ОБ ИДЕЕ ВОССТАНОВИТЬ «АВИА»
— Год назад мы собрались и решили восстановить группу, потому что поняли, что сегодня еще более интересная ситуация, чем тогда. Тогда этот наш комсомольский «идиотизм» на сцене как бы шагал в ногу с сумасшедшей «перестроечной» гонкой, а сейчас это, наоборот, — поперек всему. Сейчас этот «идиотизм» с большой буквы, этот космический беспредельный маразм пионерских стихов, светлых глаз смотрится более актуально, более весело и страшно, чем тогда. Со мной на сцене работают молодые ребята, мои студенты, и с такими же горящими глазами они включаются в действо — от этого становится страшновато. Это какое-то предсказание, предчувствие. Речь уже не об авангарде, не о 20-х годах, а о какой-то форме дисциплин, которая может появиться в культуре, да уже появилась. Оказывается, можно заставить художников делать что-то по указке, композиторов поступаться честью и так далее. «АВИА» об этом поет, и, те, кто догадывается об этом внутреннем движении в нашей культуре, это поймет. Так что, то, что мы делаем, выглядит даже более жестко, чем в 80-е.
О СИТУАЦИИ В ОБЩЕСТВЕ
— За примерами далеко ходить не нужно. Цензуры якобы нет, а она на самом деле есть. Что-то, кажется, можно, а оказывается — нельзя. Я живу и работаю на Западе, но приезжаю сюда выступать, слежу за тем, что здесь происходит в области театра — какие пьесы ставятся, что происходит с текстами, с танцем. Все это наводит на невеселые мысли. Молодая танцевальная студия не может выжить — не из-за идеологии, а потому что очень дорого стоит снять площадку. У людей отняли возможность работать, а раньше, когда мы начинали, в каждом ЖЭКе можно было найти помещение для занятий, в школах репетировали. Это что касается области, которой я занимаюсь, но так везде. Я не говорю уже про отмену концерта Шевчука или про обвинения в адрес Гребенщикова в каких-то богоборческих текстах — это все бред, но это ведь реально происходит. Не знаю, были ли на самом деле казаки, которые запретили Мозговому в Питере играть «Лолиту», возможно, это шутка. Но нет дыма без огня. Об этом как раз «АВИА» поет сейчас.
О ЛИРИКЕ В РОК-Н-РОЛЛЕ
- Что касается рок-н-ролла, я очень ценю, когда у людей, кроме крика, есть еще лирика. Я был удивлен, когда впервые услышал тексты Гусева: насколько глубоко, красиво и романтично они написаны. То есть на первом плане какие-то белые рубашки, физкультурные пирамиды, а в текстах звучит огромное, теплое сердце. В текстах Гусева есть второй пласт лирики и романтики, спрятанный за бронебойной манерой исполнения. Если послушать песни «Семафор» или «Ночь в карауле», там столько юмора, тонкого сарказма.
ИНТЕРЕСНЕЕ ЛИ ВРЕМЯ, КОГДА ПОЯВИЛАСЬ «АВИА», ЧЕМ НЫНЕШНЕЕ?
— Мы много общаемся с Михаилом Шемякиным, со Славой Полуниным и часто на эту тему говорим. Они тоже уехали из России по разным причинам и живут за границей. Мы все начинали работать здесь, в Питере, и здесь был накоплен огромный запас творческой энергии, но там, на Западе, нет этой клеммы в стенке, которая позволяет поддерживать заряд. Но получается, что у нас очень мощный запас, раз мы продолжаем творить, и нам совершенно все равно, какой год на дворе. Если об этом думать, то начинается такое ностальгическое водочное сидение на кухне. Таких нудных разговоров у нас не происходит. Миша пишет, делает выставки, у Славы проект за проектом, у нас спектакль за спектаклем, мы не замечаем, как бежит время. Нельзя смотреть на часы. Если ты реально что-то хочешь делать, есть один способ — работать, здесь или там. А найти причину, чтобы не делать, очень просто, и сразу становится грустно и страшно — и солнца нет, и небо серое, и аура в Питере плохая. На самом деле все нормально, солнце светит, просто выше облаков. На Западе по-другому. Когда БГ писал музыку в Америке, он сказал: там «что-то на уровне духовности». Это очень тонко — там есть своя духовность, свой закодированный язык, который нам непонятен. Это просто разное отношение к креативности, что ли. Если немец сделает какую-то вещь, то сделает так, что смотришь на нее и думаешь: вот так надо танцевать, чтобы это было достойно этой вещи. Нельзя сравнивать здесь и там. Что касается пространства, я много езжу и убедился в одном — основные человеческие постулаты у всех одинаковые. Если мы апеллируем к чувствам человека, к понятиям рождения, жизни, смерти, любви, ненависти, страха, то эти основные инстинктивные вещи у любой нации одинаковые. Поэтому наше искусство читается и воспринимается везде, и в Корее, и в Японии, и в Америке. Что касается работы с текстом, с поэзией, это сложнее. Хотя мы были в Германии с «АВИА», и люди, не понимая текста, каким-то образом все считывали. Видимо, самое главное происходит где-то за текстом.
ВТОРГАЕТСЯ ЛИ РЕАЛЬНОСТЬ В ЕГО ЖИЗНЬ?
— Дело не в том, что мы хотим запереться и посыпать голову пеплом, нет, просто нет времени. Какой телевизор, какое радио?! Есть репетиции, разминка, ежедневные упражнения, организация театра. Этот режим выработался годами — нет никакой специальной секты. Конечно, едешь и видишь все эти плакатики, нарисованных голых девочек… Вообще, надо четко отсекать — нельзя это смотреть, нельзя это показывать, нельзя это слушать, потому что нет кнопки «delete» в голове, мы все это запоминаем. Надо понимать, что пихают тебе в рот, что пихают тебе в уши и в глаза. Надо контролировать ситуацию. Мы не остановим этот поток, но надо сопротивляться. А как — у каждого свои способы. Надевать черные очки, притворяться слепым. Можно глушить себя работой, варианты есть. Лучше заниматься творчеством, оно как раз служит контрапунктом к этой упорядоченной бессмысленной жесткой информации. Это и есть наша маленькая жизненная война, которую мы ведем каждый день.
(РИА «Новости», 30.11.12)
