– Помню ваше выступление на каком-то высоком собрании и реакцию на него сидевшего в президиуме Горбачева. Вы призывали Михаила Сергеевича покончить с расхлябанностью, анархией и потуже закрутить гайки. Вас провожали овацией. Телекамера крупно показала Горбачева, он радостно улыбался и аплодировал вместе с другими.
– Это было на всесоюзной встрече ветеранов войны и труда. Выступать я не собиралась, но в перерыве мне сказали, что Михаил Сергеевич просит меня подняться на трибуну. Говорила я от чистого сердца, так, как думала. Что реакция в зале была именно такая, меня совсем не удивило. Там ведь собрались люди моего поколения и старше. Мы привыкли всю жизнь работать, подчиняться дисциплине, и, конечно, нам больно было смотреть, как под демократическими лозунгами разрушалось то, что мы строили на протяжении десятилетий. Я, например, после четвертого класса школы пошла на завод, к станку, работала токарем. Понимала: идет война, Родина нуждается в защите. А сегодня слово “родина” стали со строчной буквы писать… Тогда, на совещании, мне показалось, что моя речь не просто понравилась Горбачеву, а помогла ему что-то понять и решить для себя. К сожалению, я ошиблась. Этот человек оказался не способен остановить разрушительный процесс, начавшийся по его вине. На совести Михаила Сергеевича лежит тяжкий грех.
– Надо полагать, вопрос о вашем отношении к распаду СССР неуместен?
– Это величайшая трагедия. Не надо только объяснять все объективными историческими причинами! Просто люди рвались к власти, и развал Союза показался им наиболее коротким путем к цели. Я убеждена, что и весь этот спектакль с путчем, с героической обороной Белого дома нужен был лишь для того, чтобы устранить неугодных, отправить в отставку оппонентов. Для многих абсолютно ясно, что и Горбачев, и Ельцин заранее знали о создании ГКЧП. Просто у каждого была своя роль, свой расчет. Один выиграл, другой проиграл. Впрочем, Бог с ними, это можно было бы считать их личным делом, но обиднее всего то, что народ держали и держат за массовку, толпу, подыгрывающую вождям.
Я высказываю свои субъективные взгляды, признавая, что в политике я человек малограмотный, фактически дилетант. Но никто не лишал меня права иметь собственную гражданскую позицию. Многое из того, что творится, не поддается, по моим понятиям, никакому логическому объяснению. Вспомним эту историю с тремя мальчиками, погибшими в августе 91-го. Я не спрашиваю, зачем нужно было бросаться с голыми руками под бронетехнику, выводимую из города. То, что сделано, уже сделано. Ребятам посмертно присвоили звание Героев Советского Союза, похоронили со всеми мыслимыми почестями, на их могилах открыли памятники, семьям погибших по сей день оказывается материальная помощь. Все нормально? Тогда объясните, почему, когда умер трижды Герой Советского Союза прославленный летчик Иван Кожедуб, его вдове выделили только двадцать тысяч рублей на памятник? Это что – насмешка, издевательство? Неужели легендарный ас сделал для страны меньше троих ребят и вообще – почему возможными стали такие сравнения?
– Кажется, отпала необходимость и в вопросе о том, как появилась ваша подпись под знаменитым “Словом к народу”, которое позже окрестили идеологической программой ГКЧП.
– Господи, какая программа? Но если вы хотите знать, я как раз “Слова” и не подписывала. Мне позвонили по телефону, прочитали несколько абзацев. Мысли мне показались здравыми, я попросила привезти мне полный текст. Никто не приехал, а потом я увидела уже публикацию в газете. Но кстати, я и сегодня не вижу в “Слове” ничего предосудительного. Какая крамола в призывах к спасению своей страны?
– Эмма Евгеньевна Язова показывала мне семейные фотографии, где вы запечатлены в обществе одного из главных ГКЧПистов.
– Для меня Дмитрий Тимофеевич никакой не ГКЧПист, а большой друг. Он им был и останется. Если вы рассчитывали, что я стану сейчас отрекаться от этого человека, то глубоко ошиблись. С Язовым я познакомилась, когда он был всего лишь майором, служил на Дальнем Востоке. Потом на время наши пути разошлись, а снова мы встретились в Чехословакии, когда Дмитрий Тимофеевич носил уже генеральские погоны. С той поры мы уже не теряли связь. Помню первую встречу в Москве. Был какой-то прием в Кремле. Язова только-только перевели в Министерство обороны. Вижу, ко мне через весь зал летит Эмма Евгеньевна с распростертыми объятьями…
– Вы навещали Дмитрия Тимофеевича в “Матросской тишине”, носили ему передачи?
– В этом было бы что-то демонстративное, показушное. Наша дружба не нуждается в каких-то публичных доказательствах. Не проходило недели, чтобы я не перезванивалась с Эммой Евгеньевной, не узнавала новости из “Тишины”. На тот период, считаю, этого было вполне достаточно. Язовы знают: если от меня потребуется конкретная помощь, я окажу ее не задумываясь.
– Слушаю вас, Людмила Георгиевна, и удивляюсь тому, что вы никогда не состояли в КПСС. Этакий беспартийный коммунист.
– Я трижды подавала заявления о приеме в партию. Но в первый раз написала тушью, что оказалось нарушением каких-то там правил. Я делала это, естественно, не специально. Просто переписывала ноты и забыла перезарядить ручку. Очень тогда обиделась, что из-за какой-то формальной придирки меня “завернули”. Когда решилась на второй заход, отвод был иным. Меня обвинили в аморальщине из-за того, что я разошлась с мужем. И говорил мне это человек, который за несколько лет до этого бросил жену с маленькими детьми. А ведь никто не знал, что уже после развода я четыре месяца кормила на свою зарплату заболевшего бывшего мужа… Еще у меня был выговор по комсомольской линии: я направила в колхоз на картошку хористов, а скрипачей из оркестра не пустила, пожалела их руки. В райкоме мне сказали, что я слишком бережно отношусь к пятому пункту: мол, евреев защищаешь. Я сказала: не евреев защищаю, а людей ценю.
Третий раз мне отказали из-за того, что я только год проработала на новом месте. Все. Больше я и не пыталась. После сорока, считаю, поздно вступать в любые политические организации.
А кроме того, время наглядно показало, что не партбилетом в кармане определяется сила убеждений. Разве среди бывших членов КПСС, занимавших видные посты, мало таких, кто поспешил вывернуться наизнанку?
– Когда вы говорите об этом, у вас даже выражение лица меняется, оно становится каким-то твердым, если не сказать злым.
– Я не могу с любовью говорить о предателях, извините уж. Почему я должна скрывать свое отношение к тем, кто втаптывает в грязь то, чем я гордилась?
А.В.
