Береzovский, так и не разобранный до конца

Про эту вещь «Комсомольская правда» написала: «В библиотечной картотеке «Березовский. О нем» эта книга займет почетное первое место. Автор – внимательный современник и – иногда – собеседник лондонского изгнанника. По отношению к своим многочисленным героям (и ныне живущим, и почившим) Додолев исполняет должность рачительной «вдовы писателя», собирая газетные и журнальные публикации, воспоминания и наблюдения – коллег и свои собственные, чтобы ничего не пропало для потомков».

Действительно в издании «Береzovский, разобранный по буквам», которое еще в апреле представило издательство «Рипол Классик», – впечатляющая библиография. В основном задействованы еженедельники, которые в разное время возглавлял сам автор – Евгений Ю. Додолев: «Компания», «Новый Взгляд», «Московская комсомолка».

Охота на олигарха

Зарисовка из последней воспроизведена в книге вместе с иллюстрациями хулиганского таблоида (кстати, согласно легенде, «Московскую комсомолку» тогдашний владелец «Новых известий» Олег Митволь делал на деньги именно Березовского):

«Березовский мелко трусил по улице, запахнувшись в тонкое пальтецо на рыбьем меху. Тонкие паркетные ботиночки скользили на льду тротуара. Как человек, тайно управляющий всякими там тайными пружинами, Березовский изучал страну, идя по улице, как простой прохожий. Он изучал жизнь. И жизнь не оставалась в долгу, преподнося один урок за другим.

Дорогу Березовскому преградили казаки.

– А ну-ка постой, жидомасон. Куда идешь? Жидомасонам туда нельзя!

– Я не жидомасон, – привычной скороговоркой зачастил Березовский. – Я абсолютный гражданин этой страны и даже люблю ее, некоторым образом… А вообще меня давно интересует, как вы их различаете? Ну, я имею в виду жидомасонов. Вот мне никак не удается.

– Да никак не различаю, – сказал казак-борода лопатой. – По мне, что жид, что масон – все едино.

– Безусловно. Безусловно. А кто, по-вашему, опаснее, евреи или жидомасоны? Это мне, чтоб знать, с кем бороться. Кто больше угрожает безопасности страны?

Казак крякнул, позвенел многочисленными георгиевскими крестами, потрогал задумчиво шашку.

– Я тебе так скажу: один другого стоит. Олигархия. Все захватили, весь капитал.

– Как же весь? Как же весь? – забеспокоился Березовский. – Не могли весь. Просто физически весь не могли.

– Тебя надо зарубить шашкой, – раздумчиво произнес казак.

– А может быть, просто плеткой посечь? – с надеждой спросил Березовский.

– Или так. – Казак нагнулся к сапогу за нагайкой. К концу нагайки была привязана гайка М14. – Сымай портки.

«Все-таки они как бы родственны чеченцам, – подумал Березовский, расстегивая брюки. – Только те палками бьют по своим диким законам, а казаки плеткой по своим не менее диким. Господи, как нецивилизованно! А с другой стороны, разве цивилизованно стрелять человека в подъезде?»

Казак-борода лопатой отвернулся от Березовского и начал меланхолично ковырять в зубах концом шашки. А Березовский поспешил к себе в Кремль, где пока мог чувствовать себя в относительной безопасности.

В кабинете его уже ждал коллективный расПутин.

– Здравствуйте, – кивнул Березовский.

Коллективный расПутин почесал бороду:

– Здорово, Абрамыч. – Коллективный расПутин сыто отрыгнул. – Угрюмый ты какой-то. Не люблю я тебя. Потому что не верю тебе. Не русский ты, не русский.

– А какой же, простите?

Березовскому было неприятно это постоянное напоминание. Русский, не русский – какая разница, если деньги есть?».

Неуловимо о неуловимых

Неделю назад Дмитрий Ольшанский, которого Додолев так любит цитировать, запостил у себя в блоге реплику, которую можно было бы использовать как развернутый эпиграф к самому спорному разделу рассматриваемой книги:

«Российская Империя – безотносительно того, как мы относимся к государству послепетровских Романовых, – это было такое место, где у поляков, финнов или среднеазиатских бабаев было значительно больше прав, чем у русского крестьянина (а 90% русских и 99% предков нынешних русских были крестьянами в ту эпоху) из Ярославской губернии. Никакого равенства граждан перед единым всеобщим законом в государстве Романовых не было. А была – иерархия сословий, вероисповеданий и подгосударственных укладов, в которой русские, конечно, не занимали одно из последних мест, как в СССР, но – остзейские немцы, те же поляки или бившие их нагайками казаки имели перед ними явное и несомненное преимущество.

Собственно, и юридического термина такого – «русские» – не существовало.

Были «православные». Был «сельский мир». Была «табель о рангах». Русских – иначе как в отвлеченно-культурном смысле – для государства не было. И в этом смысле, конечно, настоящими предшественниками русского национализма в том смысле, в каком есть на свете национализм польский, чешский или еврейский, – были народники, «революционные демократы» и все вообще освободительное движение Герцена – Чернышевского – Лаврова – Чернова, а вовсе не официальные патриоты и официальные националисты того времени, мэсседж которых сводился к тому, что русские крестьяне должны слушаться царя, помещиков, офицеров, чиновников и других представителей империи, не отчуждать землю в свою пользу и не саботировать войны и другие госмероприятия, необходимые не им, а империи.

Роковая путаница тут возникла из того, что народы бывают угнетающими (англичане, американцы, немцы, французы и т.п.) и угнетенными (почти все остальные).

И парадокс русского политического мышления – в силу самоколонизации России – состоит в том, что измерять себя хочется судьбой немцев и американцев, а подлинную свою судьбу надо искать если не в третьем мире, то, назовем это так, во втором с половиной. Это – большая драма».

К чему эта цитата? К тому, что самыми любопытными авторскими пассажами в книге как раз можно назвать рассуждения о том, что на самом деле персонаж исследования являлся хрестомтийным носителем русскоязычного менталитета. «Настоящим русским».

Цитирую: «Как истинно русский человек, БАБ ничего не видел, никого не слышал и упорно пребывал в собственной реальности. Неистребимый дух конфронтации никак не давал отвергаемому народом трибуну успокоиться. Если ретроспективно обозреть подвиги Бориса Абрамовича на политической арене, он предстает то на коне, то под конем, но неизменно с шашкой наголо. Можно отыскать немало пассажей о загадочной русской душе, которые придутся БАБу впору, как туфелька Золушке».

Да, Евгений Додолев аргументирует свою позицию вроде бы убедительно, хотя и не вполне возможно вычислить – насколько искренно и серьезно: как почти во всех додолевских книгах последнего времени сложно отделить его фирменную иронию от так называемого «мэсседжа». Поэтому трудно определить истинное отношение журналиста, рискнувшего написать биографию загадочного олигарха к такому зловещему объекту исследования. Временами кажется, что он симпатизировал усопшему, порой сдается – презирал. В бестселлере «Битлы перестройки» и последовавшей за ним книге «Влад Листьев. Пристрастный реквием» (издательство «Зебра-Е») тоже сложно понять, как на самом деле относится автор к легендарному телевизионщику, убитому 1 марта 1995 года: с одной стороны Додолев показывает Листьева «блистательным продюсером», оправдывает его увлечение спиртным и конфликты с былыми соратниками, а с другой – дает слово Александру Политковскому, который утверждал, что «Лист не состоялся как журналист», и Владимиру Мукусеву, утверждавшему, что на счетах застреленного «взглядовца» обнаружили $17 миллионов (это в 1995 году-то, когда можно было купить на эти деньги сотню московских квартир). Даже в недавней (вышла одновременно с «Береzovский, разобранный по буквам» и в том же издательстве) книге про Александра Градского «The Голос» сложно сделать вывод: правда ли этот певец – гений в авторской трактовке или здесь есть все-таки элемент легкого стёба?

Эффект однозначности

«Комсомольская правда» в упомянутой рецензии отметила: «В прикнижной аннотации сообщается: «Березовский – не символ, не феномен, а знак. Причем вопросительный». И Додолев не ставит себе цели заменить этот знак вопроса на точку. И вообще в лучших традициях журналистики оценочными суждениями не злоупотребляет. Дурную славу можно стяжать по-разному. Можно сжечь храм Артемиды в Эфесе, можно чижика съесть. Березовский не брезговал ни тем, ни другим, смешивая оба вида деятельности в разных пропорциях, обеспечив себе место не столько в истории, сколько в мифологии перестроечной России. Историю «занимательного Березовского» можно читать с любого места: автор, как в постмодернистском романе, не следует строгому хронологическому порядку вещей. Ну, уж какой герой, такая и композиция».

И здесь нельзя не согласиться: если книга о том же Градском выстроена в строгой последовательности (год за годом, альбом за альбомом, эпоха за эпохой), то книга «Береzovский, разобранный по буквам» скроена как бы по канонам музыкального клипа: все тот же глагол «неуловимый» на ум приходит. И еще в одном нельзя не согласится с «КП» – вещь получилась по-хорошему журналистская: факты в полном объеме представлены, различные мнения процитированы, ну а выводы читатель волен делать самостоятельно, им, читателем, не пытаются манипулировать, ему не навязывают никакую точку зрения.

Уже опубликованы фрагменты новой рукописи Евгения Додолева «Береzovский, составленный в слова», которую намерено выпустить издательство «Эксмо» в ближайшие недели. И там тоже Березовский показан как фигура крайне противоречивая. К этому выводу подталкивает и телевизионная беседа автора с Андреем Васильевым, печатная версия которой воспроизведена в одной из глав новой книги: экс-глава «Коммерсанта» с одной стороны сетует, что олигарх его «кинул», с другой – признается, что после известия о смерти 23 марта с.г. он «осиротел».

Этот лейтмотив – неоднозначности – красной нитью пронизывает все 272 страницы увлекательного чтива (объем новой книги пока неизвестен). Поэтому итог-то как раз однозначен: книгу надо прочитать всем, кто пытается ответить на вопрос «ху из мистер Береzovский»?