Стилистика улиц 60-х – это мощнейшая эстетика «бедного театра», переварившая тенденции продуцирования контркультуры & контркультурных ситуаций конца 50-х, инициированных ситуационистами.
Приплюсуйте к эстетике «бедного театра» также персонификацию индивида как вселенского объекта, выявленную новой космической одиссеей, не имевшей аналогов в обозримой истории человечества, модернизацию, десегрегацию американской школы, поп-арт – и вы получите логичные, четкие предпосылки для гигантского взрыва пассионарности, захлестнувшего метрополии.
Про 1968-й вы, наверное, все и так знаете. Если нет, можно отдельно рассказать о Париже да Маркузе, Турене и буйствах в Марселе. Однако мне хочется показать Лондон той поры с его богатейшей субкультурой модов, мобами, стачками, левацкими активистами и, конечно, первыми скинами, так называемыми традами.
Моды, пришельцы из 50-х, – эстетика гомосексуальная, эстетика Марлона Брандо, одинокого пидорского райдера в латексе, немногословного, с тонкими сжатыми губами и ухмылочкой. Патетика, конечно, но без США не обошлось, так как стилистика модов позаимствована у калифорнийских байкерских, а точнее, скутерских клубов 50-х. Хоть и разбавлена лондонским кокни-дендизмом. Моды одевались шикарно, вина пили дорогие и всячески пижонствовали. Естественно, жителю рабочих окраин весь этот джентльменский набор был не по карману. Так появились hard mods, крутые моды, среда обитания которых – Ист-Энд – официально считается родиной традов. Моды трансформировались в скинов. При анализе этой трансформации надо учитывать, что Ист-Энд начинал стремительно видоизменяться в связи с индустриализацией, нивелированием роли малоквалифицированного рабочего и ростом цветной эмиграции.
В Ист-Энд переезжали молодые яппи-семьи из провинции. Ну, и эмигранты, конечно. Молодежь из рабочих семей, традиционно населявшая Ист-Энд, была не просто озабочена создавшейся ситуацией, но и сумела манифестировать самую настоящую, практически пуристскую классовую реакцию. Интересно, что правая реакция молодых люмпенизированных элементов (а реакция, как мы увидим позже, была именно правой), породившая столь эстетически самобытную субкультуру, проявляла, по сути, многие признаки реакции левой, образца коминтерновского левачества. По большому счету, первые скинхеды – это «рабочие бригады» со всеми так хорошо знакомыми советскому человеку внешними атрибутами (практичная одежда, сильное, здоровое тело, типовая прическа и даже тяжелые ботинки, сегодня так прочно ассоциирующиеся с «правой», «националистической» эстетикой, всего лишь имитировали унифицированную рабочую одежду). Вспомним также идеального рабочего Юнгера и его роль в идеальном же национальном государстве-утопии. Однако левацкие тенденции все же превалировали, если говорить о внешней эстетике априори. Поскольку, несмотря на явный консервативный характер данного явления, эстетически скинхеды 60-х – ось «Окна Роста» – представляли собой вполне целостное, законченное и оправданное сочетание в культурологической парадигме, а не спекуляцию, как считают некоторые.
Стоит, наверное, и пошлое слово «модерн» упомянуть, так как все эти вибрации напрямую коррелируют с эволюцией от модерна, представленного в молодежной лондонской субкультуре 60-х собственно модернистами, модами, к конструктивизму и промышленной эстетике скинов. Скины впервые заявили о себе осенью 1968-го. Около двухсот бритоголовых выступили против почти тридцатитысячной толпы демонстрантов, выступавших против войны во Вьетнаме. Юнцы скандировали «Енох, Енох» и «Енох был прав!», тем самым выражая поддержку Еноху Пауэллу, члену парламента, консерватору, расисту и ксенофобу, выступившему со своей знаменитой речью Rivers of blood, обличающей «наводнение» и десакрализацию Британии цветными эмигрантами. (Сие, кстати, и к вопросу о том, какие трады разлива spirit 69 были душками и антифа. Именно в те самые дни и сформировался столь эксплуатируемый масс-медиа и прочими постмодернистскими товарищами образ скинов-хулов, собирающихся в стаи подростков, скорее, инфантильных, нежели зловещих объектов, обладающих, однако, несомненным потенциалом доставить социуму большие неприятности). Big, big troubles, mate.
Заметим, что в пику всяческим гнусным оранжистским инсинуациям типа «Марша несогласных» в сегодняшней России (или марша согласных, или я не знаю уже что) действие это не было проплаченным или же опереточно-постановочным, а являлось вполне себе спонтанным и выстраданным бунтом отчаявшихся фрондистов из рабочих кварталов. Ну, и лирическое отступление, пожалте.
Эстетика бунта достаточно минималистична и, несомненно, безгранично притягательна. Даже современных российских идиотов-мещан, вскормленных на массовой культуре и лжи, этих власовцев, проспонсированных оккупантами, прельщает эстетика бунта, представленная модным, нелепым гламур-фашизмом с его извечным псевдоэсэсовцем из голливудских комиксов, или же антифа, сборищем абсолютных буржуа по природе своей, но все же щеголяющих в красных хунвэйбиновских повязках и «косухах». Тут, конечно, речь идет о «подмене ценностей» колоссального масштаба.
Можно долго спекулировать на тему перехода модерна в постмодерн, однако подобная профанация несет в себе и нечто большее, чем просто подмену базисных понятий, а именно – какой-то совсем уж тотальный п…ц, Холокост в себе. Ага, именно Холокост в себе. Сейчас никого сжигать и не надо. Каждая взрослеющая личность культивирует в собственных внутренностях некое первертное, суицидальное начало.
Танцевать танго в газовой печи теперь может каждый, вполне в индивидуальном порядке, ведь есть телевизор, президент Путин и милая skinhead girl Бритни.
Михаил ПОБИРСКИЙ.
Полная версия статьи опубликована в журнале “Moulin Rouge”, сентябрь 2007 г. (издатель Евгений Ю.Додолев).
