Настоящий полковник Сергей Гармаш

Рубрики: [Интервью]  [Кино]  

В воскресенье культовому российскому актеру исполнилось 55. С ГАРМАШОМ мы встретились в студии «Правды-24» накануне его творческого вечера. Но говорили не только об этом, разумеется. Сокращенная версия нашей ТВ-беседы 1 сентября опубликована интернет-изданием «Свободная пресса» (главред – Сергей Шаргунов & шеф-редактор – Захар Прилепин). Предлагаем нашим читателям полную версию.

Сергей Гармаш

I. Неудавшийся «Любовник»

– Приветствую вас. Я обратил внимание, что прямо перед эфиром, только приехав, запросились сразу на улицу курить. Потому что у нас не курят здесь. Тоже никотиновый наркоман?

– Честно говоря, да. Никотиновый наркоман.

– А сколько можете продержаться без сигареты?

– Да, наверное, я продержаться могу много. Иногда, когда долго летишь в самолете, ты так, автоматически у себя что-то включаешь. И мучений, каких-то метаний по самолету нет. Но, с другой стороны, я представляю себе такую ситуацию, что я репетирую в театре или, скажем, репетирую на съемочной площадке, особенно, когда что-то сложное, когда-то что-то не получается – и представить себе эту секунду без сигареты? С третьей стороны, я понимаю, что, наверное, может быть, уже и пора бросать.

– Вот Ширвиндт бросил свою трубку курить.

– Давно?

– Прошлым летом я с ним разговаривал. Говорит, что бросил, все трубки свои раздарил.

– У меня друг Тодоровский со второй попытки бросил. Первая попытка у него была недлинная. Но сейчас это уже, в общем-то, больше года, по-моему. Конечно, он был тоже страшный курильщик. И даже не мог себе вообразить, что это может произойти. Но получилось как-то. Я не против борьбы с курением. Наверное, скорее я за. И не хочу, чтобы курила моя дочь, мой сын. Но считаю, что все-таки надо как-то уравнивать в правах и курящих, и не курящих. Огромный холдинг у вас ВГТРК. И здесь огромное количество курящих людей. Создавайте какое-то помещение.

– Курительные?

– Ну да. Тем более никто же не сосчитал, кого в мире больше, курящих или не курящих. Постоянно мы слышим какие-то заявления, в том числе и от ученых, что никто еще точно полностью не доказал, в чем вред никотина. Версий много всяких.

– Но. Кстати, версия существует и про то, что есть польза определённая.

– Да, и такая версия имеет место быть. Поэтому, учитывая различные споры по поводу ледниковых периодов и глобальных потеплений, я совсем не удивляюсь, если пройдет год-два и нам скажут: «Курить полезно».

– Курить-то, может быть, полезно, а может, вредно. Но точно вредно, мне кажется, запрещать в кинематографе сцены никотиновые. Вот то, что сейчас пошли веяния, что надо вырезать в теле-повторах фильмов, которые стали уже классикой, сцены с курением…

– Но это до такой степени глупо, что тогда скоро, понимаете, для борьбы с насилием нужно будет вырезать драки, пощечины. И просто вырезать жизнь. Это жизнь. Это часть жизни. Это то, что делают люди. Понимаете? Я согласен, например, что не нужно, наверное, показывать, как вводить героин. Без этого-то можно обойтись.

– Нет, ну, у того же Тарантино как это шикарно сделано! Это ведь, все зависит от того, «как». Я имею в виду сцену с иглой в «Криминальном чтиве». Там шикарная есть сцена в исполнении Травольты.

– А мы, если покопаемся с вами, то найдем массу примеров, когда курение непросто дым, а еще часть характера персонажа.

– Что-то, я думаю, нас сейчас с вами за пропаганду никотина забанят. Поэтому давайте просто перейдём к кино. Существуют разные точки зрения в среде кинематографистов на то, каково будущее отечественного кинематографа. Большинство настроено не самым оптимистичным образом. Как настроен культовый актер Гармаш?

– Я не считаю себя культовым актером. Спасибо большое.

– Это не мне спасибо. Это оценка зрителей.

– Я настроен, скажем, в большей степени, конечно, позитивно. Хотя я отдаю себе отчет в том, что происходит такая невидимая и необъявленная, ну, что ли временем диктуемая борьба между индустриальным и художественным кинематографом. Я ничего не имею против индустриального кинематографа, которого много. И, скажем, 3-D. Какие-то фантастические блокбастеры, боевики, фэнтези и так далее, и так далее, и так далее. Мы тоже немножко в эту сторону движемся. Так вот для меня главная проблема лежит в той области, что ни на Западе, ни здесь мы не должны ни в коем случае терять объем художественного кинематографа. Даже то, что уходит от нас пленка, к нам приходят другие носители, к нам приходит очень много графики и так далее – все это тревожно. Если мы потеряем художественный кинематограф, мы потеряем кино. Это будет называться уже как-то по-другому. А вот этого бы, конечно, не хотелось.

– Ну, а что, допустим, вы можете сделать для этого? Я имею в виду не «вы» лично, а цех. У вас в четверг творческий вечер. Вы же там наверняка не будете говорить о каких-то проблемах. Люди придут развлечься. Вы будете в большей степени развлекать. Правильно?

– Я вас, может быть, даже разочарую. Я сразу начинаю с того, что я не танцую, не пою, и не играю на гитаре. Цель этой творческой встречи – сократить как-то дистанцию и поговорить со своим зрителем и услышать вещи, скажем, некомплиментарного характера. Ведь иногда в таком интервью, как с вами, иногда просто времени не хватает, чтобы вспомнить или вытащить что-то из своей памяти. Но у меня вечер построен так. Я делаю короткий монолог. Рассказываю, как я дошел до такой жизни. И тем самым монологом провоцирую зал на общение. На то, чтобы они разговаривали со мной. Задавали вопросы. Я опять-таки подчеркиваю, не обязательно писали какие-то комплиментарные записки. Это мне неинтересно. А вот которые заставляли бы меня задуматься… На прошлом творческом вечере вдруг мне достаточно молодой человек прислал («Студент» подписался) вопрос: «Как вы относитесь к смерти? Часто ли вы о ней думаете?». И когда тебя заставляют как-то задуматься и ответить честно, вот это вот интересно. Потом скажу вам, что отправным пунктом для этого было. Когда-то несколько лет назад с Олегом Ивановичем Янковским мы представляли картину «Любовник». Было обсуждение после фильма. И нам казалось, что мы-то про этот фильм и про всевозможные его финалы, про все уж проговорили втроем. Я, он, Тодоровский. Вдруг встала молодая девушка и сказала: «А вы знаете, что? Для меня это фильм об очень сильной женщине». И это была такая неожиданная мысль. Молодая, 22-летняя девушка сказала, это фильм об очень сильной женщине. Поэтому такие встречи очень полезны. Чтобы поговорить со зрителем о театре, о кино, о жизни, о литературе. Очень с удовольствием я говорю о литературе, об образовании. О чем я не говорю? Я не говорю о политике. Не потому, что боюсь это делать, а потому, что считаю, что это ужасно неправильно. Потому что, если вы меня спросите: «Вы что, не говорите вообще о политике?», отвечу: нет, я говорю. И с вами буду говорить с удовольствием на кухне. Я должен говорить о политике языком кино и языком театра. А вот языком пороть в Театре эстрады – это уже даже не то, что непрофессионально. Это неприлично. Нужно заниматься своим делом. Тогда мы жить будем лучше.

– Вы упомянули фильм «Любовник». Я помню, на «Кинотавре-2002» все были абсолютно убеждены, что приз за лучшую мужскую роль получит Гармаш (Гран-при получила сама лента). Это в кулуарах все говорили. И потом во время церемонии награждения выясняется, что этот приз за лучшую мужскую роль вы поделили с Олег-Ивановичем Янковским. Вы помните, как это было?

– Во-первых, я не был тогда на этом «Кинотавре». И не могу знать, как это все произошло. Но, вы знаете, честно говоря, я вам скажу так. Я имею достаточное количество призов наших национальных. И той, и другой академии. Даже, может быть предостаточно. Вот получал за картину «Дом». Но я отношусь к этому с такой очень здоровой долей условности. И вот, понимаете, если есть у меня, допустим «Ника» за «Франкенштейна», то я эту «Нику» обязательно делю с Краско, который рядом стоял со мной в номинации. Поэтому сама номинация – это и есть достижение.

– Вас не было на церемонии закрытия. И как раз говорили: ну, вот Гармаш не приехал. Поэтому, в общем, нужно кому-то вручить премию. Такие моменты действительно бывают, что при решении учитывается физическое присутствие на церемонии?

– Женя, это вопрос к жюри. Вот когда я был в жюри один раз на «Кинотавре», у меня такого не было, правда, не было. У нас был спор. И помню, мы разделились по поводу одной актрисы почти пополам. А потом долго-долго как бы беседовали и все-таки приняли решение, что и та, и другая были достойны приза.

II. Орден за «Катынь»

– В позапрошлом году, говоря о наградах, вы получили польский орден какой-то, да?

– Так случилось, что я узнал об этом позднее.

– Да? То есть вас опять же не пригласили на вручение?

– Нет, нет, нет. Они мне позвонили. Там, видно, у них долгая какая-то церемония. Дело в том, что они мне позвонили совсем недавно и пригласили на торжественную церемонию вручения этого ордена. В Пушкинский музей. Я в это время играл спектакль. И я хотел прислать своего представителя, завлита из театра, они сказали категорически «нет». «Мы организуем специально действо в посольстве. Это для нас серьезная награда». Это было приятно. Но я узнал об этом, честное слово, буквально месяц назад.

– А за что? По совокупности, как говорится, или за какую-то конкретную работу?

– Нет, они сказали: за сотрудничество с Анджеем Вайдой в спектакле здесь в Москве, и за картину «Катынь». Но, в основном, думаю, что, за картину «Катынь». Я играю там русского офицера, который спасает польскую женщину. И поляки очень тепло и положительно относятся к этому персонажу. Это приятно. Свой первый приз, кстати, вообще в жизни я тоже получил не в России. Я получил его в Германии за лучшую мужскую роль в 1996 году. Это самый первый приз. У меня до этого не было ничего вообще. Лента называется «Последний курьер». Я играл там главную роль.

III. Между мовой и Москвой

– Гармаш – фамилия украинская.

– Совершенно верно.

– И родились вы в Херсоне.

– Да.

– Но при этом у вас как позиционирование? Сейчас начали делить по национальностям. Вот, допустим, я читаю про Коротича, написано: «Советский и украинский поэт, писатель» и прочее. Вы – советский и русский? Или советский, русский и украинский?

– Это серьезный вопрос.

– И Гармаша, наверное, хотят все иметь?

– Дело в том, что, скажем, я не обделен вниманием ни украинских СМИ, ни украинского кинематографа. Я получаю оттуда огромное количество предложений. У меня там огромное количество друзей. Кроме всего, это моя родина. Живут там родители. Но, понимаете, вот это вот деление – это до такой степени неправильно и до такой степени это серьезный вопрос, что если бы сказать все откровенно по этому поводу, мне закроют въезд туда, на Украину.

– Тогда не будем.

– Понимаете, я отношусь к этому исключительно не с точки зрения какой-то политической и национальной, а только с точки зрения культурной. И если вспомнить нашу историю и нашу культуру, то очень трудно будет нас разделить. Начиная с городов, которые построены были русскими людьми, русскими царями, русскими архитекторами. И потом, переходя постепенно к кинематографу, к литературе и ко всему прочему, – то вот где здесь эту линию раздела делать, этого просто-напросто не получится. Или получится так, что от какой-то из двух культур не останется ничего.

– Это правда. А родители у вас – этнические украинцы?

– Они – этнические. Но дедушка по маме у меня поляк. А родился он и вырос в украинской деревне.

– Это который Ипполит, да?

– Да. Он родился и вырос в украинской деревне. Вторую часть жизни прожил в Евпатории. А у папы абсолютно украинские корни. Есть какой-то у него и цыганский корень. Но к стыду своему, я в этом смысле плохо образован. Мне все хочется залезть на какой-нибудь сайт – но я так их боюсь и так им не верю…

– Это правильно.

– Но знать бы надо, конечно, свою родословную. Папа у меня из Луганской области. Из украинской семьи. Из кулацкой семьи, можно сказать. Моя бабушка была 12-ой в семье. У нее было 13 братьев. И вот, понимаете, думаю, как такую семью можно было прокормить? Конечно, когда там было шесть или семь коров, – это уже были кулаки. А на самом деле, как мне рассказывал дед, были простые люди. Потому что, говорит, просто нужно было что-то кушать.

– Ну да. А вы по-украински говорите?

– Говорю. И более того, я же сыграл «Белую гвардию» на украинском языке. До этого у меня был опыт просто озвучания на украинском языке. Полковника Козырь-Лешко. Я даже много сам редактировал. Мне очень слух сильно режет, когда я, скажем, вижу какие-то русские фильмы, и в них начинают говорить по-украински неправильно.

– А бывает такое, да?

– Очень часто.

– Я думал, только в Голливуде.

– Здесь же есть Маковецкий. И огромное количество актеров с Украины, которые прекрасно знают язык. Я и Шевченко знаю наизусть. Но это из школьной программы, я ведь в школе-то учил украинский язык.

IV. Настоящий полковник

– Есть такие роли, которые вы бы хотели сыграть. Но уже точно никогда не сыграете? Ну, я не знаю, ну, вот Джульетту вы точно никогда не сыграете. Ромео, наверное, тоже.

– Да я и не хотел Ромео играть, честно говоря. Вы знаете, я вам скажу такую вещь – может быть, в этом смысле чуть-чуть какую-то роль сыграли педагоги школы-студии МХАТ, может быть, отчасти мой характер – я никогда в жизни не мечтал о ролях. О конкретных. И сейчас не мечтаю. То есть я хочу сыграть роль хорошую – и все. Но чтобы вот я ходил и думал: Гамлет, Гамлет. Нет, ничего подобного. Может быть поэтому судьба мне делала подарки. Скажем, я сыграл в дипломном спектакле Лопахина. И пройдет сколько-то лет, и Волчек сделает «Вишневый сад». Назначит меня на роль Лопахина. У меня была дипломная работа Митя Карамазов. И вдруг – раз, Фокин делает «Карамазовых» и дает мне эту роль! Но, видимо, это уже все. В общем, хотелось бы сыграть то, что отпущено лично мне. Например, изобразить побольше людей каких-то слабых, которых я играл мало.

– Вы = настоящий полковник всегда. Таких играете.

– Понимаете, роль настоящего полковника – уже много всего перепробовано. Но вот когда-то, допустим, Месхиев доверил мне роль такого совершенно опустившего, слабого человека Маркеранца в комедии «Механическая сюита». И мне это было чрезвычайно интересно. Был еще опыт игры подобного человека – Олега Викторовича в картине «Поклонник» у Коли Лебедева. Я не люблю слово «амплуа». Мне интересно играть разных людей, разнообразные характеры и судьбы. А вот так, чтобы сказать конкретно: вы знаете, я вот сижу сейчас, думаю, что моя последняя цель – это король Лир. Нет. Это просто не мое устройство.

– А от многих ролей отказываетесь?

– В последнее время, когда количество предложений, так сказать, является немалым, да.

– Потом не жалеете никогда? Бывает, что вы отказались. Потом, о-па…

– Могу привести такой случай, что ли похвастаться. Есть свидетель реальный. Павел Семенович Лунгин. Дело в том, что он меня вызвал и предложил мне играть в «Острове». Я отказался по телефону, прочитав сценарий. Он второй раз мне позвонил. На третий раз он сказал, что у нас просто будет скандал. И я проехал к нему в студию. Он в это время доделывал «Бедных родственников». Я приехал к нему. И убедил его в том, что я искреннее не хочу играть священника. Раз. А, во-вторых, что я в этом персонаже вижу некую гордыню и вообще, говорю, дело в том, что, я выпью тебе кровь. Я не хочу играть священника. Но, когда я увидел картину, то, мало того, что мои какие-то сомнения по поводу гордыни, находящейся в этом персонаже, были развеяны, я первым подошел и обнял Лунгина и Мамонова. И поздравил их с изумительной картиной. Наверное, я бы сыграл эту роль. И, может быть, даже фильм имел бы успех. Но, безусловно, не такой. Так, как Мамонов, я бы не сыграл ни за что. Потому что это тот вариант, когда роль как бы написана для него. Ну, в основном, вы понимаете, конечно, отказы, скорее всего, происходят из-за формата. Скажем, если это формат 200 серий, я пока что могу прожить без этого. А вообще чаще всего зависит от самого материала. И больше вам скажу: сейчас вам любой из актеров, снимающихся много, скажет, что занимается переписыванием сценария. Иногда совместно с режиссером, иногда под руководством режиссера.

– Я перебью. Речь идет не об импровизации во время съемок?

– Нет. Иногда, особенно в сериалах, актеры (безусловно под эгидой режиссера) переделывают диалоги. Потому что на 99 процентов это сделано левой ногой.

– То есть вы считаете, что у нас очень слабая сценарная школа и что у нас не хватает сценаристов хороших?

– Я думаю, что их очень не хватает.

– А кого у нас еще не хватает в отрасли? У нас режиссеры-то хорошие? Вы снимались у таких режиссеров, что вам грех жаловаться.

– По моему ощущению, по тому, что я слышу, я думаю, что, (конечно же, это касается не только вгиковской, но и всех театральных школ) происходит некая смена поколений. Понимаете? У нас стали по-другому учиться. Если вы возьмете, скажем, интервью у студента второго курса ВГИКа и возьмете идентичное интервью у Тодоровского, то это будет небо и земля. А все почему? Сколько было у Тодоровского семестров литературы и сколько сейчас литературы во ВГИКе. Понимаете?

– Ну, что же? Я надеюсь, что все люди, которые придут на ваш творческий вечер, смогут задать вам те вопросы, которые я не успел задать. И насладиться монологом, который, к сожалению, я не смогу услышать.


Евгений Ю. Додолев

Владелец & издатель.

Оставьте комментарий

Также в этом номере:

«Мы – Миллеры»: Семейный уик-энд
От фильма «АССА» до Болотной – сплошной Цой
ФБ-Взгляд
Синема
«Лимонки» двадцатилетней выдержки


««« »»»