Читаешь отклики на 20-летие 1993 года и видишь, что все разногласия применительно к этой годовщине – они совсем не про политику, а про ценности, про взгляды на жизнь.
Причем нельзя сказать, что здесь сталкиваются две системы ценностей, нет. Все сложнее.
Здесь с одной стороны – и этих людей большинство – те, у кого эти взгляды и ценности самые разные. В этой коалиции между собой в кои-то веки согласны люди, которые ни в чем другом не согласны вообще. Ноев ковчег такой получается с этой стороны.
А вот по другую сторону находятся как раз люди с очень четким и единообразным взглядом на мир. Он – этот взгляд – состоит в том, что надо любить деньги, уважать деньги, подчиняться деньгам, быть за тех, у кого деньги, и поддерживать тот порядок, который сами деньги любят, и под который они охотно идут. Это – главное, остальное все несущественно.
И, пожалуй, в русской истории нет другой такой годовщины – ни 1991-й, ни 1941-й, ни 1917-й, никакой другой год здесь не подходит, – по поводу которой так замечательно точно объединились бы против всех остальных именно верующие в деньги.
Что тут сказать.
Мы вашего бога знаем, но молиться ему не хотим.
Уж извините.
***
А насчет того, что силовики Верховного Совета – Макашов, Баркашов и Ко – в случае его победы устроили бы зверские репрессии, – насчет этого можно и нужно отвечать вот что.
Мы не знаем, устроили бы Макашов и Баркашов зверские репрессии, оказались бы они неожиданно умеренными и казенными бюрократами или были бы сплавлены высшим начальством куда-то по-тихому.
Но зато мы точно знаем, что силовики противоположной стороны через год после расстрела 4 октября – и по приказу этой самой противоположной стороны – устроили войнушку в Чечне, на которой угробили чуть ли не сто тысяч человек, на фоне которых 150, кажется, документально подтвержденных погибших у Белого Дома смотрятся цифрой “милой и старомодной”.
И этого вполне достаточно.
Почему “тогда” – интересно, а “сейчас” – неинтересно совсем?
Не потому, что прошлое всегда прекрасно, чужое прошлое прекрасно особенно, а настоящее неизбежно вульгарно.
Бывает и такое настоящее, от которого бежишь на улицу с радостным уханьем.
Нет, тут другое.
Во-первых, девяностые были еще в двадцатом веке, а не в двадцать первом. Не было этого нудного бюрократического хоровода вокруг “процентов голосов”, “наблюдателей” и “я вам судом докажу”. Были грузовики, фрики, мэры и пэры, – в общем, действие, звон разбитого стекла. Это впечатляет.
Но это не главное.
Во-вторых, это были восстания, демонстрации, баррикады, заговоры и выступления людей немолодых. Часто вообще пенсионеров. И это тоже – по нынешним-то временам – привлекает невероятно. Вездесущие подростки с твиттером бесят так, что ОМОН заведомо милее. Детский сад, а не революционеры.
Но и это, конечно, не главное.
А главное то, что “тогда” принципиально отличалось от “сейчас” тем, что тогда что-то действительно могло измениться. Те времена оставляли, по крайней мере, такую надежду.
Надежду, что можно было где-то собраться, чего-то потребовать, поехать куда-то на этих самых грузовиках, ” – Альберт, дайте мне автомат! – Эдик, ты же писатель! Рази жида словом!”, направить “любимого Егора” и “любимого Толю” по следам Муссолини и Клары Петаччи, ввести куда-то войска, назначить других министров, избрать другого президента – и все изменится.
И, надо сказать, когда осенью 98 года на полгода действительно вынужденно назначили других министров – всего-то! – родина и правда один раз за 22 года вздохнула. Передышка случилась в аду.
А это значит, что ад можно было остановить и на подольше. Можно было вообще его слегка гуманизировать, скажем так, хотя идиотов тут нет, и всем понятно, что раем он бы не стал все равно.
И потому каждая историческая развилка, на которой можно было убрать упырей – силами альфовцев ли в 91, депутатов в 93, Зюганова в 96, Рохлина в 98, Примакова в 98-99, – была хоть немножко, но все-таки развилкой.
По крайней мере, так хочется думать.
Но теперь – уже совсем другое кино.
Советские люди умерли. Советские военные умерли. Советские директора умерли. Советские депутаты умерли. Советские журналисты умерли. Советские инженеры умерли.
А кто не умер, тот все равно умер.
И теперь – даже если пригнать грузовики, даже если собрать толпу, даже если чего-то потребовать, взять, проголосовать, назначить, сделать, избрать, – в самой своей сути уже ничего не изменится.
На следующее утро коуч-менеджеры будут дальше проводить тренинги, банки жульничать с кредитами, торговые сети ввозить петрушку из Аргентины, а потерявшие образ Божий создания – кривляться в телевизоре, потому что таков формат их шоу.
Отдельная, сложная, странная, другая реальность – другая по отношению к Мировой Жабе, как точно назвал ее Костя Крылов, – в любом случае не вернется.
Просто и дальше время от времени будет жарко обсуждаться вопрос, кто будет 27-м в очереди к заднице этой Жабы, кто 38-м, а кто – аж 9-м.
Тому, кто будет девятым – возможно, снизят процент на ипотечный кредит.
Вот примерно поэтому, милые мои, мне так дороги воспоминания о девяностых – и так малоинтересен текущий момент.
Доброго утра и спокойной ночи.
