15 сентября исполнилось 20 лет со дня смерти Юлиана СЕМЁНОВА. Он был отчаянно талантлив & необычайно трудолюбив. В отличие от многих своих приятелей-писателей был не завистлив. Был щедр необычайно (на всё и во всём). И обладал даром ценить талант другого.
I. Отповедь вивисекторше Борису
Чешский классик Иржи Прохазка, которого во время создания нашей МАДПР (Международной ассоциации детективного и политического романа) арестовали на Кубе как террориста (у него нашли кольт «Смит и Вессон», почетный подарок кубинского вельможи, забывшего оформить документацию), рассказывал мне, как ЮС спас его от тюрьмы. Сперва в Гаване, потом в Праге. И как Семёнов подставлял своё реноме, ратуя за освобождение Вацлава Гавела.
Ещё. Именно ЮС вернул стране Лимонова.
В самом начале 1989 года Семёнов рискнул опубликовать в приложении «Детектив и политика» два лимоновских рассказа: «Коньяк Наполеон» и «Дети коменданта». Правда, вместо благодарности мы (редакция) получили скандал: Лимонов устроил разборки на предмет редактуры. Mea culpa, каюсь. Моя и только моя. Лимонову, правда, не рассказывал об этом. Дело в том, что первый зам Юлиана Александр Плешков занимался серьезными делами семеновского холдинга («Совершенно секретно» + «Детектив и политика»), а я собирал штат издания. И вот из журнала «Смена», где я трудился до основания «Совершенно секретно», позвал тамошнего ответсека Бориса Данюшевского. На ту же позицию в новый проект.
Чтобы понять, насколько хрестоматийным ответсеком был Боря, приведу типичный «семеновский» эпизод. Захожу как-то в кабинет ответственного секретаря с версткой и вляпываюсь в стенания Борины: по разнарядке из ЦК ВЛКСМ надо в номер рассказ поставить, а там текст запредельно безграмотный, говорит, сил нет. И демонстрирует мне рукопись, всю исчерканную густыми пометками & жирными воскликами. Напомню, компов тогда не было, правили тексты шариковой ручкой и отдавали в машбюро для повторного набора. Беру титульный лист, чтобы понять что за автора слили нам комсомольские вельможи. Вижу: Фазиль Искандер. Читаю вслух и с расстановкой, иронично, как мне казалась, взирая на хозяина кабинета. Фа-зиль Ис-кан-дЭЭЭр это, Борис, Искандер Фазиль Абдулович. Ага, отвечает Боря, азиат какой-то. Давясь от смеха, иду к главреду Мише Кизилову. Главный редактор «Смены» спас тогда текст абхазского классика от суровой редактуры Бориса. А вот Эдуарду не повезло, с его премьерными рассказами Данюшевский в «Совсеке» поработал. Пришлось публиковать наезд-опровержение в следующем же номере нашего ежемесячника.
Я упоминал об этой истории в исследовании «Лимониана, или Неизвестный Лимонов», но тогда у меня руки не дошли разгрести бумажные архивы и опубликовать как бы документальные подтверждения того досадного скандала. К лимоновской претензии Саша Плешков написал предисловие, которое так и не было опубликовано в Сети:
«Небольшого роста, даже какой-то приятно миниатюрный, но крепкий и упругий, с фигурой гимнаста или атлета легкой весовой категории, Эдуард Лимонов был по-парижски небрежно элегантен в обновке – стёганом темно-синем ватнике, который он приобрел за 17 руб. 30 коп. месяц тому назад в магазине спецодежды на Сретенке.
– У этой х…йни два достоинства, – произнес он, поправляя на переносице указательным пальцем очки в простой черной оправе, – выглядит как от Кардена и существует в Париже в одном-единственном экземпляре. Ну, куда? Париж – перед тобой.
Лимонов зашел ко мне в первый же мой свободный вечер, и мы вышли из скромного «Тимотеля» на Авеню-дю-Мейн.
– Веди, Эдик, куда хочешь. Ненавижу любые экскурсии.
– А я так и знакомлюсь с городами – ногами.
И мы пошли – бульвар Распай, бульвар Монпарнас, по Рю-де-Ренн до Сен-Жермен-де-Пре и дальше до набережной Сены… Я прихватил с собой фляжку с армянским коньяком. Было сыро, иногда над городом дождило, но на сердце было хорошо. Время от времени мы с Эдиком прикладывались по очереди к фляжке. Он говорил мне о Нью-Йорке и Париже, я ему – о Москве. Мы познакомились с ним там, дома, месяц назад. В Москве с ним было просто и хорошо. Теперь я прочитал его «У нас была Великая Эпоха», и мне казалось, что я знаю его много лет. Мы бродили по городу до полуночи, выпили аперитив в одном знаменитом кафе, поужинали в другом, заказали по рюмке коньяка – свой уже кончился – в третьем. За весь вечер определение ватника было единственным примером знаменитой лимоновской ненормативной лексики. Мы дружески обнялись на прощание. Он юркнул в метро, неся в руке полиэтиленовый мешочек, в котором лежали три экземпляра только что вышедшего в Москве журнала «Детектив и политика» с его рассказами…
Буря разразилась на следующий день. О ней вы узнаете из письма, озаглавленного «Необходимость цензурной революции». Мы публикуем его полностью, не изменив ни слова, ни знака. Скажу лишь, что письмо резкое – лимоновское – под некоторыми его пассажами мы бы не подписались, разделяя, однако, главную его мысль. В одном из ближайших выпусков мы опубликуем один из типично лимоновских рассказов – без обрезаний, в первобытном, так сказать, состоянии.
Прав Эдичка или не прав? Слово будет за вами, читатели».
Ну и вот, собственно, манифест ЭЛ, тоже утраченный почитателями лимоновского таланта:
«То, что я сейчас выскажу, уже более двух десятков лет внутренним монологом звучит во мне, но последней каплей, переполнившей чашу терпения, послужил несчастный случай. Открыв радостно четвертый номер «Детектива и политики», я с остолбенением обнаружил, что мой рассказ «Коньяк «Наполеон» есть вольный и пошлый пересказ текста Э.Лимонова, но не сам текст. Оставив мне в качестве подарка мое первое предложение нетронутым, безымянный палач начал свою жуткую работу, со второго, – соединив его с куском третьего, изуродовал смысл. Только на первой (115-й в журнале) странице моего рассказа я обнаружил более двадцати ранений в теле моего текста. Две третьих всех предложений на этой странице бездарно переписаны. Изменен порядок слов в предложениях, выброшены куски, добавлены объяснения, изменены времена глаголов, несколько предложений по прихоти безымянного палача соединены в одно, бывшее у меня единым, предложение разрезано в куски.
Уничтожив мою фразу: «Я задумался, так ли это было», вивисектор или вивисекторша (почему-то я склонен думать, что палач – женщина) заменила ее фразой – «Я подумал, что, кажется, сморозил не то». Не удовольствовавшись моим прямым началом предложения «Актер и романтик, я…», вивисекторша сочла нужным объяснить читателю: «Будучи в душе актером и романтиком…»
Энергичная, как видите, но, увы, безграмотная, вивисекторша заменила мое точное «…клеенка свисала с потолка и позволяла нам с Еленой принимать душ, стоя в ванной», на свое тупое…
…Я жил уже в Америке, но до этого жил полгода в Италии, а до этого у него было за плечами семь лет полуголодной жизни в Москве. Рабочий-сталевар, вор, портной, книгоноша, грузчик – жизненного опыта у моего героя тогда уже хватило бы на два десятка советских литературных редакторш. Но дело в том, что позднее он еще более увеличил свой опыт…
– Преступление! Как же так можно! – воскликнул я в отчаянии.
Я не спал ночь, а наутро поставил в известность о случившемся Ю.Семенова и А.Плешкова – главных людей в «Детективе и политике». Сами они, я это отлично знал и в этом не сомневался, моими текстами не занимаются, для того у них есть подчиненные. Ограничившись в свое время тем, что выбрали понравившиеся им тексты среди других предложенных мною, редактор и зам. редактора передали рассказы в производство. И это в производстве вивисектор – непрошеный редактор – привычно отредактировал мой текст согласно заветам сталинских букварей. Мой стиль, «резкий и сильный, без грамма жира» (определение французского критика Мишеля Поляка, и я этим определением очень горжусь), чтобы выработать такой, мне потребовалось тридцать лет, пройти через заводы и госпиталя и через три континента, меня пырнули ножом в Чикаго и ударили трубой на рабочем празднике в Кур-нэв близ Парижа, прежде чем я его добился, такого стиля… А литературная солдафонша привычно расправилась с ним, уничтожила в час или менее того, обпилив острые края, отсекши их, округлив мой текст и усладив. Да какое же вы имеете право, мадам редакторша? Да я лучше вас знаю, где следует быть подлежащему и где сказуемому, но я их ставлю там, где мой талант мне подсказывает поставить. Нельзя пороть и резать чужой текст. Разве вам не известно, что текст писателя – его собственность? Что вы ничего в тексте без согласия автора не имеете права трогать? Это же как взять да и вывезти мебель из чужого дома. Воровство – так это называется. Преступление. Ну Семенов с Плешковым разберутся, кто у них там виноват в этой чудовищной бесцеремонности, но такой вот эпизод позволяет увидеть куда больше, – весь феномен, коего эпизод есть лишь частное проявление, – то, что неладно в «королевстве датском» советской литературы. И неладно многое. Все неладно. А именно. Несмотря на широко разрекламированную, якобы уже совершившуюся революцию в советской культуре (во всяком случае, на Западе таковая оглашена «Нувель обсерватор» и другими «проперестроечными» журналами), налицо лишь снятие заплаток…».
Любопытно, что свое пламенное «опровержение» Лимонов сочинял в презумпции того, что редактируют тексты исключительно женщины. С Данюшевским они так и не познакомились, по-моему. По забавному стечению обстоятельств именно с Эдиком 20 апреля 1990 года позавтракал в Париже Плешков, который был тем же вечером отравлен. Через пару недель выбыл из строя и сам основатель «Совершенно секретно».
Завистники шептали, что ЮС работает на КГБ. Все журналисты, выезжавшие на Запад использовались нашими спецслужбами. Иногда просто по дружбе. Иногда втемную. Иногда добровольно. Олег Калугин не без сарказма рассказывал мне что сумел организовать работать на себя целое издание (а значит на КГБ СССР). Речь шла о германском еженедельнике Der Spiegel, на минуточку. Это не значит что кто-то был завербован. Репортеров разводили и разводят, ими манипулируют и порой удачно. Ну или вот, допустим, я ехал на озвучку фильма BBC ONE «Prostitutki» в конце 80-х и Михал-Петрович Любимов, которого я в ту пору рекрутировал в качестве обозревателя «Совсека» (меня попросил об этом его сын Александр, мой тогдашний приятель + благодетель), попросил передать в Лондон пару писем и какой-то старый путеводитель. Напомню, никаких таких интернетов тогда не было и всю шпионскую инфу транслировали по старинке. Любимов-старший как-никак бывший резидент ПГУ в Соединенном Королевстве, отставных полковников Первого управления КГБ СССР не бывает. Там, в Лондоне его помнили как «Улыбающегося Майка», хотя он и был выслан из Великобритании как персона нон-грата. Так вот. К чему это я. Может, это шпионская просьба была, откуда мне знать? (Здесь надо ставить «смайлик», полагаю). Любезнейшему Михаилу Петровичу, с которым мы вместе (в компании его плейбойствующего сына и прочих ТВ-разгильдяев) только что встречали Новый Год в Подмосковье, которого я уважал и ценил, – мог ли отказать? Нет, конечно. Значит ли что меня можно зачислять в агентуру? Риторический вопрос.
II. Глаголом жечь мозги мажоров
В своей «Книге мертвых» вечный мизантроп Лимонов писал: «Генрих Боровик, председатель Советского Комитета защиты мира, родил двоих: Артёма и дочку Марину. Дочка вышла замуж за Диму Якушкина, сына КГБэшного генерала. Дима Якушкин, как и подобает сыну КГБэшного генерала, работал журналистом в Париже. К этому ещё следует добавить, что жена Артёма Боровика – Вероника Хильчевская – тоже не безродная девушка. Её отец был представителем СССР в ООН, а первый муж был тоже мальчиком-мажором – сыном политического обозревателя Томаса Колесниченко. Одно из первых интервью со мной в русской печати, в газете «Московские новости», опубликованное чуть ли не в 1988 году, было взято у меня Дмитрием Якушкиным. Позже я потерял его из виду, и выплыл он вновь уже в качестве пресс-секретаря Президента Ельцина… В 1990-м, в ноябре, после передачи «Камертон» прямо в студии Боровик познакомил меня с телеведущим Любимовым. Вот ещё один мальчик-мажор. Папа – большой советский разведчик. Они такие все крупные, эти ребята, мясистые… Нет, я не испытываю личной неприязни к этим ребятам, я испытываю классовую ненависть… Модные толстые ребята-мажоры на самом деле герои попсы. Они – подделка, слабый раствор. Толстый мальчик Боровик – слабый раствор феодала Семёнова».
В данной системе координат ЮС тоже был мажором. Наверное, Лимонов переживал, что вынужден принимать помощь мажора. И у него никогда не было «рецептора на обаяние». Дар литературный был, рецептора не было. Ну и обаяния, по мне, тоже. Не было. И нет. А у мажоров перечисленных – в ассортименте. Я вот в том, что Артем Боровик талантлив & обаятелен – никогда не сомневался. И не только это. Есть у американцев такая присказка He’s got guts. Это про Артема. Несмотря на улыбчивость и имидж мажора, Боровик-младший был бесспорно отважным, дерзким бойцом.
Лимонов пишет: «Отпрыск хорошей советской вельможной семьи, приходит в атмосферу денег, свободных поездок за границу. Приходит в строящуюся издательскую ИМПЕРИЮ! Он видит, какой мощной она уже стала, только начав, и какой ещё обещает стать. Может стать, как империя гражданина Кэйна! А он в этой империи – «вовсе не на руководящих постах». Как парень эффективный и энергичный, он мог бы стать «на руководящих». Но есть уже Плешков – ещё более работоспособный, пунктуальный, чёткий, таких работников в России – раз, два и обчёлся. Боровик видит, что на пути его стоит только Плешков, все остальные сотрудники не в счет, они обычные рабочие лошадки… Больше всех смерть Плешкова была выгодна Боровику. Что касается тайн, привезённых в Париж Плешковым, то Гдлян голоса не подавал, а Молодый, которого я знаю и с которым как раз в то время, в 1990-м, и ещё чуть позже переписывался, без сомнения, начал строить гипотезы после того как я ему написал, что смерти в руководстве «Совершенно секретно» – странные смерти. И вот Боровик, оказывается, находился рядом с Семёновым в машине, когда у того произошёл инсульт. И в госпитале Бурденко была произведена операция, в результате которой Семёнов стал овощем. В 1990 году мне говорили (когда Боровик пригласил меня в Москву) люди из окружения Семёнова, что операция была не необходима. Что она была не нужна».
Да, конечно, Боровик не заинтересован был в каком-либо возвращении ЮС из комы. Но лимоновские намеки на его причастность к убийству Плешкова просто нелепы. Это из той же серии, что и гневные обвинения «взглядовца» Владимира Мукусева, считающего, что его экс-коллеги заказали Влада Листьева (я писал об этом детально в книге «Влад Листьев. Пристрастный реквием»). Убийство? Нарушение заповеди לֹא תִרְצָח? Для этого нужен совершенно иной человеческий материал. Все-таки по разным заповедям проходят банальное «изменение уставных документов», рейдерство и лишение жизни человеческой. Обречь бессмертную душу на смерть ради титула и $$$? На такое не способен был Саша Любимов, нет. И Тёма Боровик, при всем пакете претензий человеческого характера, никогда бы не убил своего старшего товарища. Само собой, Артём брал своё там, где видел своё (©БГ). Ему в наследство осталось издательство «Детектив и политика» и газета «Совершенно секретно». А к марту 2000 года, когда рухнул «Як-40», направлявшийся в Киев, в его империи была ТВ-компания, еженедельник «Версия» и глянец «Лица». И он ни разу не жалел, что свой писательский дар задвинул в тень масштабного медиа-бизнеса. У него получалось. Бизнес получался. Лучше, чем у Семёнова.
III. Амбивалентное
Семёнову хотелось и влиять на ход событий, и подкреплять это влияние материально. Но не получилось. Семёнов не был последним героем – он был последним романтиком. Пусть и прагматичным романтиком, понимавшим природу бизнеса.
Ольга Семёнова вспоминала: «В последние годы жизни отец часто повторял, что в России существует две традиции – Радищева и Хомякова. Последователи Хомякова и ныне пребывают в поиске могучего защитника и покровителя. Для отца сие было неприемлемо. Он говорил, что пора нам учиться защищать себя и свои интересы самостоятельно, не надеясь на помощь «сверху». Одно для меня несомненно – он, который всегда пропагандировал милосердие, постарался бы сделать максимум для наших стариков и детских домов».
Сам Юлиан, за год до своего первого инсульта, странного и неожиданного, говорил в интервью газете «Новая Испания»: «Я не оптимист-идиот. Полностью коррупцию уничтожить невозможно, однако, её можно практически свести на нет. При некоторых режимах, с определенными гарантиями свободы, это сделать проще… Я верю в политику «открытых рук», а не сжатых кулаков. Политика – это не всегда грязные игры (в противном случае компромисс опасен и для литературы, и для общества). Какой вид компромисса возможен? Я бы сказал – всегда замешанного на правде и полнейшем погружении в историю».
Учреждая «Совершенно секретно», ЮС распределил акции поровну между нами, сделав нас всех совладельцами. И себе, в отличие от нас, выписал символическую зарплату в 1 (один) рубль.
В период, когда основатель «Совсека» был по факту недееспособен (с мая 1989 года по 15 сентября 1993 года), от его имени были произведены манипуляции, которые сделали собственником недвижимости и бренда его второго заместителя Артёма Боровика. Естественно, что сливались акционеры не сразу, это чревато революцией, пусть и в формате мини.
«Совсек» был лакомым кусочком на медиа-блюде того времени. Мне, помню, довелось завершить выпуск «Взгляда» заявлением (Артём попросил):
– В кресло главного редактора «Совершенно секретно» можно въехать только на бронетранспортёре.
IV. Победителей не судят… И не надо
Меня мой приятель Артём отправил в отставку первым, на излёте 1990 года. Я слишком рьяно пытался найти докторов для парализованного своего благодетеля, а реанимация ЮС в планы нового босса не входила. И готовился он загодя. Многоходовка, так это называется. Через неделю после того как общим решением Боровик-младший назначен был и.о. главреда, Артём Генрихович попросил принести две его книги, которые он мне подписал за год до этого. Надо, сказал он, отксерить, а то, мол, не осталось авторских экземпляров. Только спустя полгода я понял, зачем понадобились Боровику эти экземпляры: в подписи одной из них автор проговаривал, что благодарен мне как создателю империи «Совершенно секретно» (о том, как мной выстраивалась франшиза торговой марки «Совсек» с помощью эфиров «Взгляда», я детально рассказал в книге «Битлы перестройки»; долгая история, не буду повторяться). Не документ такая подпись, конечно, но Тёма был дальновидным бизнесменом (добавлю, что и талантливым журналистом, одним из лучших в стране).
В конце концов новые владельцы избавились и от Димы Лиханова (чьей идеей было привлечь Боровика к работе в «Совсеке» – они вместе трудились в «Огоньке»). Дмитрий Альбертович стал последним из зачищенных акционеров. Все происходило, как у Гоголя в сакраментальной сцене «Ревизора»: все смеялись, думая, что их-то эти разборки не накроют. Один за одним. Закономерно. Классика.
Ольга Семёнова, которой лишь два года назад, в канун 80-летнего юбилея писателя удалось публично (с экрана федерального ТВ) озвучить то, что все близкие твердили два десятилетия, – её отца устранили, не раз и не два обращалась к нынешней главе холдинга с просьбой убрать из шапки издания декларацию, что Артём Боровик – основатель бренда. Наивно. Прерогатива победителей – переписывать историю. Всегда так было. Есть. И будет. Как там у The Muse в их печальной Soldier’s Poem? There’s no justice in the world and there never was. Да, так.
Считаю важным четко артикулировать: я считаю, что тандем Боровик/Хильчевская в этой ситуации поступил верно. На мятущиеся вопросы русского писателя Толстоевского надо давать верные ответы, если ты = победитель по натуре. Война или мир? Конечно, война – лишь там возможны подлинные рывки. Тварь я дрожащая или право имею? Имею – отвечали в 90-х все люди успеха. Не было альтернативы в военное то время. В тех же «Битлах перестройки» описал, как после расстрела Влада Листьева звездные владельцы акций самой могучей ТВ-компании ВИD (Иван Демидов, Александр Политковский, Андрей Разбаш, etc.) оказались за бортом созданной структуры, а единственным из «взглядовцев», увеличивших свою «видовскую» долю, стал Саша Любимов (чьей любимой присказкой стало «бизнес – это война»). На войне как на войне, после драки кулаками не машут. В нефтяной отрасли так вообще убивали пачками людей, а здесь-то всего лишь устав переписали и акции забрали.
ЮС с середины 80-х догадывался, что чекисты готовят развал Советского Союза, но предполагал, что эта операция во благо державы. О том что Юлиан предвидел распад Империи, мне рассказывал Георгий Вайнер: «Я-то сам всегда считал, что коммунистический строй в СССР вечен. Ничего вечного в подлунном мире нет, но все, что возникло до нашего рождения и существует после нашей смерти, воспринимается каждым отдельным человеком как вечность, и я считал, что коммунизм в СССР вечен, не видел обстоятельств, которые могли бы его разрушить, и не замечал этнических или политических предпосылок. А Юлиан, будучи значительно проницательнее меня и находясь ближе к власти, понял, что вся эта конструкция стала весьма шаткой, и шаткость эта была связана с верхами, а не с низами… Юлиан был замечательным бизнесменом. Он создал и раскрутил первую коммерческую газету «Совершенно секретно» – высокодоходнейшее предприятие, основал издательство, имел связи с бизнесменами на Западе и носился с бредовой, на мой взгляд, идеей создания трансконтинентальной трассы от Москвы до Америки и громадного горнолыжного курорта в Бакуриани. Он обладал громадным талантом личностного обаяния – знакомясь с человеком, он уже через десять минут был с ним не разлей вода. И милиционеры, и уголовники, с которыми мы его знакомили, были от него в восторге, потому что он поражал широтой и парадоксальными выходками и идеями».
Мы все предали память Семёнова, потому что «молчали как цуцики» (© БГ). Когда говорю «мы» – имею в виду коллектив издания. Нам казалось, что чудо возможно. Что вернется Юлик, сквозь дым сигарный ввалится в редакцию, наполнив помещение драйвом и хрипом. Цепочка на щиколотке, клетчатый пиджак, прищур хемингуэйевский. И сразу станет весело и прекрасно. Не вернулся. И нам казалось, что лучше Боровика никто не сладит с ролью преемника.
Просто не всё знали тогда. Не все и не всё. Лишь 20 лет спустя узнал от Саши Плешкова, что у них Боровик отнял всё, всё что было. Даже машину, на которой сын убитого семёновского соратника «бомбил», чтобы хоть как-то прокормить себя и мать, оставшуюся вдовой. Кстати, тот же Лимонов в той ситуации предложил Саше стать его литературным агентом в нашей стране, просто 19-летний юноша не знал, что это значит и не понял, как этим можно зарабатывать.
Я продолжал от случая к случаю общаться и с Боровиком, и с Хильчевской. Понимаю их логику. Зачем делиться с кем-то, если они нажили состояние на бренде «Совсека», используя свои собственные таланты и обаяние? Боливар не выдержит двоих (© О.Генри). Хотел в 2005 году приобрести холдинг «Совершенно секретно» (для Издательского дома Родионова, где я тогда директорствовал), но переговоры завершились лишь обложкой обворожительной Вероники в апрельском выпуске журнала «Карьера».
V. Кода
Лондонский издатель ЮС Джон Калдер утверждает: «Никогда не знаешь, будет ли пользоваться успехом та или иная книга, которую ты решил печатать, – это всегда определенный риск. Я сначала узнал о книгах Юлиана, принял решение их издавать, а потом уже стал его другом. В его шпионских романах меня поразило глубокое, двухстороннее знание международной политики и корректное отношение к «политическим врагам» его страны. Эти тонкость и вежливость отличали и его роман «ТАСС уполномочен заявить», который я издал. В Англии любят шпионские романы, и эта книга Юлиана пользовалась успехом и хорошо разошлась. Затем мы с Юлианом представляли её в Америке. Юлиан давал интервью, выступал на конференциях, часто увлекался и не мог остановиться – очень хорошо помню, как он беседовал с одним журналистом в течение трех часов! Несколько раз ему задавали вопросы о его связях с КГБ, и Юлиан всегда отвечал с юмором. Мне он поведал о своей встрече с Андроповым, когда тот сказал, что хорошо бы Юлиану писать шпионские романы, которые стали бы своеобразным противовесом американским и английским. Он был патриотом, но критиковал многие стороны тогдашней жизни. В Голливуде его все полюбили, он приобрел много хороших друзей, в том числе автора шпионских книг Гилта. Он нравился людям, они к нему инстинктивно тянулись… Я уверен, что книги Юлиана не устареют, потому что он был хорошим писателем. В его романах мне всегда нравилось наличие философской стороны (то, чего порой не хватало Ле Карре), интересных диалогов, раздумий и ретроспектив. И несмотря на насыщенный сюжет, Юлиан никогда не становился его пленником».
Юлиан Семёнов был не просто писателем, которого любят + читают до сих пор. В течение всей своей неспокойной жизни ЮС демонстрировал крайне непопулярную в среде «креативного класса» модель поведения – эффективное сотрудничество с властью при сохранении собственной, порой экстремально критической по отношению к ней, и главное независимой позиции. Он помнил философа Ивана Ильина, утверждавшего, что чем бездарнее люди у руля, тем тщательнее надо компенсировать своими талантами их ошибки – лишь бы не кровь, лишь бы не «беспощадный бунт».
Он помнил. А мы забыли. И не нашлось в Москве места для памятника Юлиану. И успокою совесть свою, внушив коллегам: он Штирлица воздвиг себе. Нерукотворно.
В отличие от традиционных героев нашей литературы, семёновский Максим Исаев не мечется, не терзается, не раскаивается. И в душе его царит покой даже в минуты экстрима. Именно такого поведения ждет от нас русская культура – ей не мил Иванушка, который без труда добивается успеха, ей по нраву Штирлиц. Иванушки – суть то, что мы есть. А вот Max Otto von Stierlitz – это то, чем в идеале следовало бы быть. В неправильном мире каждый правильный человек должен тихо и не привлекая внимания гнуть свою правильную линию. И мир станет правильнее.
Фото из личного архива Ольги Семёновой.