О СЕРИАЛЕ «ОТТЕПЕЛЬ»
- Это дань моему детству и кругу людей, которые меня всю жизнь окружали. Мои родители, их друзья — все это люди оттуда. Вы замечательно упомянули сейчас Хуциева, потому что, когда я собирался снимать, я пересмотрел все эти фильмы — “Июльский дождь”, “Мне двадцать лет”, “Долгая счастливая жизнь”… Я не собирался делать стилизацию под кино того времени, но я напитался этим настроением, потому что оно действительно уникально.
Это одна из главных причин, почему я этот фильм снимал. Я хотел снять фильм про то, как людям разрешили жить — и они начали жить. Своей частной жизнью, творческой жизнью, жизнью без идеологии, без страхов явных. И жили они, в отличие от сегодняшнего дня, на реально стоградусных температурах. Запои, романы, самоубийства… Человек, влюбившись, приходил на следующее утро и делал предложение — такое было сплошь и рядом. Это было время, когда можно было увести жену друга. То есть все понимали, что это, в общем, нехорошо, но так происходило, потому что на первом месте были чувства. Человек приходил к другу и говорил: “Я люблю твою жену, и я хочу ее у тебя увести”. Потому что любовь — это была некая высшая категория, важнее, чем дружба, порядочность, что-то еще. И поэтому я стал это снимать — не потому, что мне хотелось какой-то политический месседж туда засунуть. Про этих людей, проживавших-сжигавших свою жизнь, и про вот это утерянное ощущение искренности, ощущение свободы. Внезапной, нахлынувшей — не свободы, которая была как данность, а которая пришла вдруг. И люди сказали себе: “Давайте жить здесь и сейчас, сегодня, потому что неизвестно, что будет дальше”. А жить — это значит любить, творить, совершать поступки.
У меня на предварительном показе был фантастический момент. Среди зрителей я увидел Наталью Борисовну Рязанцеву. И понял, что это человек, которого я боюсь. Она сценарист “Крыльев” и “Долгих проводов”, а еще — она первая жена Шпаликова. Это женщина реально оттуда, из того времени и из той киношной среды, про которую и есть наш сериал. И я подумал — вот сейчас она подойдет и скажет: “Валерик, ты соврал”. А она сказала: “Все так и было”. В “Оттепели” нет вранья не с точки зрения фактологии, а с точки зрения вот этого воздуха, настроения, поведения людей. Да, вот так, в пять утра, приходили, звонили в дверь и говорили: “Я ее люблю, я жить без нее не могу”. Так изменяли женам, так возвращались к женам, так дружили, так дрались на поминках и кричали: “Ты сука, ты мразь! Ты не смеешь так говорить о моем друге!”. Жизнь шла наотмашь — не обязательно правильная и не обязательно идеальная, но эти люди позволяли себе быть собой. Очень многие именно из-за этого рано сгорали. Да, было ощущение невостребованности, были самоубийства — миф о том, что в оттепель абсолютно все, кто хотел, могли реализоваться, это ерунда. Все равно цензура работала, система работала, и сценарист Костя Паршин, который в сериале покончил с собой — это одна из историй, которые тогда случались. И я хотел снять про жизнь на краю эмоций.
ОБ ИСКРЕННОСТИ
- Ну невозможно от людей требовать искренности в мире неискреннем. Я не хочу сказать, что то было хорошее время, а сейчас плохое. Вообще-то я думаю, сейчас время гораздо лучше, гораздо лучше. Но за то, что ты живешь в XXI веке, ты должен платить. Вот это романтическое, наивное, детское творчество и восприятие жизни уходит, меняются ставки.
Ведь как они тогда жили? Все нищие, все примерно одинаково бедные. Живут в долг — пятерку, червонец там. И никаких вариантов эту ситуацию изменить — пойти заработать, написать сценарий сериала, получить большой гонорар — такого практически не было. А что остается? Жить. Ну как? Вот бутылка портвейна, кусок сыра, на кухне сели, выпили, не хватило, вышли на улицу — и в загул. А сегодня человек кино может уже при определенных обстоятельствах быть богатым — но надо чем-то платить. Ты не можешь до пяти утра с друзьями сидеть, если хочешь быть в системе. Это и меня касается. И расплата моя в том, что я не могу приехать к вам в гости, у меня не осталось друзей, у меня нет времени на них, у меня не осталось вот этого люфта, воздуха, который позволяет совершать необязательные, глупые и прекрасные поступки, потому что я весь распланирован. И невозможна ситуация, при которой я мог бы выйти в 12 ночи в ларек за сигаретами, позвонить приятелю и, не знаю, сорваться и уехать в Ленинград. Я не могу, у меня утром назначена встреча! В “Оттепели” есть сцена в первой серии, когда у героев девушки сидят в такси… готовые на все, а они девушек бросают и идут на станцию читать стихи в буфете, а потом запивают, и лежат в парке на траве, и качаются на качелях — и так три дня. Тогда это была норма, какая-то неотъемлемая часть жизни. Сегодня человек, который себе такое позволяет — маргинал, аутсайдер, лузер. Если ты можешь себе позволить загулять на три дня — значит, ты никому не нужен.
ПОЧЕМУ ФАМИЛИЯ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ – ХРУСТАЛЕВ?
- Вы знаете, я не буду врать, мы когда сели с моими замечательными сценаристами, Димой Константиновым и Аленой Званцовой, откуда-то выскочила фамилия Хрусталев. И я сказал: “Давай пока Хрусталев, потом поменяем”. А потом я уже не мог его переименовать. Мне нравится, что, с одной стороны, это, в общем, простая русская фамилия, с другой стороны — в ней, как в слове “хрусталь”, есть и хрупкость какая-то, и жесткость, и ребристость, и острота — об него можно пораниться. И я решил — да пусть думают, что хотят, ну, не знаю, ну, в конце концов, Хрусталев — это распространенная фамилия. И оставил ее. А потом подумал: ну о’кей, если она кинематографическая — еще лучше, он же кинооператор. Такие вещи обычно происходят случайно, а потом вдруг обрастают смыслами — и их невозможно поменять, потому что приросло. Вот и все. Мне говорили: “Замени, потому что все будут искать здесь какие-то реминисценции и так далее”. А мне плевать, хотите искать — ищите.
КАК ОН ВЫБИРАЛ АКТЕРОВ?
- Я сказал себе, что я сниму фильм, в котором не будет некрасивых женщин — будут только красивые и очень красивые. В этом фильме только убийственные женщины — да я считаю, что и мужчины тоже. Саша Яценко — это тысячепроцентное попадание в образ тех лет. А стройный, поджарый артист Цыганов по моей просьбе поправился. Мне надо было, чтобы он стал немножко мужиковатым, тяжеловатым. Вы же понимаете, это были люди пьющие, курящие, живущие на износ, не занимающиеся своим здоровьем. И Цыганов свои пять килограмм набрал. Я его вообще попросил как бы несколько поистаскаться — то есть вот такой свежачок, здоровенький московский артист, мне не подходил. И Женя с этим отлично справился. А после того, как мы сняли, мгновенно похудел.
О СЕКСЕ, МАТЕ И АЛКОГОЛЕ
- Это вопрос к “Первому каналу”. Пока что меня попросили замазать откровенно голую натуру — ну, есть законы. Потом меня попросили переозвучить матерную фразу — ее мне очень жалко, но придется это убрать, потому что иначе они не смогут это поставить в прайм-тайм. Но в издании на DVD и, естественно, в интернете это будет чистая версия, авторская, там ничего не будет убрано. Но вообще, я должен сказать, что наши отношения с Константином Эрнстом на этом проекте были близки к идеальным: мы подписали договор, и в следующий раз,— внимание!— я с ним встретился в день, когда сериал был закончен. Он сделал мне огромный подарок — поверил в эту историю, дал снять фильм, который я хотел, и ни разу не вмешался.
ЧТО СКАЗАЛ ПЕТР ТОДОРОВСКИЙ, УВИДЕВ СЦЕНАРИЙ?
Он никогда не оценивал меня, он не занимался рецензированием. Прочел и сказал: “Ну давай, снимай”,— вот все, что он сказал. И так было всегда с ним, то есть это никогда не было там “ты должен это сделать!” или там… Нет, “ну давай, снимай, посмотрим”,— все, что он сказал.
В фильме будет персонаж — эпизодический, но ярчайший. К Хрусталеву приезжает его друг и собутыльник, сокурсник по ВГИКу Петя из Одессы, такой игрунчик с гитарой. Полный багажник кровяной колбасы с Привоза, помидоров, сала одесского, всей этой жратвы — и они впадают в загул. Чем заканчивается этот загул, вы увидите. И вот туда я заложил папу, просто хотел сделать это для него…
(«Коммерсантъ-Weekend»)
