В некотором царстве, в некотором
государстве жил да был царь, и было у него три сына: старшего звали
Федором, второго Василием, а младшего Иваном.
Царь очень устарел и глазами обнищал, а слыхал он, что за
тридевять земель, в тридесятом царстве есть сад с молодильными
яблоками и колодец с живой водой, Если съесть старику это яблоко -
помолодеет, а водой этой умыть глаза слепцу – будет видеть.
Царь собирает пир на весь мир, зовет на пир князей и бояр и говорит им:
- Кто бы, ребятушки, выбрался из избранников, выбрался из
охотников, съездил за тридевять земель, в тридесятое царство, привез
бы молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы
этому седоку полцарства отписал.
Тут больший стал хорониться за середнего, а середний за меньшого, а от меньшого ответу нет.
Выходит царевич Федор и говорит:
- Неохота нам в люди царство отдавать. Я поеду в эту дорожку, привезу тебе, царю-батюшке, молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец.
Пошел Федор-царевич на конюший двор, выбирает себе коня
неезженого, уздает узду неузданую, берет плетку нехлестаную, кладет
двенадцать подпруг с подпругою – не ради красы, а ради крепости…
Отправился Федор-царевич в дорожку. Видели, что садился, а не видели, в
кою сторону укатился…
Ехал он близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, ехал
день до вечеру – красна солнышка до закату. И доезжает до росстаней,
до трех дорог. Лежит на росстанях плита-камень, на ней надпись
написана:
“Направо поедешь-себя спасать, коня потерять. Налево поедешь – коня спасать, себя потерять. Прямо поедешь – женату быть”.
Поразмыслил Федор-царевич: – “Давай поеду – где женату быть”.
И повернул на ту дорожку, где женатому быть. Ехал, ехал и
доезжает до терема под золотой крышей. Тут выбегает прекрасная девица
и говорит ему:
- Царский сын, я тебя из седла выну, иди со мной хлеба-соли откушать и спать-почивать.
- Нет, девица, хлеба-соли я не хочу, а сном мне дороги не скоротать. Мне надо вперед двигаться.
- Царский сын, не торопись ехать, а торопись делать, что тебе любо-дорого.
Тут прекрасная девица его из седла вынула и в терем повела. Накормила его, напоила и спать на кровать положила.
Только лег Федор-царевич к стенке, эта девица живо кровать повернула, он и полетел в подполье, в яму глубокую…
Долго ли, коротко ли, – царь опять собирает пир, зовет князей и бояр и говорит им:
- Вот, ребятушки, кто бы выбрался из охотников – привезти
мне молодильных яблок и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы
этому седоку полцарства отписал.
Тут опять больший хоронится за середнего, а середний за меньшого, а от меньшого ответу нет.
Выходит второй сын, Василий-царевич:
- Батюшка, неохота мне царство в чужие руки отдавать. Я поеду в дорожку, привезу эти вещи, сдам тебе в руки.
Идет Василий-царевич на конюший двор, выбирает коня
неезженого, уздает узду неузданую, берет плетку нехлестаную, кладет
двенадцать подпруг с подпругою.
Поехал Василий-царевич. Видели, как садился, а не видели,
в кою сторону укатился… Вот он доезжает до росстаней, где лежит
плита-камень, и видит:
“Направо поедешь-себя спасать, коня потерять.
Налево поедешь – коня спасать, себя потерять. Прямо поедешь – женату быть”.
Думал, думал Василий-царевич и “поехал дорогой, где
женатому быть. Доехал до терема с золотой крышей. Выбегает к нему
прекрасная девица и просит его откушать хлеба-соли и лечь почивать.
- Царский сын, не торопись ехать, а торопись делать, что тебе любо-дорого…
Тут она его из седла вынула, в терем повела, накормила, напоила и спать положила.
Только Василий-царевич лег к стенке, она опять повернула кровать, и он полетел в подполье.
А там спрашивают:
- Кто летит?
- Василий-царевич. А кто сидит?
- Федор-царевич.
- Вот, братан, попали!
Долго ли, коротко ли, – в третий раз царь собирает пир, зовет князей и бояр:
- Кто бы выбрался из охотников привезти молодильных яблок
и живой воды кувшинец о двенадцати рылец? Я бы этому седоку
полцарства отписал.
Тут опять больший хоронится за середнего, середний за меньшого, а от меньшого ответу нет.
Выходит Иван-царевич и говорит:
- Дай мне, батюшка, благословеньице, с буйной головы до
резвых ног, ехать в тридесятое царство – поискать тебе молодильных
яблок и живой воды, да поискать еще моих братьецев.
Дал ему царь благословеньице. Пошел Иван-царевич в
конюший двор – выбрать себе коня по разуму. На которого коня ни
взглянет, тот дрожит, на которого руку положит – тот с ног валится…
Не мог выбрать Иван-царевич коня по разуму. Идет повесил буйну голову. Навстречу ему бабушка-задворенка.
- Здравствуй, дитятко, Иван-царевич! Что ходишь кручинен-печален?
- Как же мне, бабушка, не печалиться – не могу найти коня по разуму.
- Давно бы ты меня спросил. Добрый конь стоит закованный в
погребу, на цепи железной. Сможешь его взять – будет тебе конь по
разуму.
Приходит Иван-царевич к погребу, пнул плиту железную,
свернулась плита с погреба. Вскочил ко добру коню, стал ему конь
своими передними ногами на плечи. Стоит Иван-царевич – не шелохнется.
Сорвал конь железную цепь, выскочил из погреба и Ивана-царевича
вытащил. И тут Иван-царевич его обуздал уздою неузданой, оседлал
седельцем неезженым, наложил двенадцать подпруг с подпругою – не ради
красы, ради славушки молодецкой.
Отправился Иван-царевич в путь-дорогу. Видели, что
садится, а не видели, в кою сторону укатился… Доехал он до росстаней
и поразмыслил:
“Направо ехать – коня потерять, – куда мне без коня-то?
Прямо ехать – женату быть, – не за тем я в путь-дорогу выехал. Налево
ехать – коня спасти, – эта дорога самая лучшая для меня”.
И поворотил он по той дороге, где коня спасти – себя
потерять. Ехал он долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, по
зеленым лугам, по каменным горам, ехал день до вечеру – красна
солнышка до закату – и наезжает на избушку.
Стоит избушка на курьей ножке, об одном окошке.
- Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти.
Избушка повернулась к лесу задом, к Ивану-царевичу
передом. Зашел он в нее, а там сидит баба-яга, старых лет. Шелковый
кудель мечет, а нитки через грядки броеает.
- Фу, фу, – говорит, – русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел.
А Иван-царевич ей:
- Ах ты, баба-яга, костяная нога, не поймавши птицу -
теребишь, не узнавши молодца – хулишь. Ты бы сейчас вскочила да меня,
добра молодца, дорожного человека, накормила, напоила и для ночи
постелю собрала. Я бы улегся, ты бы села к изголовью, стала бы
спрашивать, а я бы стал сказывать – чей да откуда.
Вот баба-яга это дело все справила – Ивана-царевича
накормила, напоила и на постелю уложила. Села к изголовью и стала
спрашивать:
- Чей ты, дорожный человек, добрый молодец, да откуда? Какой ты земли? Какого отца, матери сын?
- Я, бабушка, из такого-то царства, из такого-то
государства, царский сын Иван-царевич. Еду за тридевять земель, за
тридевять озер, в тридесятое царство за живой водой и молодильными
яблоками.
- Ну, дитя мое милое, далеко же тебе ехать: живая вода и
молодильные яблоки – у сильной богатырки девицы Синеглазки, она мне
родная племянница. Не знаю, получишь ли ты добро…
- А ты, бабушка, дай свою голову моим могутным плечам, направь меня на ум-разум.
- Много молодцев проезживало, да не много вежливо
говаривало. Возьми, дитятко, моего коня. Мой конь будет бойчее,
довезет он тебя до моей середней сестры, она тебя научит.
Иван-царевич поутру встает ранехонько, умывается белешенько. Благодарит бабу-ягу за ночлег и поехал на ее коне.
Вдруг он и говорит коню:
- Стой! Перчатку обронил.
А конь отвечает:
- В кою пору ты говорил, я уже двести верст проскакал…
Едет Иван-царевич близко ли, далеко ли. День до ночи коротается. И завидел он впереди избушку на курьей ножке, об одном окошке.
- Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом! Как мне в тебя зайти, так и выйти.
Избушка повернулась к лесу задом, к нему передом. Вдруг слышно – конь заржал, и конь под Иваном-царевичем откликнулся.
Кони-то были одностадные. Услышала это баба-яга – еще старее той – и говорит:
- Приехала ко мне, видно, сестрица в гости.
И выходит на крыльцо:
- Фу-фу, русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел.
А Иван-царевич ей:
- Ах ты, баба-яга, костяная нога, встречай гостя по
платью, провожай по уму. Ты бы моего коня убрала, меня бы, добра
молодца, дорожного человека, накормила, напоила и спать уложила…
Баба-яга это дело все справила – коня убрала, а
Ивана-царевича накормила, напоила, на постелю уложила и стала
спрашивать, кто он да откуда и куда путь держит.
- Я, бабушка, из такого-то царства, из такого-то
государства, царский сын Иван-царевич. Еду за живой водой и
молодильными яблоками к сильной богатырке, девице Синеглазке…
- Ну, дитя милое, не знаю, получишь ли ты добро.
Мудро тебе, мудро добраться до девицы Синеглазки!
- А ты, бабушка, дай свою голову моим могутным плечам, направь меня на ум-разум.
- Много молодцев проезживало, да не много вежливо
говаривало. Возьми, дитятко, моего коня, поезжай к моей старшей
сестре. Она лучше меня научит, что делать.
Вот Иван-царевич заночевал у этой старухи, поутру встает
ранехонько, умывается белешенько. Благодарит бабу-ягу за ночлег и
поехал на ее коне. А этот конь еще бойчей того.
Вдруг Иван-царевич говорит:
- Стой! Перчатку обронил.
А конь отвечает:
- В кою пору ты говорил, я уж триста верст проскакал…
Не скоро дело делается, скоро сказка сказывается. Едет
Иван-царевич день до вечера – красна солнышка до закату. Наезжает на
избушку на курьей ножке, об одном окошке.
- Избушка, избушка, обернись к лесу задом, ко мне передом! Мне не век вековать, а одну ночь ночевать.
Вдруг заржал конь, и под Иваном-царевичем конь
откликнулся. Выходит на крыльцо баба-яга, старых лет, еще старее той.
Поглядела – конь ее сестры, а седок чужестранный, молодец
прекрасный…
Тут Иван-царевич вежливо ей поклонился и ночевать
попросился. Делать нечего! Ночлега с собой не возят – ночлег каждому: и
пешему и конному, и бедному и богатому.
Баба-яга все дело справила – коня убрала, а
Ивана-царевича накормила, напоила и стала спрашивать, кто он да откуда
и куда путь держит.
- Я, бабушка, такого-то царства, такого-то государства,
царский сын Иван-царевич. Был у твоей младшей сестры, она послала к
середней, а середняя к тебе послала. Дай свою голову моим могутным
плечам, направь меня на ум-разум, как мне добыть у девицы Синеглазки
живой воды и молодильных яблок.
- Так и быть, помогу я тебе, Иван-царевич. Девица
Синеглазка, моя племянница, – сильная и могучая
богатырка. Вокруг ее царства – стена три сажени вышины, сажень
толщины, у ворот стража – тридцать богатырей. Тебя и в ворота не
пропустят. Надо тебе ехать в середину ночи, ехать на моем добром коне.
Доедешь до стены – бей коня по бокам плетью нехлестаной. Конь через
стену перескочит. Ты коня привяжи и иди в сад. Увидишь яблоню с
молодильными яблоками, а под яблоней колодец. Три яблока сорви, а
больше не бери. И зачерпни из колодца живой воды кувшинец о двенадцати
рылец. Девица Синеглазка будет спать, ты в терем к ней не заходи, а
садись на коня и бей его по крутым бокам. Он тебя через стену
перенесет.
Иван-царевич не стал ночевать у этой старухи, а сел на ее
доброго коня и поехал в ночное время. Этот конь поскакивает,
мхи-болота перескакивает, реки, озера хвостом заметает.
Долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, доезжает
Иван-царевич в середине ночи до высокой стены. У ворот стража спит -
тридцать могучих богатырей Прижимает он своего доброго коня, бьет его
плетью нехлестаной. Конь осерчал и перемахнул через стену. Слез
Иван-царевич с коня, входит в сад и видит – стоит яблоня с серебряными
листьями, золотыми яблоками, а под яблоней колодец. Иван-царевич
сорвал три яблока, а больше не стал брать да зачерпнул из колодца
живой воды кувшинец о двенадцати рылец. И захотелось ему самою
увидать, сильную, могучую, богатырку, девицу Синеглазку.
Входит Иван-царевич в терем, а там спят – по одну сторону
шесть полениц – девиц-богатырок и по другую сторону шесть, а
посредине разметалась девица Синеглазка, спит, как сильный речной
порог шумит.
Не стерпел Иван-царевич, приложился, поцеловал ее и вышел… Сел на доброго коня, а конь говорит ему человеческим голосом:
- Не послушался, ты, Иван-царевич, вошел в терем к девице Синеглазке. Теперь мне стены не перескочить.
Иван-царевич бьет коня плетью нехлестаной.
- Ах ты, конь, волчья сыть, травяной мешок, нам здесь не ночь ночевать, а голову потерять!
Осерчал конь пуще прежнего и перемахнул через стену, да
задел об нее одной подковой – на стене струны запели и колокола
зазвонили.
Девица Синеглазка проснулась да увидала покражу:
- Вставайте, у нас покража большая!
Велела она оседлать своего богатырского коня и кинулась с двенадцатью поленицами в погоню за Иваном-царевичем.
Гонит Иван-царевич во всю прыть лошадиную, а девица
Синеглазка гонит за ним. Доезжает он до старшей бабы-яги, а у нее уже
конь выведенный, готовый. Он – со своего коня да на этого и опять
вперед погнал… Иван то царевич за дверь, а девица Синеглазка – в
дверь и спрашивает у бабы-яги:
- Бабушка, здесь зверь не прорыскивал ли?
- Нет, дитятко.
- Бабушка, здесь молодец не проезживал ли?
- Нет, дитятко. А ты с пути-дороги поешь молочка.
- Поела бы я, бабушка, да долго корову доить.
- Что ты, дитятко, живо справлюсь…
Пошла баба-яга доить корову – доит, не торопится. Поела девица Синеглазка молочка и опять погнала за Иваном-царевичем.
Доезжает Иван-царевич до середней бабы-яги, коня сменил и опять погнал. Он – за дверь, а девица Синеглазка – в дверь:
- Бабушка, не проскакивал ли зверь, не проезжал ли добрый молодец?
- Нет, дитятко. А ты бы с пути-дороги поела блинков.
- Да ты долго печь будешь.
- Что ты, дитятко, живо справлю…
Напекла баба-яга блинков – печет, не торопится. Девица Синеглазка поела и опять погнала за Иваном-царевичем.
Он доезжает до младшей бабы-яги, слез с коня, сел на
своего коня богатырского и опять погнал. Он – за дверь, девица
Синеглазка – в дверь и спрашивает у бабы-яги, не проезжал ли добрый
молодец.
- Нет, дитятко. А ты бы с пути-дороги в баньке попарилась.
- Да ты долго топить будешь.
- Что ты, дитятко, живо справлю…
Истопила баба-яга баньку, все изготовила. Девица
Синеглазка попарилась, обкатилась и опять погнала в сугон. Конь ее с
горки на горку поскакивает, реки, озера хвостом заметает. Стала она
Ивана-царевича настигать.
Он видит за собой погоню: двенадцать богатырок с
тринадцатой – девицей Синеглазкой – ладят на него наехать, с плеч
голову снять. Стал он коня приостанавливать, девица Синеглазка
наскакивает и кричит ему:
- Что ж ты, вор, без спросу из моего колодца пил да колодец не прикрыл!
А он ей:
- Что ж, давай разъедемся на три прыжка лошадиных, давай силу пробовать.
Тут Иван-царевич и девица Синеглазка заскакали на три
прыжка лошадиных, брали палицы боевые, копья долгомерные, сабельки
острые. И съезжались три раза, палицы поломали, копья-сабли исщербили -
не могли друг друга с коня сбить. Незачем стало им на добрых конях
разъезжаться, соскочили они с коней и схватились в охапочку.
Боролись с утра до вечера – красна солнышка до закату. У
Ивана-царевича резва ножка подвернулась, упал он на сыру землю. Девица
Синеглазка стала коленкой на его белу грудь и вытаскивает кинжалище
булатный – пороть ему белу грудь. Иван-царевич и говорит ей:
- Не губи ты меня, девица Синеглазка, лучше возьми за белые руки, подними со сырой земли, поцелуй в уста сахарные.
Тут девица Синеглазка подняла Ивана-царевича со сырой
земли и поцеловала в уста сахарные. И раскинули они шатер в чистом
поле, на широком раздолье, на зеленых лугах. Тут они гуляли три дня и
три ночи. Здесь они и обручились и перстнями обменялись.
Девица Синеглазка ему говорит:
- Я поеду домой – и ты поезжай домой, да смотри никуда не сворачивай… Через три года жди меня в своем царстве.
Сели они на коней и разъехались… Долго ли, коротко ли,
не скоро дело делается, скоро сказка сказывается, – доезжает
Иван-царевич до росстаней, до трех дорог, где плита-камень, и думает:
“Вот нехорошо! Домой еду, а братья мои пропадают без вести”.
И не послушался он девицы Синеглазки, своротил на ту
дорогу, где женатому быть… И наезжает на терем под золотой крышей.
Тут под Иваном-царевичем конь заржал, и братьевы кони откликнулись.
Кони-то были одностадные…
Иван-царевич взошел на крыльцо, стукнул кольцом – маковки
на тереме зашатались, оконницы покривились. Выбегает прекрасная
девица.
- Ах, Иван-царевич, давно я тебя поджидаю! Иди со мной хлеба-соли откушать и спать-почивать.
Повела его в терем и стала потчевать. Иван-царевич, не
столько ест, сколько под стол кидает, не столько пьет, сколько под
стол льет. Повела его прекрасная девица в спальню:
- Ложись, Иван-царевич, спать-почивать.
А Иван-царевич столкнул ее на кровать, живо кровать повернул, девица и полетела в подполье, в яму глубокую.
Иван-царевич наклонился над ямой и кричит:
- Кто там живой?
А из ямы отвечают:
- Федор-царевич да Василий-царевич.
Он их из ямы вынул – они лицом черны, землей уж стали
порастать. Иван-царевич умыл братьев живой водой – стали они опять
прежними.
Сели они на коней и поехали… Долго ли, коротко ли, доехали до росстаней. Иван-царевич и говорит братьям:
- Покараульте моего коня, а я лягу отдохну.
Лег он на шелковую траву и богатырским сном заснул. А Федор-царевич и говорит Василию-царевичу:
- Вернемся мы без живой воды, без молодильных яблок – будет нам мало чести, нас отец пошлет гусей пасти.
Василий-царевич отвечает:
- Давай Ивана-царевича в пропасть спустим, а эти вещи возьмем и отцу в руки отдадим.
Вот они у него из-за пазухи вынули молодильные яблоки и
кувшин с живой водой, а его взяли и бросили в пропасть. Иван-царевич
летел туда три дня и три ночи.
Упал Иван-царевич на самое взморье, опамятовался и видит -
только небо и вода, и под старым дубом у моря птенцы пищат – бьет их
погода.
Иван-царевич снял с себя кафтан и птенцов покрыл. а сам укрылся под дуб.
Унялась погода, летит большая птица Нагай. Прилетела, под дуб села и спрашивает птенцов:
- Детушки мои милые, не убила ли вас погодушка-ненастье?
- Не кричи, мать, нас сберег русский человек, своим кафтаном укрыл.
Птица Нагай спрашивает Ивана-царевича:
- Для чего ты сюда попал, милый человек?
- Меня родные братья в пропасть бросили за молодильные яблоки да за живую воду.
- Ты моих детей сберег, спрашивай у меня, чего хочешь: злата ли, серебра ли, камня ли драгоценного.
- Ничего, Нагай-птица, мне не надо: ни злата, ни серебра, ни камня драгоценного. А нельзя ли мне попасть в родную сторону?
Нагай-птица ему отвечает:
- Достань мне два чана – пудов по двенадцати – мяса.
Вот Иван-царевич настрелял на взморье гусей, лебедей, в
два чана поклал, поставил один чан Нагай-птице на правое плечо, а
другой чан – на левое, сам сел ей на хребет. Стал птицу Нагай кормить,
она поднялась и летит в вышину.
Она летит, а он ей подает да подает… Долго ли, коротко
ли так летели, скормил Иван-царевич оба чана. А птица Нагай опять
оборачивается. Он взял нож, отрезал у себя кусок с ноги и Нагай-птице
подал. Она летит, летит и опять оборачивается. Он с другой ноги срезал
мясо и подал. Вот уже недалеко лететь осталось. Нагай-птица опять
оборачивается. Он с груди у себя мясо срезал и ей подал.
Тут Нагай-птица донесла Ивана-царевича до родной стороны.
- Хорошо ты кормил меня всю дорогу, но слаще последнего кусочка отродясь не едала.
Иван-царевич ей и показывает раны. Нагай-птица рыгнула, три куска вырыгнула:
- Приставь на место.
Иван-царевич приставил – мясо и приросло к костям.
- Теперь слезай с меня, Иван-царевич, я домой полечу.
Поднялась Нагай-птица в вышину, а Иван-царевич пошел путем-дорогой на родную сторону.
Пришел он в столицу и узнает, что Федор-царевич и
Василий-царевич привезли отцу живой воды и молодильных яблок и царь
исцелился: по-прежнему стал здоровьем крепок и глазами зорок.
Не пошел Иван-царевич к отцу, к матери, а собрал он пьяниц, кабацкой голи и давай гулять по кабакам.
В ту пору за тридевять земель, в тридесятом царстве
сильная богатырка Синеглазка родила двух сыновей. Они растут не по
дням, а по часам. Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается -
прошло три года. Синеглазка взяла сыновей, собрала войско и пошла
искать Ивана-царевича.
Пришла она в его царство и в чистом поле, в широком
раздолье, на зеленых лугах раскинула шатер белополотняный. От шатра
дорогу устелила сукнами цветными. И посылает в столицу царю сказать:
- Царь, отдай царевича. Не отдашь, – все царство потопчу, пожгу, тебя в полон возьму.
Царь испугался и посылает старшего – Федорацаревича. Идет
Федор-царевич по цветным сукнам, подходит к шатру белополотняному.
Выбегают два мальчика:
- Матушка, матушка, это не наш ли батюшка идет?
- Нет, детушки, это ваш дяденька.
- А что прикажешь с ним делать?
- А вы, детушки, угостите его хорошенько.
Тут эти двое пареньков взяли трости и давай хлестать Федора-царевича пониже спины. Били, били, он едва ноги унес.
А Синеглазка опять посылает к царю:
- Отдай царевича…
Пуще испугался царь и посылает середнего – Василия-царевича. Он приходит к шатру. Выбегают два мальчика:
- Матушка, матушка, это не наш ли батюшка идет?
- Нет, детушки, это ваш дяденька. Угостите его хорошенько.
Двое пареньков опять давай дядю тростями чесать. Били, били, Василий-царевич едва ноги унес.
А Синеглазка в третий раз посылает к царю:
- Ступайте, ищите третьего сынка, Ивана-царевича. Не найдете – все царство потопчу, пожгу.
Царь еще пуще испугался, посылает за Федором-царевичем и
Василием-царевичем, велит им найти брата, Ивана-царевича. Тут братья
упали отцу в ноги и во всем повинились: как у сонного Ивана-царевича
взяли живую воду и молодильные яблоки, а самого бросили в пропасть.
Услышал это царь и залился слезами. А в ту пору
Иван-царевич сам идет к Синеглазке, и с ним идет голь кабацкая. Они
под ногами сукна рвут и в стороны мечут.
Подходит он к белополотняному шатру. Выбегают два мальчика:
- Матушка, матушка, к нам какой-то пьяница идет с голью кабацкой!
А Синеглазка им:
- Возьмите его за белые руки, ведите в шатер. Это ваш родной батюшка. Он безвинно три года страдал.
Тут Ивана-царевича взяли за белые руки, ввели в шатер.
Синеглазка его умыла и причесала, одежу на нем сменила и спать
уложила. А голи кабацкой по стаканчику поднесла, и они домой
отправились.
На другой день Синеглазка и Иван-царевич приехали во
дворец. Тут начался пир на весь мир – честным пирком да и за свадебку.
Федору-царевичу и Василию-царевичу мало было чести, прогнали их со
двора – ночевать где ночь, где две, а третью и ночевать негде…
Иван-царевич не остался здесь, а уехал с Синеглазкой в ее девичье царство.
Тут и сказке конец.
