Пять лет назад это было. Я прилетел в Москву ночью. Точнее, в три часа ночи. 19 августа 1991 года. Того самого… Рейс № SU-176. Мы с женой были за границей нерушимого, как некогда казалось, Союза. Да, мы вернулись в ночь на 19-е. Что дало основание одному знакомому депутату намекать, что я-де заодно с прочими “подозрительными журналистами”, которые слетались на путч, как мухи на дерьмо. Почти смешно. Почему я прилетел на пять дней раньше запланированного, со скандалом поменяв “аэрофлотовские” билеты? Личное. А теперь – ретроспекция.
В 6 утра я добрался до постели. Пару часов спустя позвонила теща. “Переворот!”. Я почему-то сразу поверил. Пошутили интересненько: что-то в мрачноватой стилистике “Доктора Живаго”. Макабр, словом. Выпили армянского коньячку.
Потом еще звонок, характерный такой – “межгород”. Говорят, что друзья познаются в беде. Во время партийного путча меня (“почему-то”) вспомнили все мои заморские приятели. Интересовались: как, что и почему? А после дружно наведались в “революционную” Москву. Деловито собирать сытый урожай победных материалов. Мой старинный (нас познакомил в свое время Юлиан Семенов) дружок Франсуа Моро объявился первым: у вас, говорит, грянул путч? Ну, я ответил, мол, да, ТВ вещает, но пока никаких примет не видно. Только повесил трубку – услышал какой-то гул. Вышел на балкон: по Волгоградке двигалась удалая колонна боевой техники. Господин Моро, гад, оказался осведомленней. И с ненавистной буржуазной настойчивостью нудно меня пилил: “Для того, чтобы сносно закончить наш репортаж о вашем перевороте, нужен кто-нибудь из этих двух: Горби или Борис”. Постарайся, мол, сильвупле, а то публикация, дескать, не вытянет на нужный западный уровень. Пришлось убедить француза: лучше встретиться с одним человеком. Тем, чей суммарный рейтинг как раз равен двум президентским. “Говорухин? Кто такой?” – недоумевал непросвещенный месье. Я предложил просто выйти на улицу и любого прохожего спросить: кого больше любят – Михал-Сергеича, Борис-Николаича или Станислав-Сергеича. Режиссер как раз посредине окажется, наседал я. Так появилось говорухинское интервью, напечатанное левее (подчеркиваю: сентенции режиссера – образца “август-91”!).
А пока я туповато выпивал. Дома было полно армянского коньяку. Мы пили. Не за успех путча, само собой. Как раз наоборот. Хотя… По мне, путча ведь-таки не было. А выпили тогда со страху. Армянского. Закусили азербайджанскими персиками. Ведь Союз-то был един и нерушим. Где-то около десяти утра я сам деликатно принялся обзванивать знакомых…
У знаменитого политического ТВ-деятеля работал автоответчик. Я оставил сообщение – нечто пафосное, типа “Но пасаран!”. Набрал не политическому ТВ-деятелю Ване Демидову (незадолго до путча сменившего пульт режиссера программы “Взгляд” на кресло Рулевого “МузОБОЗа”). Иван Иванович крепко спал, но его бесподобная супруга Елена Леонтьевна (та, которая ныне крепко держит в нежных девичьих ручках Отара Кушанашвили и все музвещание на ТВ-6) спросонья ответила, что вы все, мол, уже заколебали; хватит звонить, поспать дайте. Добавила: “Все в порядке, мальчики (это о ведущих “Взгляда” Любимове и Политковском. – Е.Д.) там, в Белом Доме, уже работают”. От этой деловитости и безмятежности стало не по себе и я бы даже сказал – еще страшнее.
Непоколебимого Тельмана Гдляна с утра уже не было дома. Его жена Сусанна, правда, еще не знала, что он будет вот-вот арестован. И разговаривала достаточно спокойно… Вообще тогда арестовали как-то подозрительно немногих. И было пряное ощущенье куража. Нездоровая возбужденность носилась в августовском воздухе прекраснейшей из столиц. Такие дела. Захотелось еще выпить. Супруга вяло согласилась в обмен на торжественное обещание, что за руль я сегодня не сяду.
Вскоре мне дозвонился недоумевающий Костя Кинчев. Спрашивал: как лучше идти на баррикады – с гитарой или с водкой? Я малодушно ему отсоветовал идти вообще. Сказал: “Кость, а на фига тебе это надо? У тебя же дети. Сиди дома. Как-нибудь, блин, без рокеров вся эта херня рассосется”. Он меня героически не послушался (и живо отправился на праздник Великого противостояния с загадочной “Альфой”, которая – ура! – не пришла). За что и получил правительственную награду, кою потом вернул правительству.
Накатил я еще 100 грамм. И еще 50. Уже без персиков. Позвал соседа и усугубил. Жена решительно не одобряла, но перечить не стала ввиду неординарности ситуации. Не каждый день путчит все-таки.
Во хмелю стал подумывать о политическом убежище. Ну так, на всякий случай. Созвонился со спецкором CNN (“Си-Эн-Эн”) Морикой Олсон, с которой познакомился за несколько недель до этого в Атланте, штат Джорджиа (снимал там фильм… о старом дружбане Крисе Кельми под названием “If the People Will Lead”). Ей не было страшно, что огорчало.
Намного полегчало, когда я переговорил с легендарным генералом КГБ Олегом Калугиным. Олег Данилович был дома. Более того, запросто подходил к телефону. И очень бодро наговорил массу весьма героического. Сказал, что в постоянном контакте с загадочным (как тогда казалось) А.Н.Яковлевым. Был спокоен при этом, как сейф. “Этих преступников будут судить, у них ничего не получится, народ не даст им раздавить демократию”. Зная, что экс-разведчик – человек осведомленный, я не без труда вычислил: все не так уж худо, видать, игра закручена с поворотами, то есть, цитирую Макаревича, “пропасть или взлет”, и взлет как раз весьма вероятен. Калугин никогда не ошибается?
20 августа 1991 года в два часа дня я судился в Ленинском райнарсуде. По так называемому “делу Рыжкова” (иск к бюллетеню “Совершенно секретно” по поводу моей статьи “Кто такой этот Рыжков?”). Здание суда расположено за гостиницей “Белград”. Недалеко, в общем-то, от Белой Цитадели Ельцина на набережной. По дороге от дома (Волгоградский проспект) до Смоленки я видел штук восемь БТРов, 4 танка и… примерно две дюжины очередей за дынями. Дыни почему-то давали 20-го. Дыни. Многие больше были обеспокоены ценами, чем путчем. А сейчас ценами обеспокоены все.
Утром 21-го мы с женой выехали за сыном. Он отдыхал на даче под Ригой, а всю телефонную связь с Прибалтикой путчисты зачем-то обрубили. Часа в три дня я заснул за рулем (бессонные путчевые ночи, мать их!). Новенькая “восьмерка” слетела в красивый кювет на скорости явно больше 100. Мы с женой отделались сотрясениями мозга, сплющенными позвоночными дисками и вполне кинематографичными царапинами. Но гораздо больше “мозг сотрясла” веселая реакция гаишников (дело было в поселке Кунья под Великими Луками). На наш вопрос, как там, мол, дела у Ельцина, разбитной капитан хохотнул: “Дела в прокуратуре, а у них там в Москве – делишки”. Долго я потом возмущался. Как же так! Судьба страны, решается, а им насрать. Теперь тот офицер выглядит куда мудрее. Он-то понимал, что лучше в этой стране уже не будет, все перемены и пресловутые новые повороты – только к худшему. Думаю, поэтому-то этот гаишник вряд ли голосовал за ГАЗа (Зюганова) на минувших президентских выборах.
Но тогда, в 1991-м, все было ясно: кто – справа, кто – слева. Кто прав, кто виноват. Кто хороший, кто плохой. Я ненавидел узурпатора, понимаешь, Янаева с его пестрой командой и не одобрял поведение Сергея Ломакина. Я гордился многочисленными своими друзьями, что нешуточно рисковали жизнями в коридорах Белого дома. Не надо тогда было мучиться с выбором. А сейчас, похоже, не то что надо, но приходится. Пять лет назад мне было страшно за себя и семью. Сейчас страшно за народ и державу. Понимаю, что пафосно звучит. Понимаю, что подставляюсь. И понимаю, что, напиши я “знаю, как надо”, нагло соврал бы.
Мы этот номер (не целиком, конечно, но эту и первую, титульную полосы) посвящаем не ГКЧП, а собственным сомнениям. Просто уверен: все остальные издания, которые лично мне нравятся, – не дадут слова ни забытыми ныне ГКЧПистам, ни сочувствующим. Хочется равновесия. Плюрализма хочется. С человеческим лицом.
И новую машину я разбил бы в обмен на гарантию стабильности. Конечно, я не мучим ностальгией по застойным временам; меня Родина-мать засадила за тюремную решетку, когда мне было 20 – и фактически за что? За чтение неправильных книжек. Однако чувство уверенности в завтрашнем дне тогда было. Была уверенность, что будет так же хреново, как всегда. И, кстати, убежденность в том, что никто из друзей и родственников от голода (настоящего!) не загнется.
Есть два способа прожить жизнь. Две основные мули, как говорит один мой знакомый. Две. Можно либо БЫТЬ, либо ИМЕТЬ. Россияне всегда выбирали первое. Поэтому не могло быть и речи о конкуренции Запада. Сейчас что-то непонятно. Стало быть, мы можем проиграть. И зачем тогда нужно было побеждать тем августом?
Дурак в России – больше, чем дурак…
