Трахни чужого
В одном из интервью Стивена Кинга спросили: «Почему, собственно, у вас нет триллеров о сексе?» На что он робко промямлил, что не находит в сексе ничего особенно ужасного:
– Ну, что тут можно было бы придумать? Максимум – зубастое влагалище, вагина дентата, но это уже было. Секс с вампиром – писал, ничего особенного. Секс ведь, понимаете… это такое, что ли, человеческое дело. Самое человеческое. И стоит подпустить туда хоть грамм нечеловечины – героям просто не захочется.
Может быть, именно этим объясняется бедность фантастических сюжетов, связанных с эротикой. Только безнадежные эротоманы садомазохистского толка любят представлять себе соития с неземными тварями. Рисунки, на которых склизкие чудовища поглощают гламурных красоток, заполняют собою галереи на сайтах определенного содержания. Кстати, один эротико-фантастический сюжет нам чуть было не подарил главный русский эротоман Набоков: старина Хичкок как-то прислал ему письмо с просьбой о сценарии. Писатель отправил в ответ два синопсиса: первый – довольно банальная шпионская игра по мотивам «Подвига», зато второй мог стать лучшей его книгой. Астронавт слетал к другим планетам, а вернулся НЕМНОЖКО ДРУГИМ. Его девушка замечает это именно благодаря тому, что он чуть иначе ведет себя в любви. Относится к этому процессу с особенной серьезностью и любопытством, словно никогда не делал такого прежде. «У меня есть множество занятных и страшных поворотов», – рекламно предупредил Набоков, но Хичкок не зажегся: «Не моя чашка чая».
Ну и глупо. А ведь можно представить, как Хитч прилетел бы к Набу в Монтре обсуждать сюжет, и они – ровесники, воспитанные на британской готике викторианских времен, два мальчика-англоманчика, бродили бы по альпийским лугам, выдумывая разные перипетии жуткого эротического триллера, хлопая друг друга по плечам после особо удачной придумки – ну, ты дал, старик! – ну, ты загнул, толстяк! – и в результате мы бы увидели «Чужих» в 1963 году, на 30 лет раньше! Набоков ведь состарился поразительно быстро, только в одном оставаясь вечно молодым – кино, кино! триллеры! – «Люблю я световые балаганы»…
В остальном – поражаешься бедности антуража, которым обставила размножение мировая фантастика. Секс – настолько фантастическое занятие, что, казалось бы, пиши и пиши! Но прав Кинг: все в нем находится в столь тонком равновесии, что один сдвиг – и обоим фигурантам расхотелось. Пожалуй, самой удачной фантастической вариацией на эротическую тему остается гениальный анекдот. Стоит на остановке пришелец. Мимо проходит девушка, ничего себе девушка. «Слышь, – говорит он, – я пришелец, давай размножаться!» Ну, ей интересно же, она ему: «Покажи». Он показывает. Она: «Да ну, это несерьезно». -– «Ах, несерьезно тебе?!» Щелк-щелк пальцами – и у него уже сорок сантиметров. «Ааааах!» -– вскрикивает девушка при виде получившегося хобота и -– бежать. «Да ладно, – восклицает вслед пришелец. – Все равно ты от меня не уйдешь!» Щелк, щелк, щелк!
Автоматические удовлетворители
О сексе, как ни странно, писали в основном социальные фантасты, мыслители. Фэнтези отметаем сразу, поскольку в сказочном мире принцессы прекрасны в теории, и осязать их герою не положено. Он это делает за кулисами повествования, в свободное от драконоборчества время. Остаются авторы в диапазоне от Хаксли и Оруэлла до Шекли и Саймака, хотя в фундаменте у них – наш Замятин. Его последователи, прочитавшие «Мы» в английском переводе 1924 года, отлично понимали, что только тоталитарные империи могут посягнуть на регулирование самой таинственной сферы человеческого бытия. В постель к подданным лезет только очень уж наглый диктатор – и при этом обычно лажается, поскольку инстинкт весеннего гона оказывается сильнее даже самосохранения, что уж говорить о лояльности или партийности. Так что основные придумки вращаются вокруг трех идей, которые мы тут и рассмотрим.
Идея первая: социальные антиутопии с полным запретом секса, отказом от него или частичным государственным регулированием этого славного занятия. Идея вторая: новые формы секса, более острые удовольствия, изобретенные в мире будущего. Идея третья: фантастические трансформации пола как такового.
Мало кто усомнится, что самым умным, язвительным и мизантропичным фантастом за всю историю жанра был очкастый, лобастый поляк Станислав Лем. В его фундаментальном труде «Фантастика и футурология» (1970, русский перевод в 1995-м) сексу и его фантастическим преломлениям посвящена отдельная глава. «Существуют области поведения, как бы растянувшиеся по вертикали – от вершин одухотворенности до абсолютной вульгарности», – пишет Лем. На низших ступенях, подчеркивает он, личность партнера неважна – преимущественное значение имеют его сексуальные достоинства. Это отказ от человечности, полное ее падение, и именно о таком-то падении написан один из самых ярких эротических текстов в мировой литературе – рассказ Андрея Платонова «Антисексус». Да, братцы, Платонов ведь был типичным фантастом, причем мрачным – вспомните «Котлован». Будущее ему рисовалось отнюдь не радужным, и будущее секса – тоже.
Речь в рассказе идет об изобретении и широкой продаже «механических удовлетворителей» для лиц обоего пола, бодро распространяемых неким гигантом индустрии по всему миру. При этом в общем шквале отзывов одинокий голос Чарли Чаплина об интимности и живом общении человеческих душ вовсе не останавливает энергичных предпринимателей. Ничего, почти радостно ответствуют производители Беркман, Шотлуа и сыновья, наладим выпуск «рациональной конструкции нового Антисексуса, действующего не только на половую сферу, но и на высшие нервные центры одновременно, дабы механически создать те бесценные моменты ощущения общности с космосом и дружбы высшего смысла ко всему живому». Сам автор-«переводчик» предлагает воспринимать этот рассказ в качестве сатиры; но по большей части текст производит ошеломляющее впечатление. Это просто торжество половой обезличенности. И ведь все примерно так и получилось: Платонов не дожил до эры вибраторов и пластиковых девушек, но для нас-то это нормальный фон жизни, ассортимент секс-шопа на углу. Что до превращения секса из способа общения в орудие чистого наслаждения, то задолго до Хаксли Платонов догадался и об этом: «Учитывая, однако, высокоценный момент наслаждения, обязательно присущий соприкосновению полов, мы придали нашему аппарату конструкцию, позволяющую этого достигнуть, по крайней мере, в тройной степени против прекраснейшей из женщин, если ее длительно использует только что освобожденный заключенный после 10 лет строгой изоляции. Таково наше сравнение, таков эквивалент качества наших патентованных аппаратов. Далее, особый регулятор позволяет достигать наслаждения любой длительности – от нескольких секунд до нескольких суток, если будет свободное время у уважаемого потребителя. Особая план-шайба позволяет регулировать в объемных единицах расход семени и этим достигать оптимальной степени душевного равновесия, то есть не допускать излишнего истощения организма и понижения тонуса жизнедеятельности. Наш лозунг – душевная и физиологическая судьба нашего покупателя, совершающего половое отправление, вся должна находиться в его руках, положенных на соответствующие регуляторы. И мы этого достигли. Кроме того, глубокие старики, выпавшие из сексуального чувства, вновь приобщаются к нему нашими приборами. Мы работаем для всех возрастов и для всех народов».
Вот здесь он угадал главное. Тело ведь инструмент души, не более. Платонов предсказал постиндустриальное общество, в котором все встанет с ног на голову. Производитель будет в позоре, потребитель – в почете. Секс из способа сближения станет способом отчуждения, поскольку наслаждение нас вообще-то скорее разъединяет. Каждый кончает в одиночку – даже при полной синхронности. Платонов предвидел ситуацию, в которой партнер – главный герой акта – будет в принципе не нужен. Хаксли в «Дивном новом мире» до этого все-таки не дописался – он предсказал, что дети начнут заниматься сексом с детсадовского возраста, дабы меньше заботиться о социальной проблематике и смысле жизни, но не смог предугадать, что секс – главный наркотик будущего – станет еще и механизирован.
Интересное продолжение платоновской версии содержится в антиутопии Сергея Кузнецова и Линора Горалика «Нет!». Там наглядно и не без некоторого ужаса изображается общество потребления, где господствует порноиндустрия, а главным источником любых ощущений (эротических в том числе) становятся так называемые бионы: их приматывают к руке и получают любые ощущения – от высокой температуры и затрудненного дыхания (воспаление легких) до секса с обезьяной. Этот полностью механизированный и виртуализированный мир отличается от платоновского только одним: есть люди, решительно не принимающие механической любви и по-прежнему мучительно желающие прорваться к подлинности, к себе и другому, а вовсе не к вечному оргазму. Современные авторы оказались оптимистичнее – наверное, потому, что уже видели техническую революцию в действии и поняли, что ничегошеньки она не решает.
Другой вариант секса в «дивном новом мире» предложил сам Лем. Собственно, он предложил их сразу два – первый сродни платоновскому, второй ему принципиально противоречит. Секс, впрочем, опять выступает лишь метафорой – размножения как такового Лем вообще почти никогда не описывает, его персонажи соприкасаются главным образом интеллектами. Так вот, в «Звездных дневниках Йона Тихого» появляется герой, решивший вообще отделить секс от наслаждения, чтобы сделать его сугубо бескорыстным. В этом есть здоровое зерно: человек перестанет думать о размножении каждые десять минут, высвободив время для других занятий… Герой Лема отважно продолжал увеличивать население Земли, но процесс был сопряжен с болью и массой неудобств. Простейшая таблетка превратила секс в пытку, а жизнь героя – в подвижничество, зато уж прожил он ее в полном соответствии с Фрейдом, «по ту сторону принципа удовольствия».
Альтруизин и арканарцы
Другую версию Лем выдвинул в гомерически смешном пародийном рассказике «Альтруизин». Его персонаж, робот Добриций, сумасшедший профессор в классическом лемовском духе, замыслил осчастливить человечество, научив людей распространять на ближних свои ощущения – как приятные, так и не слишком. По замыслу изобретателя, люди, на собственной шкуре ощутившие фундаментальное правило этики («Не делай другому того, чего ты не хотел бы от него получить»), должны были бы немедленно обратиться к добру – но в действительности альтруизин, распыленный через водопровод, привел к тому, что от старцев и больных сбежали все родственники и сиделки, зато около влюбленных, проводивших в отеле первую брачную ночь, собралась тысячная толпа. Лем тем самым остроумно вышутил любые механистические (да, пожалуй, и не только) попытки решить проблемы морали. Нравственность не обеспечишь никакой таблеткой. Людям всегда будет хотеться трахаться, а не сострадать.
В российской и советской фантастике секс с инопланетными существами почти не отличался от обычного: наших ребят встречали все больше гуманоиды, потому как советские фантасты на экзотическом материале решали обычные земные проблемы. Им приходилось говорить эзоповым языком – на фантастику цензура западала не так сильно. Кое-что проскакивало, проскочил и роман братьев Стругацких «Трудно быть богом». В нем любовь Антона-Руматы к Кире представала идеальным союзом, поскольку протекала как бы вне похоти. Герой путешествовал не столько в пространстве, сколько во времени, и главной приметой арканарских женщин ему казалась их чудовищная, подлинно средневековая нечистоплотность. В Кире нет никакой грязи – ни духовной, ни физической; получается, что человек будущего должен быть прежде всего деликатен. «И замуж ее медлили брать, потому что была рыжая, а рыжих в Арканаре не жаловали. По той же причине была она на удивление тиха и застенчива, и ничего в ней не было от пышных горластых мещанок, которые очень ценились во всех сословиях. Не была она похожа и на томных придворных красавиц, слишком рано и на всю жизнь познающих, в чем смысл женской доли. Но любить она умела, как любят сейчас на Земле – спокойно и без оглядки». Спать с арканарскими мещанками Румате невыносимо, но имидж поддерживать приходится: он тактичен и вообще кавалер, развивающий лучшие традиции Прованса: «Кавалеру и вертопраху, знающему столичное обращение и сосланному в провинцию за дуэль по любви, следовало иметь по крайней мере двадцать возлюбленных. Румата прилагал героические усилия, чтобы поддержать свое реноме. <…> Десятки разочарованных дам, у которых Румата специально задерживался за чтением стихов до глубокой ночи (третья стража, братский поцелуй в щечку и прыжок с балкона в объятия командира ночного обхода, знакомого офицера), наперебой рассказывали друг другу о настоящем столичном стиле кавалера из метрополии. Румата держался только на тщеславии этих глупых и до отвращения развратных баб…» Животные страсти отданы на откуп аборигенам, дону Сэре и дону Тамэо, а также отвратительно нечистоплотной во всех отношениях влиятельной придворной даме доне Окане.
Еще один Антон, которого на этот раз зовут Кандид, получает в супруги еще одну Киру, теперь Наву, в «Улитке на склоне» – но лишается и ее, хотя уже не по воле арканарских мятежников. Все проще: женщины, хоть раз купавшиеся в таинственных лесных Озерах, навсегда теряют естественный биологический интерес к мужчинам, становясь в законченном своем состоянии «амазонками, жуткими бабами», сторонницами партеногенеза. Мужчины нужны им только как рабы и в качестве материала для завоевания планеты в целях Одержания (заболачивания). При этом охотно вербуются в ряды сестер и вполне деградировавшие аборигенки, и научные сотрудницы станции. Стругацкие описывают страшный мир, в котором не будет никакого размножения, кроме как делением, и никакого мужского начала. Мужчин называют «козликами». Это новая, сугубо рациональная элита, презирающая все, что было до нее. Так иллюстрируется любимый тезис Стругацких: «Будущее беспощадно по отношению к прошлому». Жрицы партеногенеза прекрасны, холодны и совершенно бесчувственны. Прогресс шествует своим путем, понятия не имея о морали. Почему же в качестве символа этого прогресса выбраны именно женщины, причем красивые, причем полуодетые?
Тут у Стругацких важная мысль, точнее, тайная проговорка: женщина – начало в принципе аморальное. Нет ей дела до нравственности. Кого хочет, того любит, и мужчина ей в принципе не больно-то нужен. Даже такая хорошая девочка, как Нава, уходит к маме и немедленно бросает Кандида – что вы хотите, прогресс. Женщины вообще падки на прогресс – новые холодильники, новые машины, новые способы размножения. Они прекрасны, но и ровно в той же степени ужасны. Симпатичных женщин, с которыми хочется заняться чем-нибудь этаким, у Стругацких вообще немного – разве что Майя Глумова из «Жука в муравейнике», влюбившаяся в непонятного Льва Абалкина. Приметы таких одухотворенных женщин всегда одинаковы: короткие рыжие волосы, большие глаза.
Кто-нибудь скажет: а Диана в «Гадких лебедях»? Ребята, ну неужели вам нравится Диана? Она же просто самка, хоть и красивая. И не зря именно Диана так приживется в «дивном новом мире». Диана Счастливая. А Банев будет идти по новому миру в тоске и зависти -– и повторять про себя: не забыть бы мне вернуться. Женщины у Стругацких стремятся в Правильный Мир – мужчины назло всему хотят вернуться в неправильный и пойти поперек истории, как Бойцовый Кот, герой «Парня из преисподней». Какой уж тут секс…
Ле гуиннилингус
Что до соитий с фантастическими существами и до трансформаций пола, еще в 1969 году американская фантастка Урсула Ле Гуин написала роман «Левая рука тьмы». Это сочинение заслуженно стяжало престижные литературные премии Хьюго и Небьюла. Оно представляет собой рассказанную от первого лица историю человека, отправленного послом на планету Зима (или, как называют ее сами жители, Гетен), который должен склонить гетенцев к вступлению в Лигу миров, Экумену, добровольно и по общему желанию. Дочь известного антрополога А.Л.Крёбера (1876 – 1960), Ле Гуин создала мир Зимы со знанием дела – в романе представлен быт гетенцев, календарь, религиозные верования, легенды и предания древности, системы их государственного устройства и особенности политической жизни. Особую ценность книге придает общая антропологическая гипотеза о сексуальности жителей Гетена. Они представляют собой некую ветвь Homo sapiens, которая была таинственно подвергнута биоинженерным преобразованиям. В результате гетенцы утратили определенный пол в человеческом понимании этого слова, и лишь один раз в месяц, в результате игры желез внутренней секреции, становятся мужчинами или женщинами. В остальное время житель Гетена представляет собой гермафродита с неразвитыми половыми органами. В межполовой период (состояние «сомер») сексуальной потенции и влечения жители не проявляют, и психологические черты пола у них тоже неразвиты. Во время гона (период «кемер») гетенец может отправиться в «дом любви», повсеместно общедоступный храм, где можно создать сексуальную пару.
Интрига повествования не особенно интересна – в конечном итоге, после множества приключений главного героя, гетенцы все-таки вступают в Лигу миров. Гораздо интереснее то, что роман несет в себе возможность новой оценки человеческой сексуальности как таковой. Что, если бы и у нас так же? Иные очертания приобрели бы философия и мифология. Оказалась бы под сомнением безусловная мужественность Бога. Гетенцы более «свободны» в половом измерении (они не привязаны на всю жизнь к определенному полу и соответственному стереотипу поведения), но одновременно и более «связаны» – ведь никогда нельзя знать, кем ты обернешься в следующем месяце. Роман Ле Гуин – это декларация потенциальных возможностей научной фантастики как жанра. Крошечное изменение телесности перестроило весь мир и заставило читателя переосмыслить судьбу человечества. Жаль, что книжка оказалась не только и не столько об этом.
Впрочем, и тут русские подсуетились раньше других. Первая сексуальная антиутопия насчет изменений половой структуры человечества – фантастическая баллада Алексея К.Толстого о том, что было бы, будь у нас не два пола, а семь. Писана она по-немецки и многократно переведена на русский поклонниками толстовского таланта. Для зачатия требовались бы титанические усилия – как собрать всех в одном месте? Главное же, что показалось писателю вовсе уж неприемлемым, – то, что «родственников та семерка сорок девять бы имела».
Олдос Хаксли (1894 – 1963) – английский писатель, основоположник жанра «интеллектуального романа». Хаксли родился в семье, принадлежавшей к британской культурной элите, и среди его ближайших родственников можно было отыскать биологов, писателей, историков и педагогов. Во время бурных перемен общественной и духовной жизни творчество Хаксли, основной чертой которого было подробное рассмотрение человеческой сущности, приобрело большую известность. В своих романах он затрагивал актуальные в первой половине ХХ века пацифистские темы, говорил о том, как общество потеряло человечность в процессе технологического прогресса (антиутопия «О дивный новый мир»). Увлекался мистицизмом, интерес к которому просматривается в романах «Время должно остановиться», «Через много лет», «Вечная философия». В конце жизни в романе «Остров» он создал положительную утопию, диаметрально противоположную его раннему произведению «О дивный новый мир»
Стивен Кинг, всемирно известный автор романов жанра хоррор, родился 21 сентября 1947 года в Портленде, штат Мэн. Однажды на чердаке теткиного дома Стивен обнаружил ящик фантастических рассказов и ужастиков. Прочитав все это «богатство», мальчик твердо решил, чем будет заниматься в своей жизни. Слава, правда, пришла не сразу – лишь после того, как была написана книга «Кэрри». Стивен приобрел долгожданную известность и в период с 1974 по 1987-й создал свои наиболее яркие произведения: романы «Сияние», «Воспламеняющая взглядом», «Кладбище домашних животных», «Оно», «Куджо», «Бегущий человек», «Томминокеры» и повести «Способный ученик», «Тело», «Побег из Шаушенка». В 2002 году Стивен Кинг сделал заявление в прессе об уходе с литературного поприща, а в ноябре 2003-го получил одну из высших литературных наград США
Наталья ГАЛКИНА & Дмитрий БЫКОВ, главный редактор журнала “Moulin Rouge”.
Полная версия статьи опубликована в журнале “Moulin Rouge”, март 2007 г. (издатель Евгений Ю.Додолев).
