Александр Сытин
Рассказ
Нацеленные пики елей рванулись навстречу. Промахнулись. И самолёт упруго коснулся бетонной полосы.
Пашка спустился по трапу и остро поднял плечи. Вздрогнув в ознобе, резко высвободил из-под воротника шею и ощутил на коже паутинную сырость.
Мокрый бетон походил на большую грифельную доску.
- Ну, кто за пивком? – бодро оглянулся Пашка на пассажиров. Нахохлившийся сосед потянулся назад к поручням.
Пашка зажал под мышкой дорожный чемоданчик и потрусил к аэровокзалу…
В фужере отражалась ресторанная люстра сверкающей цирковой ареной в кольце лимонных клоунских шапочек над белыми манжетками. Паучьими глазками таращились лангусты, исходила паром телятина.
- Самолёт, следующий рейсом 114, отправляется! Повторяю… Пашка беспокойно допил пиво и позвал официанта.
В вестибюле Тараканище заглатывал бегемота.
- Вот этого усатого зверя! Для Лёньки, – доверительно поторопил Пашка и выскочил на сизую скользкую площадь, засовывая в чемоданчик игрушку.
Шелест. Шлепок. Виноватый звон… Пластмассовая кукла на спине, раскинув розовые ноги… паспорт. Проездные документы в целлофане. Хитрые тараканьи усы.
Растерянный Пашкин взгляд. Суетливые нервные красные руки. Податливое брюшко чемоданчика…
Рёв самолёта. Поза спринтера на старте. И ошарашенные Пашкины глаза вслед уходящему самолёту.
Чемоданчик вновь раскрылся, и над аэродромом раззвонил мелкий пластмассовый хохот.
«Я же дал телеграмму! Я же дал телеграмму… Там костюм и вещи… Что же делать?.. Он уже взлетел. Я же дал телеграмму».
И рвануло по Пашкиным глазам молнией от самолёта. И безобразные куски ударили в землю и грязные облака. И рокот поглотился громом.
И вдавились, смялись мысли в пашкином черепе. И прилип он к бетону, с остановленными по-рачьи глазами и сведённой судорогой челюстью.
Потом в ушах заломило, замучило плачем, криком, рёвом сирен. Зарябило несущимися машинами с красным крестом и нелепо бегущими людьми. Пашка сглотнул слюну и тупо сел в раскрытый чемоданчик.
Люди возвращались потухшие, помятые. Проносили обрывки фраз.
- Всех… Начисто…
- Двигатель взорвался…
- А может, бомбу везли…
Пашка встал и, пошатываясь, двинулся в аэровокзал. Потом побежал, судорожно, набирая скорость, задыхаясь.
Полупустой ресторан гудел оглушено и растерянно, хотя по-прежнему сиял огнями и жирный дым сигарет ещё толпился над столами.
Пашка вскочил на стул и выхватил бумажник:
- Угощаю! Всех! Всех угощаю! Официант! Всем коньяку! Я плачу! – он тряс бумажник, и оттуда лениво сыпались розовые купюры.
Его обняли потные руки и облобызали мокрые губы. Кто-то отнял бумажник и всунул обратно выпавшие деньги. Пашка упал на стул и заплакал, уронив голову на стол.
- Брось! Живём один раз! – тронули его за плечо.
Пашка встрепенулся, обвёл зал заблестевшими глазами.
- Слушайте… Ведь я живу… – сказал почти шёпотом. – Живу!- выкрикнул ещё раз и засмеялся.- Официант! По бутылке коньяка на каждый стол!
Строгий человек в чёрном костюме, в галстуке-бабочке быстро подошёл к Пашке.
- Молодой человек! Чем Вы будете платить?
- Вот чем! Здесь два месяца отпуска и премия! Не бойся, папаша, я и тебя угощаю! Чего стоили бы эти деньги, если бы… Пей, ребята! – Пашка опрокинул в рот фужер поднесённого ему коньяка. – Я люблю тебя, жи-и-знь!
Собирались любопытные.
- Ну, купчик!
- Да он с ума сошёл!
- Да нет же! – радостно объяснил Пашка, – Не сошёл я с ума. Нет, как раз сошёл! Это же здорово, когда можно сойти с ума! Когда можно смотреть, вдыхать, – дай сигарету, дружок! – Пашку била дрожь.
- Забудем, сынок, об этом. Пей – и ничего не рассказывай.
Пашка обнял седую голову.
- Спасибо, отец. Давай выпьем на брудершафт…
- Нет, ты скажи, – к нему продрался, расталкивая окруживших Пашку людей, парень в рубашке, лицом красный и мятый: – Ты скажи, чего радуешься?
- Ну как же, я же – живой!
- А те? – парень кивнул куда-то и ухватился за спинку кресла, будто боясь упасть.
- Ну, те… - Пашка чуть смешался, но тут же блаженство вновь разлилось по лицу:
- Я про себя! Я – живой!
- Я, я! Вот именно, «я, я»…
- Подожди, слегка отстранил парня сутулый мужчина с лицом землистым и измученным морщинами. Он остановил на Пашке утонувшие в мешках век суровые глаза и заговорил тяжело и глухо:
- Когда под Смоленском весь наш взвод… а мы ещё и узнать друг друга не успели… и первый бой… И я один остался живой… Я не мог смотреть в глаза людям. Я думал, что все считают меня подлецом, раз я живой, а другие нет… Что я их предал…
- Ну уж, ну уж, – запротестовал Пашка.
- Вот так, вот так, – сказал парень в рубашке: – Вот их, – он мотнул головой к окну, – мне жалко. А тебя – не пожалел бы. Вот так!- и парень пошёл от Пашки. И все стали помаленьку расходиться.
Строгий официант спросил:
- Так как? Уносить коньяк? Или будете пить один? За своё здоровье?..
…В углу зала ожидания, съехав с кресла, спал пьяный, блаженно улыбаясь и прижимая к груди пластмассовую куклу. Случайные люди, пробираясь в поисках свободного места, наткнувшись на эту улыбку, по то смущенно спешили отвести взгляд…
Впервые опубликовано в альманахе «Полдень», выпуск 11, 2012
