Виталий КОРОТИЧ
Экс-Главный редактор “Огонька”
Национализм немного замутил мозги. И наш журналистский брат, вырвавшийся к власти, способствовал этому замутнению. Филологи в свое время пришли к власти на Украине, в Армении и Азербайджане. Но… Нето, замечательный поэт, начал гражданскую войну в Анголе! Замечательный поэт Че Гевара “экспортировал” кубинскую революцию в Латинской Америке.
Наш брат (журналист и писатель) должен наконец заняться своим делом. Потому что и в России самую экстремистскую часть возглавили мастера пера. Наша трагедия в том, что у нас никогда не было того, что на Западе зовут политическим классом. И нам надо возродить политический класс. Но не в условиях диктатуры компартии, а в условиях многопартийной системы. Это будут другие политики. Политики, зависящие от избирателей, живущие на взносы. Не в условиях партии, слитой с государством, а в условиях, когда они далеко не будут государственной элитой.
Гавел повел себя достойно, он не экстремист. Но это замечательное исключение, которое подтверждает правило. Истории известно несколько грамотных людей, которые приходили к власти и не делали ничего плохого.
Я думаю, что сейчас мы переживаем то, что Латинская Америка пережила. У них была самая романтичная литература в мире. Маркес, другие романтики, которые так красиво пели. А затем, когда пришли к власти циничные жестокие диктаторы, всякие пиночеты разных стран, литература эта закончилась. Сейчас в разряд романтических стран можно отнести Польшу, Россию. Только в наших замечательных романтических странах такие рыночные чудеса творятся. Мы ринулись в этот океан, сейчас в этом океане опять побратаемся.
Мы в этом столетии жили как страна, ожидающая Чуда. Ленин. Естественно, Сталин. Естественно, Хрущев (“Вот в 80-м году будет коммунизм”). Брежнев коммунизм заменил Олимпиадой. Затем появился Андропов, который сказал: дисциплина. Дисциплина и все. Как ленинское “плюс электрификация всей страны”. И все будет в порядке. Горбачев схватился за все сразу. Все ждут Чуда, чудодейственного рецепта. Сейчас приедет барин, барин нас рассудит.
Что хотят американцы от своего президента? Армия, границы, работающие: связь, железные дороги. Все. А работать – это уж, извините, ребята, ваше дело, работайте сами. Президент США получает 200 тысяч в год. Это зарплата ректора хорошего университета. Т.е. президент имеет место в социальной системе. Далеко не решающее. Не место чудотворца. Если бы президента в Америке вообще не избрали, страна все равно работала бы. Здесь: взгляды, ищущие чудотворца.
Я допел нашу государственную песню “…До основанья, а затем”. Вот тут я заикнулся. У нас после “а затем” всегда не получается. То, что этот “мир насилья” надо было разрушить – вопросов нет. Совершенно ясно, что Система была нежизнеспособной. Причем желание ее разрушить исходило и от нас с вами, которым просто хотелось потрепаться, подышать, почитать, поездить. И от Громыко, который выдвигал Горбачева и понимал, что нужно что-то реформировать, потому что мы отстаем в гонке вооружений в соревновании с другими супердержавами. Т.е. и внутри коммунистического штаба тоже происходила напряженка.
Хорошо, система рухнула, а дальше? И здесь взорвались наши старые болезни. Ведь в России всегда были те (от Петра Первого до Чаадаева), которые говорили: нам надо сомкнуться с человечеством. И были наши патриотические государи типа Александра III, умирающего от алкоголизма. Наш особый путь, Третий Рим вообще. Умом не понять, аршином не измерить. И сейчас мы опять входим в эту стадию – аршином не измерить.
Нам надо найти свою соизмеримость с человечеством.
Мы создали эпоху ненависти, нам надо заниматься конверсией, надо заниматься всем этим, открывать все свои заслонки. Я думаю, что надо делать это в условиях упорядоченного режима.
Мне стыдно об этом говорить, но я думаю о том, что немного порядка нам не помешало бы. Говоря об этом, я думаю об одном. А в мозгах наших лихих начальников (некоторых) крутится: Пиночет, Южная Корея, Тайвань, экономические успехи при конвойном возле каждого рабочего. Я этого не хочу.
У меня никогда не было такого патриотизма: ах, березки, ах, родная распевная песня. Я могу поставить себе пластинку в любом доме, и мне будет ностальгично. Я думаю о другом. О том, что поиски своего места в человечестве важны для каждого народа и для каждого человека в отдельности. Я ищу. И, по-моему, нашел свое место. Мне очень хорошо во многих странах, но я умру здесь. И буду здесь не только потому, что я такой ностальгически исстрадавшийся, а потому, что я больше нигде не буду полноценен и счастлив.
Я очень хорошо могу сейчас жить в Америке. Денег у меня хватит. Но когда я сажусь с американцами своего возраста, я вдруг ощущаю, что вокруг меня нет общей (с ними) памяти. Они говорят: а помнишь 70-е годы… Ан нет, я не могу с ними говорить про общих баб, книги, фильмы. Я марсианин. Который будет обречен. Или на разговоры с эмигрантами, повторяющие абсолютно один к одному московские разговоры о том, какие паразиты сидят в правительстве. Или я буду обречен на сочинение мемуаров. Или ностальгическое ковыряние в носу.
Страус бегает, рыба плавает, воробей летает; каждый хорошо движется в своей среде.
Я много делал для того, чтобы моя страна выглядела по-человечески. И вот этот самый воробей, которым я себя считаю, вдруг увидел, что очень страшно. Вокруг меня (в Москве) исчезли ласточки. Это одна из самых “экологических” птиц, в грязном воздухе их нет. Исчезли бабочки, изменилась окружающая среда.
Вы знаете, что меня больше всего поразило, когда, долго пробыв там, я приехал сюда? Я извинялся. Чисто рефлекторно, задев кого-то. На меня смотрели, как на идиота. Я почувствовал себя частью этого сообщества, когда начал садиться, не глядя: стоит ли рядом женщина; когда я стал протискиваться в вагон метро. Мне это противно.
Мы живем в обществе, которое уже лет 5 – 6 о законах забыло. Это и по большому счету, и по малому. Мы живем в условиях паралича. С Украины, из Грузии, отовсюду мне пишут множество друзей, которые просто плачут от того, что происходит. И у меня такое ощущение, что и на Украине, и в Грузии, судя по письмам, тысяч 30 бегает по улицам, стреляет в разные стороны. Все остальные сидят дома и боятся. Переполненные страхом, воспитанным в них всем опытом Советской власти.
Мы потеряли породу, потеряли дворянство, потеряли национальную элиту, потеряли Человека. Надо перечитывать Бунина, Набокова. Бунина, который возмутился. Набокова, который вспоминал, как швейцар привел восставших крестьян сразу же к семейному сейфу. Это опыт людей, которые уходили отсюда, как Рахманинов. Потому что рояль выбросили из дома, где сейчас министерство печати. Мы потеряли Пушкина, который черт знает за что идет стреляться. И умирает. “Большое дело, анонимка пришла. Я их получаю 10 в день, а он стреляется”. Лермонтов. Человеку не подали руки в обществе; он шел домой, брал пистолет и стрелялся. А сегодня попробуйте напомнить человеку, который вам не отдает долг, у вас будет репутация жмота. Нам надо реставрировать какие-то вещи.
Нельзя начинать реформы, не зная морали. Я много об этом думал. Давайте сначала. Революция? Прекрасно, Коллонтай, заявляющая: давайте любить друг друга легко, как пчелы в цветке, как ветерок в листике. Хорошо, Коллонтай хочет так. Далее Ленин, Сталин, Крупская. Затем 1926 год. Сталинский семейный кодекс, где написано, что одна из брачующихся сторон может послать открытку в загс и после этого брак считается остановленным, без всяких взаимных обязательств. 1932 год: Аллилуева застрелилась, 1934 год – Павлик Морозов, сукин сын, донесший на папу, объявляется национальным героем. Затем в этом же году закон о ЧСИР – членах семей изменников Родины. Идет совершенно четкий курс на уничтожение семьи. Семья уничтожается до предела, она и сегодня разрушена. Систему мы не можем принимать и не принимаем, но она задала свой курс. “Твоя кто семья, кто твои папа, мама? Партия, Ленин, Сталин.” “Мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз”. Мы все это горланили на демонстрации не задумываясь.
И возникает общество, которое сегодня начинает говорить о высоких категориях. Кто может родиться? Кроме жулика? Кроме спекулянта? Кроме человека, начинающего торговать без того представления о долге, с которым купцы в Замоскворечье хлопали друг друга по рукам и заключали миллионные сделки под честное слово. Мы об этом забыли. Мы помним только о том, как они от 100-рублевых бумажек прикуривали.
