Этюд о кошмаре
УЛАНОВСКАЯ ВИКА, поверив рекламе, заплатила финну гигантские деньги, и финн в знак благодарности вдосталь поиздевался над ней
Шляпа. Часть первая. Если сможете, облеките, пожалуйста, понятие КРАСОТА в упаковку формулы (по силе возможности формула должна быть ядреной, в смысле отточенной, поэтичной, хрупкой) и подарите ее мне: я никак не могу сделать то же самое, ибо словарь мой испошлен циничной работой поденного газетчика, а формула очень и очень надобна для редких лирических приступов.
Я уж не говорю (поздно), что для контраста, для вящей убедительности в настоящем материале необходима лирично-концептуальная справка, что же такое КРАСОТА, чтоб, повторю, вы прониклись и ужаснулись бесповоротно.
Чтобы, прочтя материал, и вы ощутили – с любой степени силы – что “жизнь встала на все четыре колеса”.
Как ощутила наш персонаж, миловидное создание, совершенно случайно сыгравшее центральную роль в ужастике по мотивам Хичкока, но на финский манер.
Фотография девять на двенадцать. Вика Улановская – так зовут нашего персонажа, которому в один из клятых дней совсем свежего прошлого всучили июньский номер “СOSMOPOLITAN”, где она вычитала в пространном материале, впечатляюще обозначенном “ХИРУРГИЯ КРАСОТЫ”, положение, из которого явствовало, что ее давнишняя задумка, со временем все более доканывающая сознание, сушащая мозги, задумка, как вы догадались, связанная с некоторыми визуальными трансформациями, – и в означенном, значит, номере Вика Улановская вычитала, что никакой утопии нет, если она, вооружившись окончательным решением и некоторой суммой денег, слетает в ФИНЛЯНДИЮ, где какой-то кудесник есть – исполать ему! – он такую красоту наведет!
Улановскую сомнения не одолевали: к тому моменту мысль о визуальной некоторой коррекции уже переросла в идефикс, и статья, проиллюстрированная тьмой чудесных примеров того, как людей просто-напросто переиначивали хирургически, – эта статья явилась последней каплей.
В дорогу! В дорогу!
Искусство требует жертв, а что есть красота, как не искусство, и потом, судя по написанному, особых-то жертв не надоть.
Шляпа. Часть вторая. Говорит ли о глубине натуры г-жи Улановской тот факт, что она поверила заурядной журнальной рекламе? (Уж мы-то знаем, что к чему, знаем процентное соотношение лжи и правды в такой рекламе: на одну правду 99 липовых завлекаловок.)
Вот так неоригинально спрашивали меня коллеги, когда я посвящал их в историю В.У., настоянную на – это не метафора, не образ – крови.
Может, и я был не шибко оригинален, но эмоционально парировал всякий раз, не ленился: так вопрос ставить нельзя! Любой бы поверил. Если бы хотел поверить; если бы был таким же предметом зуда, если бы так же истово верил в сказку, в кукольное перевоплощение. Даже я, натасканный в изготовлении платных рекламных материалов, прочтя материал в “COSMO”, про себя и для себя подумал, что рекламка сработана добротно, белыми не шита нитками, и, за вычетом изолированных моментов, которые доков могут рассмешить, психологически очень убедительно.
Реклама сама по себе – проблема гигантская в СМИ, и кабы Улановская не стояла, виновато улыбаясь (ну, не виновато, конечно, но очень деликатно улыбалась, когда мы встретились, и она поведала мне новую вариацию освенцима), перед глазами, я бы рассказал вам, почему считаю рекламу самой мрачной стороной журналистско-издательской деятельности.
Но конкретная беда мешает. Конкретная драма. Трагедия конкретная. Улановская так и говорит: в конце концов жизнь не кончится на этом, и худо-бедно выкарабкаюсь, но у этого … (коновала, имелось в виду, когда произносилась непечатность. – О.К.) есть совершенно определенные виды на наш рынок, вот что страшно, и жутко представить, что, подобные мне, моей легковерности дамы ринутся туда, в госпиталь, преподнесенный в “СOSMOPOLITAN” как панацея, как избавление от изъянов, как рай участливости.
В госпиталь, к Рольфу Нордстрому. Ага, вот я и выговорил имя кудесника, конвейерно уродующего женщин… Ну, я согласен поменять “уродующего” на небрежно экспериментирующего, и еще большой вопрос, что хуже. Улановская не идеалистка, уже печется не о себе (все равно, де, не засудить лиходея Нордстрома) – о ДРУГИХ.
Штудия. В “СOSMOPOLITAN” ничего худого не написано, что вы, написано просто, что развелась тьма клиник, щедрых на посулы типа “переделаем вас” или “вернем золотую вашу пору”, но все это не то чтобы туфта, но мы бы вам советовали брать билет в Хельсинки, куда всего час полета на самолете авиакомпании Finnair. Вас там ждет – не дождется, ночей не спит, не ест не пьет “самый, наверно, известный в Скандинавии пластический хирург Рольф Нордстром”. Госпиталь описан как райское место по части умиротворенности, обставленности изящной мебелью (я так придирчиво излагаю суть трубадурного материала только затем, чтобы яснее, выразительнее. рельефнее выглядел кошмар, когда описанное и реальное со слов Улановской будет сопоставлено), по части оснащенности техникой последних достижений. Там, было написано, есть компьютеры, которые совершенно необходимы, чтобы вы априори знали результат: компьютер пропустит вас через свое прихотливое нутро и выдаст вам вас новую, так сказать, улучшенный образец. И если вы найдете его ничего себе, то – вперед!
Компьютер надобен и для того раза, когда дама не уверена, ЧТО и КАК ИМЕННО надо “подчистить”.
(Естественно, эту же процедуру прошла Улановская.)
Ну и, конечно, осанна, редкая по густоте патоки, пропета этому Нордстрому: “Лично мне он показался самым обаятельным мужчиной, причем не только в Финляндии” (статья написана дамой… разумеется).
Развернутые пассажи про то, в чем видит смысл своей работы этот эскулап: ну, ясное дело, в беззаветном служении людям, в чем еще?
И обширный список иллюстраций: одного, безнадежно лысеющего, вернул к волосатой жизни, а другую, обратив в неотразимую аристократку, можно сказать, выдал замуж за прежде недоступного женишка.
К вербальным восторгам присовокуплялся прайс: цены, цены, цены.
(Тут сделайте паузу и прикиньте, во сколько может стать операция самая что ни на есть конвейерная по содержанию.)
Разрешается материал в ““СOSMO” душещипательным куском про то, что называется реабилитационным курсом (ниже вы поймете, отчего я позволяю себе столь ироническую тональность; ирония скрывает желание биться в падучей!) Дескать, после операции, вне всякого, вам нужна пауза, придите в себя, восстановите силы, не торопитесь покинуть вожделенную обитель, тем паче в двух шагах от госпиталя есть некий центр “ХАИККО”, который гремит на всех континентах.
Опровержение обещанной журналом идиллии выглядит так.
Никакого задушевного общения, забудьте. Помните с первой минуты до финала общения: вы сподобились вживе увидеть лучшего человека по пластической хирургии на всех широтах. Удовольствуйтесь этим, неразумные.
Для общения с русскими (а Улановская только подтверждает то, что лежит на поверхности: Нордстром знает, где есть потенциальные богатенькие клиенты, и видит в России олицетворение своих финансовых устремлений) в госпитале работает (добавлю ОТ СЕБЯ осторожно – несчастная… ну, видите ли, это так понятно из рассказанной Улановской одиссеи) девушка Наташа, 21 года, которую благодетель-кудесник в кавычках вывез из русской сермяжной глубинки. Ей вменяется в обязанность базарить с русскими, краснеть перед ними, врать сколько-нибудь умело, создавать видимость солидного подхода к работе. (Тут же оговорюсь: сама жертва, можно сказать, сочувственно-тепло отзывается об этой леди.)
Про техническое обеспечение – разговор особый. Поскольку в данной области медицины именно этот аспект – самый разительный, то и Улановская была, аккуратно выражаясь, шокирована заурядностью обставки госпиталя. Именно заурядной, отвергающей разговор о чем-то особенном, не говоря уж об исключительности. Царство гладкой серости.
Ну, об изощренной цивилизации думать не приходится, когда приходится думать больше о конвейере: Нордстром поставил на поток свои операции, сведя к минимуму и без того лимитированное общение с пациентом.
Ослиные уши этой конвейерности, следственно, неминучего жлобства Нордстрома видны повсюду: в том хотя бы, что лифта в хваленом госпитале нет, для того, кто пережил кошмар, на предмет прихода в себя от какого-никакого, а потрясения есть одна палата.
Ночных сестер нет. То есть если вам невмоготу после операции, а последствия могут быть самые разные, идите в задницу со своими претензиями на ночное, да еще – наглость! – индивидуальное обихаживание.
Как только начинаешь, придя в себя после первоначального шока, робко говорить вообще на тему ножниц между обещанным и сделанным, или более определенно намекаешь на что-то типа бездушия, прущего изо всех щелей, тебе фирменно-улыбчиво говорят: “Это дело индивидуальное”. То есть – выкарабкиваться надо самому, при чем тут медицина? (Согласен: ТАКАЯ – ни при чем.)
Улановская не сама вышла из послеоперационной прострации: ее вывели из этой самой п. путем ласкового обращения В 9 УТРА: “ПОДЪЕМ!” После операции, ставящей организм если не на грань мата, то, прошу прощения за натурализм, подрывающей его кондицию до полного опустошения.
Улановская с тех пор, как прочла рекламу, питала иллюзии относительно двух чудодейственных комбинаций – первая была связана с удалением жира на ногах, вторая – подтяжка кожи на лбу. Первая операция была 30 августа, вторая 30 октября.
За филигранную неумелость уплачено 20 000 долларов. (Обсуждать сумму можно непечатно.) На чем построено зарабатывание бабок? Нордстром, как всякий заурядный деятель, – дока по части психологии. Он импозантен, и эту импозантность блюдет. Он сообщает во время консультации потрясающую уверенность в беспроблемности всего процесса. Он дружит с прессой (даже Улановскую подбил два словечка сказать по ТВ насчет его кудесного умения людей охорашивать), так сказать, управляет общественным мнением. Он долбит нашу пластическую хирургию, где надо и где не надо, говоря, что “ваши-то ничего не умеют”. Тогда как наши-то как раз операции, преподносимые им как уникальные, делают КОНВЕЙЕРНО, КАЖДЫЙ БОЖИЙ ДЕНЬ.
Улановской, кстати говоря, приходится долечиваться здесь, представьте себе, в нашей деревне (по версии Нордстрома-варяга), у наших светил, в наших, так сказать, непрестижных пределах, где только и умеют, что спасать едва не загубленных неумехами оттуда людей. Улановская говорит: они делали все наоборот, как будто назло; после второй операции одолевали жуткие боли, температура была 39, никакого причем обезболивания; в больнице после операции наутро объявляют: оставаться нельзя, то есть дышите на ладан в других местах; я сочилась кровью, мне даже салфетку не принесли; пришло это мудло (уточняю: этот эпитет на совести автора. – О.К.) и изрекло: мы сделали все, что вы просили, валите отседова, у нас много работы.
Здесь есть одна оплошность: Улановская издеваться не просила. Да еще за ее счет.
