Марина ЗАЦЕЛЯПИНА в беседе с Сергеем ШОЛОХОВЫМ
Личная известность телеведущего Сергея Шолохова выходит за рамки популярности его авторских передач “Тихий Дом” и “Тихая Дама”. Отказавшись от пафоса ТВ-оракула, он с пытливым интересом исследует кино и жизнь с позиции своего зрителя.
– Существует ли законченный образ “Тихого Дома”?
– Нет, он постоянно находится в процессе постройки.
– То есть это Вавилонская башня?
– Абсолютно верно, причем строится “Тихий Дом” сразу везде – в разных странах, в разное время – это эфирное строительство.
– Что было прологом к “Тихому Дому”?
– Романтическая, лицейская атмосфера юных лет. Школа-интернат с преподаванием хинди и английского, парки и фонтаны, индийские куклы и уроки йоги, основы дыхания и управления внутренней энергией – соприкосновение с индийской культурой в нежном возрасте оказало на меня свое благостное влияние. Поскольку на сказочном индийском мире, как и на языке хинди, никто особенно не настаивал, то попытка поступить на восточный факультет университета кончилась неудачей. Увлекся русской литературой. Филфак Ленинградского университета, аспирантура театрального института, диссертация о Пушкине, Моцарте и Сальери – в театре, кино и на телевидении. Защитился и получил специальность номер 170003 – киноискусство и ТВ. Предложил несколько проектов, и ТВ в лице Беллы Курковой спросило: “Ну, как, гений и злодейство совместимы?” – “Совместимы, Белла Алексеевна!” – “Вот. Подходишь”.
– Может ли ТВ серьезно влиять на умы людей?
– Обаяние ТВ немыслимо велико, и как массовый гипнотизер оно обладает большими возможностями, хотя, я думаю, цели манипулировать сознанием как таковой нет. На 99 процентов у нашего ТВ это получается непроизвольно. Главный миф ТВ – что оно и есть государство, на это зритель и покупается. Другая сторона этого мифа – что ТВ может представлять независимую от государства точку зрения. На самом деле одна и та же информация, пущенная в передаче “Время”, производит одно впечатление, а в передаче “Итоги” – совершенно другое. Происходит мифологизация информации – сама по себе она ничего не означает, важно, кто, где, когда и как ее преподносит.
– То, как зрители выбирают свои передачи, отражает четкое деление общества на слои? Одни смотрят мыльные оперы, другие – фильмы, получившие “Оскара”…
– Я считаю, что в культуре нет никаких опасностей. Все должно быть пестрым и максимально разнообразным. Чудесна та гармония, которая существует в мире благодаря развитию потребительской культуры. Природа не терпит пустоты, все циклично, все обращается, об этом писал еще царевич Шакьямуни, которого впоследствии прозвали Буддой. Чем разнообразнее ведет себя обыватель – а его надо к этому поощрять, – тем больше социальных слоев возникает в обществе потребления. Жизнь становится веселей. Каждый слой должен сформировать свои вкусы. Такая стратификация общества необходима. По моему мнению, все беды происходят потому, что люди не идентифицируют себя с существующими этажами общества. Человек должен четко понимать, чем он занимается, в какой квартире он должен жить, как одеваться и в какую именно школу должны ходить его дети. Он живет на двенадцатом этаже, а ему кажется, что на сто двенадцатом. Это порождает неадекватность жизненного поведения, являющуюся причиной катаклизмов. Иногда это трагично, а иногда смешно. Ведь это бред, когда человек живет в коммуналке, а ездит на “Мерседесе”.
– Как вы относитесь к штампам, существующим в мире кино?
– Восприятие кинематографа зрителями, критиками, журналистами, фестивальными “зубастиками” поддержано разного рода стереотипами. Американское кино должно быть большим, чтобы четыре тысячи бизонов бежали в кадре, реплики второстепенны по отношению к картине, к масштабности зрелища. Европейское кино утратило динамику, пошло по пути диалогов и испытывает кризис в эпоху господства ТВ, на экране которого диалоги выглядят куда естественней. В этом контексте по-другому воспринимается русское кино. По мнению Запада, Россия обладает повышенной концентрацией духовности на квадратный метр поверхности. Толстой, Достоевский… Духовность – это в России, и она враждебна деньгам. Поэтому русские должны быть странные, бедные и духовные, и если кино об этом свидетельствует, значит, оно русское, настоящее. Новые русские со своими VISA-CARD и $100 “на чай” сильно мутят воду в этом плане – образ духовности начинает линять, разрушается. Российское кино выпадает из контекста, в котором его привыкли воспринимать. Я присутствовал в Роттердаме на пресс-конференции Евгения Юфита, режиссера, снявшего фильм “Папа, умер Дед Мороз”. Вопросы были такие: “Скажите, пожалуйста, вот у вас мальчик ложится на рельсы, и к нему приближается поезд – это тот образ России, который разрушается механическим вторжением бездуховного западного мира, да?” – “М-м… Наверное”. Встает другой журналист: “В финальной сцене восходит солнце, но мы видим его как бы сквозь ветви дерева – означает ли это тот частокол и колючую проволоку, за которой ваша страна находилась в течение семидесяти пяти лет?” – “М-м… Похоже”. Все увидели в этом фильме то, что они хотели узнать про Россию, вернее, нашли то, что уже знали. Фильм признали лучшим, режиссер объездил с ним кучу фестивалей, получил кучу стипендий и теперь считается богатым человеком. Фильм снят за пять тысяч рублей. Так Россию воспринимали и хотят воспринимать. Там же, где заводятся деньги, чуткий Запад тут же реагирует: почему не у нас? Духовным можно быть только в том случае, если не претендуешь на деньги. Духовность и деньги – вещи несовместимые, и это главный российский миф.
– Что интереснее для вас – анализировать реакцию публики или оценивать фильмы абстрактно, как произведения искусства?
– Это замечательная привилегия толстых журналов – рассматривать кино абстрактно, как произведение искусства, формируя его восприятие. Мы же, телевизионщики, изучаем законы восприятия, нам хочется завладеть большим количеством умов – место, не занятое нами сегодня, занимает наш конкурент.
Широкая публика живет в фантасмагорическом мире реальности и поэтому нуждается в каких-то ясных и “прописных” ценностях, которыми всегда славился кинематограф. Любовь, страсть, предательство, дружба, ненависть, обман – кино вносит ясность в вопрос, кому и за что воздается судьбой. Я не имею сейчас в виду кино, предназначенное для фестивальной тусовки, в котором черт ногу сломит, а зрителю нечего и соваться. Кинематограф может весьма сильно воздействовать на умы широкой публики, если надевает шкуру той или иной национальности и говорит с ней на языке морально ориентированных мифов. Английское кино, не подарившее миру “больших” фильмов, обратилось в область чистого искусства. Имена Питера Гринуэя и Дерека Джармена – самые показательные. Для фестивалей они всегда были лакомым куском, потому что организаторы чувствуют некую ответственность перед людьми, которые интересуются искусством. Фильмы Гринуэя и Джармена противопоставляют “большим” голливудским картинам, которые были сделаны со старанием понравиться аудитории и не могли, соответственно, быть искусством – потому что, с точки зрения неписанного фестивального закона, это вещи несовместимые. Хотя я считаю, что это не так. Чтобы “быть искусством”, фильм должен быть некоммерческим, статичным, желательно скучным и декларировать незаинтересованность в зрителе. В последних своих работах Питер Гринуэй усовершенствовался настолько, что его кино “остановилось” окончательно и ленты “Дитя Макона”, “Книги Просперо” превратились в набор картинок, которые могли бы быть по отдельности выставлены в Лувре. Декларируемая свобода от зрителя и наглость по отношению к законам кино – статика, отсутствие драматургического развития – сделали скуку эстетически значимым фактором. Этому подвержены и русские режиссеры. Сокуров пошел еще дальше, отказавшись от цвета и света. Студент из Бангладеш сказал мне, что последний фильм Сокурова – это шедевр мирового кино, потому что на экране вообще ничего не видно – такого в мире не было.
– Фильмы Квентина Тарантино, наоборот, переполнены движением, грубо динамичны. В чем же объяснение его успеха не только у зрителей, но и у критики, и означает ли это появление некой “новой волны”?
– Успех Тарантино заключается в его наглости. Западная публика достигла уже того уровня довольства и сытости, что может позволить себе роскошь гладиаторских боев, клюквенного сока. Нам же трудно забыть блоковское предостережение о том, что сок может обернуться кровью. В стабильном обществе кровь на экране воспринимается как клюквенный сок, и в этом нет опасности, пропаганды насилия. Америка может себе позволить иметь режиссера Тарантино и всячески это декларирует. Но вряд ли он родоначальник новой волны. Тарантино родом из независимого, малобюджетного кино, “off Broadway”. При этом у него было достаточно денег, чтобы показаться на глаза общественности – он перешел в истеблишмент. Бог кино Broadway забрал Тарантино к себе.
– Кто из режиссеров больше всего нравится вам?
– Режиссером № 1 в мире я считаю Тима Бартона. “Бэтмен”, “Бэтмен возвращается” и “Кошмар перед Рождеством” – лучшие фильмы, которые изобрело человечество. Фантастическое впечатление производит на меня современный голливудский декаданс. Казалось бы, Голливуд и декаданс – вещи несовместимые, но Тиму Бартону великолепно удается все это совместить, сочетать желтые и лиловые цвета с безумными персонажами. Мне очень нравится сыгравший Человека-Пингвина Дени Де Вито – он классический актер и интересный собеседник.
– Человек-Пингвин – воплощение уродства. А кто мог бы стать символом привлекательности?
– Для меня лично стопроцентный идеал телевизионной женской привлекательности – это Масликова, она образец биологического совершенства, непревзойденный в нашем теле-кино-шоу-бизнесе. То, как она располагает себя в пространстве, как улыбается, рассказывая о погоде в программе “Время”, какие у нее жесты и интонации, – это фантастика.
– Женщины каких этнических культур могли бы стать новыми современными героинями?
– Наиболее политически корректный имидж, который с удовольствием начнут раскручивать западные средства массовой информации, – это если вьетнамка, будучи лесбиянкой, усыновила мальчика из бедной испанской семьи и вместе с тем активно борется против наркомании. Такая женщина имела бы шанс стать президентом Соединенных Штатов.
– Что движет миром – любовь или деньги?
– Это вопрос от лукавого. И то, и другое связано с царством зависимости, отказаться ни от того, ни от другого нельзя. И деньгам, и любви противостоит только одно – свобода. Мой любимый вопрос в интервью с кинозвездами о необходимости выбора между свободой и любовью.
– Вы наиболее удачливый “агент” российского ТВ в отлове мировых звезд для эксклюзивных интервью. Что вы считаете своей удачей?
– Моя первая передача из Канна пять лет назад была новым окном в Европу – на ТВ в то время ничего подобного не было. Еще мне понравилась моя журналистская победа над Микки Рурком. Минуту паузы, которую он выдержал, соображая, как ответить на мой вопрос, засекла камера. Я спросил, что нужно делать, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Он задумался и вместо ответа вздохнул: “Мы же живем только один раз”. “Кто это вам сказал? Я вот уже двадцать пять раз рождался”. Он посмотрел на меня в ужасе и сказал: “А я родился в первый раз…”
– В своих интервью вы часто задаете вопрос о выборе между жизнью веселой, но порочной и жизнью скучной, но добродетельной. Как бы вы сами на него ответили?
– Это тоже вопрос от лукавого. Жизнь веселая не обязательно порочная. Но все покупаются и начинают размышлять.
– Кто наиболее серьезно и правильно ответил на этот вопрос?
– Американский режиссер Сидней Поллак. Он завелся по-настоящему и сказал, что, естественно, он-то выбрал бы жизнь веселую и порочную, но только в том случае, если его веселье не повредит никому из его близких. Если же оно обернется для них кошмаром, он предпочтет добродетель и скуку.
– В чем, кроме эксклюзивных интервью, вы считаете себя на ТВ новатором?
– Мне принадлежат первые передачи с эротическими сюжетами в то время, когда за просмотр фильмов, фрагменты из которых я показывал по ТВ, людей сажали в тюрьму. Я даже был экспертом городского суда по этому поводу. Однажды в эфире мы с моим коллегой искусствоведом Иоскевичем пытались провести черту между эротикой и порнографией, чтобы развеять туман, созданный многочисленными неквалифицированными экспертными комиссиями. Все шло хорошо, и мы было договорились до того, что только крупный план мужских гениталий в состоянии эрекции без художественной мотивации может считаться порнографией, как тут подоспел француз, который заявил, что все происходящее между людьми порнографией быть никак не может. Другое дело – между людьми и животными. И стал описывать случаи. Так как ТВ всегда ассоциировалось с государством, то все дела по статье “Распространение порнографии” МВД прекратило – мой эфир закрыл им судебную практику.
– Откуда и как вы черпаете информацию?
– Моя задача не поглощать ее, а на кого-нибудь спихивать. Я занимаюсь бесконечным расширением своего штата. Разные персонажи занимаются у меня информацией и дезинформацией. Дезинформация нужна для того, чтобы пускать стаю по ложному следу, она рассчитана на завистников и шпионов. Титры – это особенно увлекательная вещь. Конкуренты внимательно их читают, чтобы узнать, откуда у меня деньги. Появляются титры: “Деньги: Назарбаев”. И по всей студии на Чапыгина, 6, идет шорох: “Шолохов повязан с казахскими деньгами…” Замечательно!
– Кто больше поработал над вашей биографией – вы сами или судьба?
– Разумеется, в сценарии моей жизни были такие моменты, которые я могу объяснить только сочетанием звезд. В сценарии моей жизни я оставляю за собой существенную роль – условно говоря, пишу диалоги. А перипетии сюжета явно продуманы другими инстанциями. Судьба щедро дарит мне людей, ну, а главный ее подарок – моя семья и мои дети.
Copyright: IMPERIAL, III, BIZ Enterprises.
