что-то политически безграмотное на худсовете. В далёком 88-м фильм был очень на слуху, произвёл брожение умов, выбил, наверняка, один из кирпичиков в фундаменте власти Советской. Хорошо это или плохо – судить не берусь. Пожалуй, закономерно.
Фильм Марины Евсеевны отразил подходы того времени. Собственно и книга Прилепина изначально кажется неким спором с фильмом Голдовской. Спором, в итоге приведшем к, пусть промежуточному, но согласию двух таких разных авторов. Согласились авторы в констатации ужаса человеческой природы. А разошлись в оценке этой самой природы.
А сама природа Соловков у них получилась разная. У Марины Евсеевны, практически, пасторальные виды соловецкого бережка с живописно разбросанными валунами и чуть поплёскивающим морем, видом луковичек белостенных, пусть и несколько подразбитых церквей, торной зимней дороги в пушистом снегу к бывшему дому настоятеля монастыря, а впоследствии резиденции начальников СЛОНа.
На контрасте с тихой и ласковой природой русского севера, соловецкие ужасы Голдовской представлялись ещё ужаснее.
У Прилепина сразу и в лоб – превалирует тяжкое небо, свинцовое море, грязь, гнус и холод. Холод, почти физически ощущаемый, живо напомнивший, пусть и недолгие мои армейские вымерзания, но только помноженные на безысходность лагерной, по-настоящему страшной беды.
В интерьерных описаниях, впрочем, авторы совпадают, хотя слово и даёт фору изображению.
Пока читал, казалось, что Прилепин взялся за тему именно после просмотра “Власти Соловецкой”. Уж больно много пересечений – топография, понятное дело – “Серирка”, острова… но в монологах академика Лихачёва и других героев фильма явственно видятся кусочки судеб деда Прилепина и других персонажей романа. В этом легко убедиться почитав и посмотрев.
Наверное, Прилепину хотелось договорить недосказанное, не доакцентированное Мариной Евсеевной. В 88-м ещё неловко было сказать: “Ленин – кат”. И в закадровом тексте фильма мелькнула фраза, мол в смерти Кирова Сталин обвинил соратников Ленина… Через три годика выяснилось, что все они одноми миром мазаны, но сегодня, по прошествии четверти века, наверное, пришла пора другого подхода. Совсем не обязательно спокойного и безэмоционального. Но мы прожили довольно большой отрезок такой недолгой человеческой жизни и вправе вернуться к Соловкам с новыми мыслями и выводами. Благо “сегодня” даёт нам новые поводы к этому.
И в фильме и в романе внятно артикулирован замысел власти Советской – организовать фабрику по перековке людей. Лабораторное такое изготовление нового человека для нового общества.
На сломе эпох казалось, наверное, что и идеологический оппонент, обыватель и банальный преступник нуждаются в исправлении. И сейчас продолжает казаться…
Сначала на Соловках оппонентов выделили в отдельную категорию, дали возможность довольно комфортно жить, не работать и высказываться. Бывшие соратники большевиков, их идейные попутчики и оппоненты жили отдельно от уголовников, и довольно комфортно жили. Даже позволяли себе хамство с охраной. Наверное, меры не знали. На попытку окоротить их, ограничив прогулки до шести вечера, ответили стачкой. Охрана застрелила шесть человек. Не поняли тенденций, продолжили. (Ничего не напоминает?) Закончилось кромешным адом – властью Соловецкой. Об этом и фильм и роман.
Впрочем, хоть и трудно допустить, но возможно Прилепин фильма не видел… поэтому про роман.
Читая, обнаружил спрятанным в повествовании соавтора Прилепина. Почему-то показалось, что подобно скрытому имаму, в романе всюду витает своим стихотворением Бродский. Правда, “Обитель” опровергает одну из его строк: “Если выпало в империи родиться, Луше жить в глухой провинции у моря…” Не лучше…
Прочитав пятьдесят страниц, выдал в facebook свои первые впечатления. Отозвался мой приятель – человек из хорошей семьи и сам оч славный, взрослый и самостоятельный: “Увлекательно, но блевотно”.
Да, не девичий роман. Да, про то, что насилие правит миром от века. Да, очень много натурализма, грязного быта, физиологии. Неприятной физиологии. Но при том, что плохое имеет обыкновение охотно забываться, кое-что и помнится.
В книге многое было узнаваемым даже мной — в лагерях не сидевшим. Любое казарменное существование сопряжено с чисто гигиеническими трудностями. В армии испытывал. Говорят, что сейчас Шойгу велел организовать в казармах горячий душ, но в годы моей службы будущий министр сам, наверное, мылся раз в неделю на военных сборах от Красноярского политеха.
Любое физиологическое оправление в казарменных условиях ужасно. Для меня, городского, привыкшего с детства к унитазу, первые полгода каждое посещение казарменного сортира было настоящим испытанием.
Так уж выпало, что читал роман после объявления о пресловутых кулинарных санкциях. В книге много о еде. И автор, похоже, знает о голоде не понаслышке. Так вкусно о нехитрых едальных радостях может писать человек в теме. Некоторым забавством было читать “Обитель” после хамонных и фуаграшных взвизгов…
Казарменное существование неразлучно с насилием. Что в армии, что в тюрьме, что в пионерском лагере. Если власть звеньевого как-то сдерживалась пионерской клятвой и юностью, то во взрослых мужских коллективах властные полномочия без подкрепления их силой не признаются и сегодня, а уж после буйства революционного насилия в начале прошлого века и подавно. В фильме Голдовской тема власти зэков над зэками проговаривается вскользь, а вот Прилепин окунает читателя в рассмотрение психологических механизмов лагерной жестокости.
Очень откликнулась во мне и линия отношений героя Артёма – главного героя романа, с женщиной из ИСО, любовницей начлага. Показалось иллюстрацией гулкого мифа о связи арестанта с прокуроршей. Дело прошлое, но откликнулось моей мимолётной связью с женой одного из моих командиров. Не я был инициатором этой связи, но вся гамма переживаний героя, страх быть разоблачённым, стыд, и гнусненькое ощущение некого тайного превосходства над человеком от которого сильно зависим, очень узнаваемы. Про это, наверное, к Фрейду…
К чему я так долго и сумбурно? А к тому, что очень сильное произведение. И о многом, что кружилось в голове во время чтения, не упомянул, жалея моих оппонентов… Книгу надо читать. Она про сегодня.
Зелень ла́вра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце.
Стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полу́денное солнце.
Понт шумит за чёрной изгородью пиний.
Чьё-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке — Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
