Антенна

В упреках ЕМУ больше нелепицы, чем воды в пюре в дешевой столовой. Но этот этюд не про упреки, он – про наши виды на урожай

Надо же, солнышко светит. Ты улыбнулась в дверях ресторана, и я в улыбке этой узнал тебя ПРЕЖНЮЮ. Боялся, что ты больше не сможешь ТАК улыбаться, так и будешь медленно передвигаться с намертво привинченной к лицу хмурой маской.

Вообще, надо сказать, я многих вещей боюсь, прежде такого не было. Прежде стращай меня хоть адским пламенем, моя рожица была больше расположена к лукавой ухмылке.

У меня много стартовых отметин этой боязни, но про главную я не забыл: когда начался гитарный буги-вуги и вокруг КОБЗОНА.

Сразу (может, я один такой чувствительный?) по-другому стало дышать, и стеб в виде оголтело-издевательского исполнения вечнозеленого боевика “Я ДРУГОЙ ТАКОЙ СТРАНЫ НЕ ЗНАЮ” – он, этот стеб, не спасал.

Я уже писал о первопричине своего трепыхания, когда меня забодали иронией: “чего ты трагедизируешь?”, я уже обозначил сущность своего шока; обозначу и сейчас: если КОБЗОНА, которого знают даже новорожденные, которого уже пора рассматривать как имя нарицательное, которого любовь бесхитростных, как мои мама и папа, людей, вроде бы стеной китайской должна оборонять его от всех ветров, от всех комаров, от цунами и тектонических сдвигов, – если уж КОБЗОНА кому-то хватило большого ума попытаться согнуть в три погибели, то – КТО Я? ЧТО Я?!

Я по первости, когда началась свистопляска, публиковал размытые формулировки, тяжело дыша, переводил бумагу, писал, что гонения в отношении КОБЗОНА есть кульминация человеконенавистнической политики нашей деревни, когда доллар дороже репутации, когда 37-й становится неким генетическим знаком, когда ничто, сделанное тобой, в расчет не идет, когда ты просто стенд в тире.

Я боялся за девушек, что меня окружают, я звонил маме и кричал (ну, вдобавок ко всему, такая хреновая в нашем колхозе связь!): мам, я боюсь за девушек, что меня окружают, еще больше – за свою племянницу, но еще больше – за тебя, мам.

Чего-то ты стал мнительный, Оська, сказала мама.

Но после с моей аргументацией согласилась. Хотя она, аргументация, была нехитрая, негустая, я просто повторил давно осмысленное: НА ЕГО ПРИМЕРЕ НАМ ХОТЯТ ПОКАЗАТЬ, ЧТО УЖ МЫ-ТО И ВОВСЕ -– ТЬФУ, АНТИЛОПИЙ ПОМЕТ, СНЕЖНАЯ БАБА, и что если для такого мужика день превращают в ночь, то чего говорить о КУШАНАШВИЛИ убогом?!

Я вот думаю: он же всю жизнь таскал каштаны из огня для этих … чудаков (Шавырин категорически против непечатностей). Наивный человек! Одаривал их песнями. Как истый крестьянин, изящно улыбался, не показывал, какая это египетская казнь – артлямка: я бы свои карты показывать ни фига не стал, я бы поскрытнее, включил бы незнайку – непонимайку.

Мне в укор говорят: да по КОБЗОНУ завершилось все! этот сюрпляс! его больше нет (конечно, сюрпляса), а ты уже изнасиловал набат.

Да в том и дело. Не в конкретном имени, а в АТМОСФЕРЕ, когда внешне все респектабельно, а потом прогремит залп, и тогда поздно будет вспоминать, что “Джокер” был популярнейшим чтивом. (Вы люди подкованные, знаете, о чем я).

Я слушаю нежные песни, читаю умные книжки, я хочу это делать и впредь, и я не хочу верить в то, что я не нужен моей стране такой, какой есть, – подкованный, чувствительный, ироничный, легкий на подъем, изящный, пишущий блестящие опусы в “ДЖОКЕР”, провоцирующий артподельников на экране!

Я не хочу верить в то, что опасность ЛЮБИТЬ КОБЗОНА суть реальная опасность, ДРУЖИТЬ С ЕГО СЫНОМ – это знак мафиозности, а вслух признавать его, Кобзона, отправной точкой наших культурных рубежей – это заказ.

Это не заказ.

Это – Правда.


Отар Кушанашвили


Оставьте комментарий

Также в этом номере:

ЛЕГЕНДА ВЫСТУПИТ В МОСКВЕ
Предисловие телевизионного гаера
АНДРЕЙ САПУНОВ: НАША СВЯЗЬ НИКОГДА НЕ ПРЕКРАЩАЛАСЬ
… НАУЧИЛ НАС РОДИНУ ЛЮБИТЬ!
ПИСЬМО МАЛОГРАМОТНОМУ ГРУЗИНУ, КОТОРЫЙ ТАК ЛЮБИТ ПИСАТЬ ПРО РЕЗИНУ
ПИСУЛЬКИ ЮНОЙ ДИЛЕТАНТКИ
“ПРОВЕТРИМ МОЗГИ, ПЕЧАЛИ УТОПИМ И СПЛАВИМ”
Телевизионный продюсер


««« »»»