Нет, на лавры Юрия Олеши Игорь ГРИГОРЬЕВ не посягает. У Григорьева свои толстяки. Не разменявший еще и третьего десятка Игорь (21 октября ему исполнилось 29 лет) тем не менее умудрился последовательно побывать в роли главного редактора трех толстых отечественных иллюстрированных журналов. Собственно, Игорь эти журналы и создавал. Пожалуй, это своеобразный рекорд, которым не может похвастаться ни один из редакторов в России. Это сегодня глянцевых 200-страничников развелось немереное количество – по журналу на каждого new russian. А когда начинал Григорьев, печатающихся в Финляндии, Италии и прочем зарубежье русских magazin’ов не было вовсе. Тропку, по которой рванули “Домовой”, “Обозреватель”, “Стас”, “Медведь” и тэ дэ и тэ пэ, протаптывал Игорь. Первым у него был “Империал”, потом – “Амадей”, буквально на днях из Англии доставили тираж нового григорьевского детища под названием “ОМ” (кстати, как расшифровать эту аббревиатуру, не знает, по-моему, и сам главред).
Когда мы беседовали с Игорем, он только-только ушел из “Амадея”, а новый проект едва-едва маячил на горизонте. Признаться, у меня были сомнения, что Григорьев не блефует, говоря, что в октябре выпустит первый номер ОМа. Однако сегодня ведется работа уже над № 4. Получилось. И как Григорьеву это удается?
– Игорь, склонность к перемене мест – это, по-твоему, плюс?
– Это требование жизни. И потом: не такой уж я летун. “Империалом” я занимался полтора года, год отдал “Амадею”.
– И все-таки: едва запустив новый проект, ты тут же ударялся в новую авантюру по причине неусидчивости, неуживчивости или чего-то третьего, мною не названного?
– На самом деле, не знаю… Я всегда ратовал за личную свободу, ценил ее превыше всего. Быть придворным музыкантом – не моя роль. Нет, если мне, конечно, заплатят какие-то безумные деньги, я, возможно, и соглашусь сплясать под чью-то дудку, но только в этом случае.
– Безумной тебе кажется какая сумма?
– Безумие границ не имеет. Но я готов сформулировать, за сколько я соглашусь взяться за выполнение заказа, к которому у меня не лежат ни душа, ни сердце. Кстати, недавно возникал проект, интересный для меня только с материальной точки зрения. Мне предлагали сделать журнал о доме. Я отказался по той причине, что сам отношусь к понятию дома по-люмпенски. Впрочем, до отказа я назвал сумму: 10 тысяч долларов в месяц…
Мне эта цифра не кажется фантастической, сегодня получают и побольше, а уж по сколько воруют, я и не говорю. Знаешь, есть классическая формула: ты стоишь ровно столько, сколько просишь. У Бори Зосимова, с которым я делал “Империал”, я получал по сто долларов в месяц. За “Амадей” мне платили уже по пятьсот. На ОМ я согласился, когда сумма контракта показалась мне приемлемой, то есть в несколько раз выше, чем в “Амадее”.
Но не все, конечно, определяется деньгами. Я с работодателями, заказчиками как бы заключал негласный компромисс. При зарплате в сто долларов мне полагалась одна степень свободы, при тысяче – другая. За десять тысяч я, наверное, окончательно замолчал бы или только произносил: “Чего изволите, барин?” Однако поскольку компромисс мой был негласный, то даже те, кто платил сто долларов, спустя какое-то время начинали считать, что я обязан стоять перед ними в полупрогибе. Я думал иначе, и в результате мы расставались.
Я приобретал опыт. Скажем, в ОМе мною расписана четкая концепция, в которой внятно оговорен уровень моей независимости, не подвергаемой нападкам ни при каких обстоятельствах.
Мне нужна гарантия. Производство толстых журналов – бизнес, требующих солидных материальных затрат. Человек, который вкладывает деньги, стремится их поскорее вернуть. Поэтому вмешательство в творческий процесс неизбежно. Моя задача – провести демаркационную линию и не дать ее перейти. Если человек этого не понимает, я готов в первый раз простить, во второй… Когда мне надоедает терпеть, я разворачиваюсь и ухожу. Так, к примеру, мы расстались с Борей Зосимовым. Я так и не смог объяснить Боре, что знаменитая фотография Сеймур, на которой Стефания приподняла тунику, и у нее, как говорят дети, все видно, фотография, висящая в музеях Лондона и Нью-Йорка, – шедевр, а не порнография. Боря же говорил, что такое можно печатать только в журнале “Андрей”. Мне трудно в такой ситуации находить какие-то аргументы. Мы разговаривали на разных языках.
Единственный выход – уйти. Сразу. Мне в таких случаях ничего не жалко.
В журнале же “Амадей” я встретился с подлинным самодурством издателя. Самодурством, связанным не столько с ущемлением моей свободы, сколько с тем, что у этого издателя было семь пятниц на неделе, он менял решение бесконечное количество раз, поэтому журнал многократно оказывался на грани невыхода в свет. Нервотрепка, когда не знаешь, заплатят ли тебе зарплату, а авторам гонорар, мне надоела и…
Мне трудно разговаривать с табуретками. Понимаю, это мой минус: я не умею общаться с молочниками, дворниками, торговцами на рынке. Мне цену не сбрасывают, а наоборот набавляют. Что делать, такой я человек.
Извини за долгий ответ.
– Не лукавишь, когда говоришь, что уходил из журналов без сожаления?
– Я многому успел научиться, работая главным редактором. На “Империал” я ведь пришел совсем юнцом. До этого я трудился в “Аргументах и фактах” и, когда узнал, что Борис Зосимов занят поиском человека, который рискнул бы ввязаться в новый проект, отправился к нему и сказал, что готов взяться за дело. Борис спросил, знаю ли я, что нужно делать. Я пошел ва-банк и ответил утвердительно. Разумеется, я ничего не знал. Помню, когда брал расчет в “АиФ”, спросил у бухгалтера: “А как делать газету? Расскажите, пожалуйста”. На меня посмотрели, как на больного, но потом объяснили, что в настоящей редакции в первую очередь создается бухгалтерия. Другого бы я и не мог услышать. Если бы пошел за советом, скажем, к корректорам, то они бы растолковали, как важна грамотность для газеты, поэтому самое главное – корректура.
Словом, я не знал ничего о том, как надо создавать журнал. Тем не менее на следующее же после увольнения из “АиФ” утро заявился к Борису Зосимову и как-то постарался сформулировать АВС этого процесса. Зосимов дал мне не только кредит доверия, но и деньги: иди, работай.
И я пошел, а через год был журнал. Это нормальный срок от замысла до его реализации. Не забывай, что тогда мне и равняться было не на кого, толстые иллюстрированные журналы в России еще не выходили. “Империал” стал первым отечественным glossy-журналом.
Реакция мировой прессы была непредсказуемая. Я давал западным изданиям по три интервью в день. К примеру, в десять утра – Los Angeles Times, в два часа – Time, а пять часов – Stern. Я чувствовал себя королем.
Сейчас вижу, какой несовершенный, корявый получился журнал, но тогда я страшно им гордился. Все-таки это была принципиально новая пресса для России.
– Поэтому, наверное, и на обложку профессионального “Журналиста” попал?
– Да, меня изучали как феномен: неужели мальчишка делает респектабельное издание? И интерес “Журналиста” понятен: в этом журнале, печатающемся раз в три – четыре месяца на отвратительной желтой газетной бумаге, работает (или числится?) миллион сотрудников, которые занимают целый этаж в издательстве “Пресса”. А вся моя редакция умещалась в одной-единственной комнате, хотя если брать пропорционально производительности труда, то мне понадобился бы билдинг.
Наверное, на кого-то я производил впечатление молодого Рокфеллера, который содержит огромный штат журналистов и литредакторов, платит бешеные гонорары авторам. А у меня тогда было всего семь сотрудников, и работали мы в жутких условиях.
– Интересно, а из “Империала” ты уходил, уже имея в запасе новое место работы, или же отправлялся в никуда?
– Я всегда уходил не куда, а откуда.
Наверное, я неправильно веду себя в жизни, в результате мне приходится расплачиваться разочарованиями в людях. У нас часто жизненные подходы оказываются разными. Если мне что-то не нравится, я плюну, развернусь и больше никогда не появлюсь в этом месте. Это касается и каких-то глобальных жизненных вещей, и карьеры, и быта. Я руководствуюсь чувствами, эмоциями. Я легко ухожу в ночь, на сухари, на безденежье и никогда не пытаюсь устраивать разборки, выяснять отношения. Когда я ушел от Бори, мне предложила сотрудничество одна фирма, с которой я, к счастью, не стал работать, поскольку она, фирма, оказалась на все сто процентов бандитской. Так вот, когда меня позвали на работу, то попросили принести справку от Бориса, что мы расстаемся полюбовно: мало ли, мол, чего в жизни не бывает, вдруг я задолжал Зосимову миллион баксов? Мне сказали: пусть Борис напишет расписку, что материальных претензий к тебе не имеет. Я пришел к Зосимову и говорю: мне от тебя ничего не нужно, я отказываюсь от своей доли акций в журнале (у меня было процентов 40 или 30, сейчас уже не помню), только отпусти меня с Богом. Боря опешил от того, что человек добровольно отказывается от возможной прибыли. Зосимов-то думал, что я с ним судиться из-за журнала буду, постараюсь “Империал” за собой оставить.
Но мне это не нужно было. Если я решил уходить, то ухожу без оглядки назад. Проще отказаться от денег, лишь бы ничего не видеть, не слышать, не знать.
– Ты сказал о разочарованиях в людях. Я пока не вижу причины.
– Я говорю о сотрудниках, которые предпочитали гарантированный кусок хлеба свободе. Умом я их понимаю, но… Мы ведь все совки – и я, и ты. Все мы дети своего времени и своей страны. Однако есть моменты, по которым я себя совком не считаю. Я могу переступить через сиюминутную корысть ради сохранения уважения к себе. Да, люди, работавшие со мной в “Империале” и “Амадее”, нахлебались разного дерьма, всякое было, но больше всего тяжелого, кропотливого, потогонного, кровавого труда. Мне казалось, что мы находили общий язык, понимали друг друга. Однако когда я уходил и бросал клич “За мной!”, поднимались не все. Мне неприятно было видеть, что люди держатся не за меня, а за конкретное кресло, которое ощущают под своей задницей.
Я предпочитаю верить в людей, а не в идеи. Если будет команда, то будет и бизнес. Некоторые же всеми правдами и неправдами цепляются за место. Повторяю, понять людей можно – семьи, дети и так далее, но… Понять – не значит простить.
– Ты начинаешь третий проект за два с половиной года и хочешь, чтобы люди тебе безгранично верили, бросались за тобой в любую авантюру?
– Я уже успел побыть в роли руководителя, поэтому представляю, что такое отвечать за подчиненных. Если я что-то обещаю, то свое слово держу. Я не стал бы сдергивать народ только ради удовлетворения своих амбиций, демонстрации того, что я могу управлять вверенным мне коллективом. Да, я запускаю третий проект, но даю слово: если из этой затеи ничего не получится, я пойду торговать пирожками, честное слово.
– Получится?
– Не знаю. Провалюсь с третьим журналом – уеду за границу, к чертям собачьим!
– И что ты там будешь делать?
– Жить за чужой счет.
– Станешь альфонсом?
– Это называется быть альфонсом?
– Если пойдешь на содержание к женщине, то – да.
– Нет, меня друзья будут поддерживать. Какое-то время они меня поддержат, а потом я найду себе занятие… Впрочем… никуда я не уеду. Ты же понимаешь…
И не попрыгун я, нет. Новые дела я затеваю не потому, что старые приелись. Мне как раз и нужны стабильность и постоянство. Но при условии, что соблюдаются условия, о которых я говорил раньше, – творческая свобода и так далее.
– Игорь, а обвинений в эгоизме ты не боишься? От людей ты требуешь жертв, а сам готов чем-нибудь ради них поступиться? На каждом новом месте ты начинаешь работу с зарубежного вояжа. От “Империала” ты куда первым делом поехал?
– В Лондон.
– От “Амадея”?
– В Париж.
– В этот раз?
– В Лондон и Нью-Йорк.
– Ты для раскатки берешь загранкомандировку, а люди, твои сотрудники, живут от зарплаты до зарплаты. Есть разница?
– Те, кто со мной работал, никогда не могли пожаловаться на то, что я платил плохо или мало. И потом: претензии мне могут выдвигать лишь люди, которые сами чего-то стоят в этой жизни. Когда я ушел из “Империала”, первым делом возник вопрос о главном редакторе. Слава Богу, нашелся Дима Ликин, талантливый парень. Иначе “Империала” не было бы. И, слава Богу, что никто из работающих в “Амадее” не стал претендовать на пост главного. У всех есть свое место в жизни. Уровень претензий должен соответствовать возможностям человека.
Скажем, я долго искал себе замену. Я страшно затрахался сидеть за компьютером, заниматься версткой, поэтому хотел найти человека, который был бы, может, и пониже классом, чем я, но тянул бы дело. Увы! Никто заменить меня не в состоянии – по мозгам, по таланту, по масштабу мышления. Не нашел я дублера.
– Голова не кружится?
– Все нормально, ибо понимаю: я главный. Остальные – не главные. Они должны сидеть и ждать, когда я дам денег. Я ведь дам, обязательно дам.
Нескромно? Пусть. Но я знаю себе цену.
Что же касается зарубежных поездок, то я, в отличие от многих, не считаю это какой-то особенной привилегией. Это норма жизни. Те, кто не ездит, живут ненормально. Со мной, повторяю, все в порядке. Без выездов за границу, без общения с людьми я не могу. Я ведь делаю модный журнал, мне необходимо знать, чем мир живет. Я не хочу писать о букете, составленном из одних и тех же имен. Я предпочитаю идти на шаг впереди толпы, вытаскивая или совершенно новые имена, или по крайней мере не затасканные.
– Тебе нужно уехать на Запад, чтобы лучше увидеть российских героев?
– Почему только российских? Я хочу показать, каков мир сегодня. И я покажу. У нас знают Мерилин Монро, но не слышали о Джеймс Дин, чья популярность ничуть не меньше. Я беру на себя роль заполнить существующие пробелы. Кроме меня, об этом никто не напишет. И я скажу, почему. Дело в том, что главные редактора новых толстых журналов это, скажем так, люди в возрасте. В “Элите” сидит бывший правдист, в “Обозревателе” – спортивный журналист из “Московского комсомольца”, в “Амадей” после меня пришел брокер… О чем тут говорить? У этих людей сложились взгляды, стереотипы. Я исключение, мальчишка в стане мэтров. Сам Бог велел мне воду мутить.
Журнальный бизнес – это отдельная статья, это большое и серьезное дело. Нашим богатым дуракам нашептали на Западе, что издательская деятельность может приносить хороший доход, и они дружно бросились печатать журналы. При этом они смотрят на журнал, как на кирпичный завод: первый номер окупит мне половину затрат, а с третьего я уже стану стричь купоны. Не понимают господа нувориши, что журналы создаются не деньгами, а идеями.
– Ты брокера упомянул, состроив гримасу, а сам-то, по-моему, тоже не можешь похвастаться специальным образованием.
– У меня четыре курса МГИМО, незаконченное высшее. Нет, это не предмет моей гордости, а лишь констатация факта. Кстати, из института я тоже сам ушел, по доброй воле. Ну, это отдельная история – предложение сняться в кино, каннская пальмовая ветвь, которая уже била меня по щекам, “Оскар”, стучавший по голове… Как-нибудь расскажу.
Я считаю себя модным человеком, я не зациклен на Beatles и тому подобном. Я слушаю сегодняшнюю музыку, смотрю сегодняшнее кино, одеваюсь у хороших дизайнеров. Пока я чувствую моду, все будет в порядке. Убежден, что ОМ – это модно сегодня. Читайте!
– В этот раз ты глубоко вдохнул? На сколько времени хватит твоего терпения, чтобы не огрызнуться на замечания заказчика?
– Вдох был глубокий, не беспокойся. Постараюсь продержаться. Я волк теперь битый, мне шерсть клоками уже повыдирали, поэтому на мякине меня больше не проведешь. Поборемся.
