В дни всенародных торжеств в честь 70-летия товарища Сталина (декабрь 1949 г.) наш отдел пропаганды получал кипы телеграмм, писем, стихов. И вот среди свежей почты я увидел такое письмо: “Дорогая редакция! Народы СССР на своем горьком опыте убеждаются, что Сталин творит беззаконие и произвол…”.
Подобных писем в редакцию тогда не присылали, люди боялись собственной тени, верили во всесилие НКВД, считали, что автора непременно найдут, поставят к стенке. У меня потемнело в глазах, мне показалось, что от таких слов случится нечто страшное: обрушится потолок или вообще земной шар расколется пополам. Мне стоило немало мужества заставить себя дочитать письма, в котором, к удивлению, был указан домашний адрес, телефон и сам отправитель: Козлов Виктор Михайлович. Этот Козлов предлагал немедленно приступить к формированию повстанческих отрядов. “А чтобы армия не потопила в крови народное восстание, надо возбудить недовольство среди военных. Давайте сначала закроем все бани и парикмахерские, – предлагал Козлов. – Лишенные возможности мыться и стричься чистюли-офицеры возмутятся и с пением “Интернационала” пойдут брать Кремль”.
Положение о закрытии бань и парикмахерских как о средстве создания в стране революционной ситуации меня несколько успокоило, я понял, что автор не в себе. На регистрационной карточке отдела писем я написал: “Письмо ответа не требует, оно временно оставлено в отделе”. И хотя я припрятал письмо в нижнем ящике стола и все сделал, как надо, меня не оставляло какое-то смутное чувство неминуемой беды. Ждать пришлось недолго. Вскоре я получил еще одно письмо Козлова, теперь уже на мое имя. “Дорогой единомышленник Шатуновский! В отделе писем я узнал, что мое письмо попало к вам. Вы молчите, в этом я вижу добрый знак: конспирация превыше всего. Подскажите, как нам осуществлять дальнейшую связь, чтобы о наших планах свержения ненавистной сталинской власти не пронюхало НКВД”.
Письмо выпало из моих дрожащих рук. Что делать? С кем посоветоваться? Я побежал к нашему корифею Семену Арбузову, лучшему в редакции знатоку “Краткого курса”, автору многих пропагандистских статей, целевых полос и разворотов. Корифей быстро пробежал оба письма и тут же вернул их назад:
– Давайте условимся, Илюша: этих писем я не читал и вообще ничего о них не слышал.
– Почему? – я не мог понять, говорит он всерьез или шутит.
– Да потому, что ваша переписка включает все признаки 58-й статьи, и в частности, создание контрреволюционной организации для свержения существующего строя и физического уничтожения руководителей партии и правительства.
Нет, знаток “Краткого курса” не шутил. Он нервно прошелся по комнате, прикрыл дверь, подошел ко мне. Из-под его массивных очков глядели на меня блуждающие испуганные глаза.
– Может, разорвать эти письма к чертовой матери?
– Упаси вас Боже! – замахал руками корифей. – Как вы объясните органам, куда делись письма? Не думайте, что вы можете провести Лубянку. Там сидят наши славные чекисты, зорко стоящие на страже завоеваний Октября, – последние слова Арбузов произнес нарочито громоко. “Неужели думает, что нас слушают еще одни уши?” – ужаснулся я.
– Так вот, Илюша, – продолжал он, переходя на полушепот, – мой последний совет: вам нужно обо всем доложить по инстанции. Прошло десять дней, а вы молчите. Трибунал может расценить ваше молчание как обстоятельство, отягчающее вину. – Он сложил пальцы крест-накрест. – Десять лет лагерей – это будет лучший исход.
Зажав письма в руке, я метнулся к ответственному секретарю. Тот что-то сосредоточенно творил, склонив голову к письменному столу. Я выпалил с порога:
– Тут какой-то тип нам пишет, предлагает поднять мятеж, арестовать самого товарища Сталина. Вот почитайте!
Лицо секретаря приняло страдальческий вид, будто он невзначай проглотил целую ложку горчицы. Он отринул протянутые мной письма, словно я предлагал ему подержать липкую жабу или колючего дикобраза.
– Что ты ко мне пристал! – взревел он. – Видишь, я пишу в номер. Только что пришел отличный заголовок, а ты начисто вышиб его из головы. Чего стоишь? Ступай!
Я оказался в коридоре. Навстречу шел мой дружок Володя Дудинцев.
– Что пригорюнился, добрый молодец? – спросил он. – Что случилось?
Я поведал о своем горе.
– Так, так! Говоришь, привязался сумасшедший. Эта публика страсть какая боязливая. Пошли-ка ты его к этой самой матери.
Я вернулся в отдел злой, как черт. Тоже мне друг, этот Володька! Я к нему с бедой, а он с прибаутками. Отшвырнул эти проклятые письма. И вдруг меня осенило: а ведь он говорит дело! Если попробовать? Я снял трубку, набрал номер.
– Козлов слушает. Кто это?
Я назвался.
– Жду, когда вы выйдете на связь, – радостно защебетал мой собеседник. – Полагаю, что до штурма Кремля надо захватить елисеевский магазин и филипповскую булочную и раздавать бесплатную пищу восставшим санкюлотам…
– Так вот, санкюлот, заруби себе на носу, если ты хоть раз напишешь мне письма, то я оторву тебе руки и вырву язык! – При этом я ругался так цветисто, что мне мог позавидовать самый свирепый боцман с пиратской бригантины.
– Ой, ой! – зарыдал Козлов. – Как я не догадался, что вы агент НКВД! Наше дело пропало. Сталин остается у власти!
Трубка донесла до меня глухой удар падающего тела. Очевидно, руководителя несостоявшегося переворота хватила кондрашка. Возможно, даже с летальным исходом. Во всяком случае, больше он не возникал.
Илья ШАТУНОВСКИЙ,
Главный мемуарист ИД “Новый Взгляд”.