Так случилось, что во время предновогоднего обсуждения проблем культуры на заседании Правительства России меня в Москве не было. Именно в этот период в Барселоне проходил международный семинар по вопросам культурной политики в аспекте взаимодействия и конфликта поколений, организованный Европейским центром связи исследователей культуры и культурной политики.
Там я говорил о роли вкусов и пристрастий молодежи в формировании глобальной массовой культуры. Здесь меня ожидали рассказы о скандале в благородном семействе, где часто фигурировал блатной термин «наезд». Еще в самолете я прочел интервью Даниила Дондурея газете «Время новостей» и обратил внимание на то, что у социолога создалось «ощущение, что работа правительства подвержена клановым и аппаратным «разборкам», как любят выражаться любимые нашим телевизором криминальные герои». Тут же выяснилось и основание для «наезда»: «Сергей Шойгу выхватывает какую-то сложную фразу из доклада министра, на самом деле фразу умную – о том, что в период глобализации у культуры уже нет возможности остаться внутри своей территории: все охранительные механизмы тут не работают. Но Шойгу читал этот культурологический пассаж буквально по складам, неправильно делая смысловые ударения, – и искомый смех в высокопоставленном зале».
Ситуацию уточнил сам министр культуры и массовых коммуникаций на радио «Эхо Москвы»: «Министр Шойгу ознакомился с теми рабочими материалами, которые ранее были предметом обсуждения просто на совещании правительства, он там отсутствовал. Видимо, многое ему осталось непонятно, он споткнулся о непонятное слово «постмодернизм», рассердился и выступил, в общем, так эмоционально, я бы сказал, в сторону от основной проблемы». Здесь обращает на себя внимание извиняющаяся интонация: непонятное слово было не в докладе, а рабочих материалах, вообще-то мы исправились.
Именно крылатая формулировка харизматического министра МЧС «Здесь вам не филармония, а правительство!» заставила меня задаться вопросом: «Какой язык является для нашей политической элиты органичным и, соответственно, какой тип культуры преобладает в этой среде?»
Известно, что в бюрократической среде наиболее распространен «канцелярит», называемый во всем мире французским выражением langue de bois (букв. – деревянный язык). Именно он – переработанный в свете марксистско-ленинской риторики – послужил основой партийно-правительственного жаргона советского периода. Его разновидности существуют в каждой стране, а также в международных организациях, в том числе в ООН, ЮНЕСКО, Совете Европы и Европейских комиссиях и т.д. Канцелярит очевидно преобладает во всех письменных документах, в том числе в материалах нынешнего российского правительства. В официальных устных выступлениях бюрократический жаргон – не всегда удачно – пытаются заменить соответствующим литературным языком.
Наряду с этим общение в коридорах власти нуждается в разговорном языке. Теоретически он может быть и литературным. Однако реальная практика обычно не соответствует декларируемым установкам. Для (в случае) разносов в кабинетах начальство, как в советский, так и в постсоветский период, как правило, использовало нецензурную лексику. Она же служила основой повседневного общения, сближая политическую элиту с народом.
Приведу один конкретный пример. В 60-70-е гг. я зарабатывал на жизнь синхронным переводом зарубежных фильмов и на закрытых просмотрах иногда позволял себе роскошь не смягчая переводить бытовые ругательства. На одном из таких просмотров в здании Госкино СССР (ныне там располагается Федеральное агентство по культуре и кинематографии) в середине фильма раздался бас заместителя Председателя Госкино того времени:
– Прекратите это безобразие!
Когда я через год после такого инцидента поехал с этим начальником в загранкомандировку, то не без удивления обнаружил, что в быту он практически говорит матом, в то время как я им не пользовался совсем. Официальные установки и реальная речь радикально расходились и, думаю, расходятся и по сей день. Отсюда и бесплодность попыток препятствовать воспроизведению в искусстве лексики повседневного общения, будь то в книге или на экране, в том числе документальном.
Постперестроечные десятилетия внесли ряд существенных поправок в эту расстановку сил. ИСПОЛЬЗОВАНИЕ КАНЦЕЛЯРИТА В ПРЕЖНЕМ ВИДЕ ВНЕЗАПНО СТАЛО НЕВОЗМОЖНЫМ. БОЛЕЕ ТОГО, НАДО БЫЛО КАК МОЖНО СКОРЕЕ «ОТМЕЖЕВАТЬСЯ» ОТ ПРЕЖНЕГО РЕЖИМА. ДЛЯ ЛЮДЕЙ, ВЛАДЕЮЩИХ УСТНОЙ ФОРМОЙ ОБЩЕЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА, ПРОБЛЕМ НЕ БЫЛО. ОДНАКО ЧТО БЫЛО ДЕЛАТЬ ТЕМ, КТО КРОМЕ КАНЦЕЛЯРИТА УМЕЛ РАЗГОВАРИВАТЬ ТОЛЬКО НА ПРОСТОРЕЧИИ? НИШУ ОФИЦИАЛЬНОГО КАНЦЕЛЯРИТА ЗАНЯЛО ИМЕННО ПРОСТОРЕЧИЕ С ПРИМЕСЬЮ ВСЕВОЗМОЖНЫХ ЖАРГОНОВ, КОТОРЫЕ УСТАНАВЛИВАЛИ БОЛЕЕ ДОВЕРИТЕЛЬНУЮ СВЯЗЬ С АУДИТОРИЕЙ: ЖАРГОН (В ТОМ ЧИСЛЕ И БЛАТНОЙ) – ЭТО ТО, ЧТО ПОЗВОЛЯЕТ ОБЩАТЬСЯ «В СВОЕЙ КОМПАНИИ» И ОТГОРОДИТЬСЯ ОТ «НЕ НАШИХ». ИМЕННО БЛАТНОЙ ЖАРГОН В БОЛЬШЕЙ СТЕПЕНИ, ЧЕМ КАКОЙ БЫ ТО НИ БЫЛО ИНОЙ, ПОЛУЧИЛ ПРАВА ГРАЖДАНСТВА В ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ НАШЕЙ СТРАНЫ. В этом контексте уже никого не шокируют термины «наезд» и «разборки», с которых я начал эту статью. В качестве примера можно привести не столь давнее выступление такого видного политического лидера, как Дмитрий Рогозин на радио «Эхо Москвы». Комментируя снятие с выборов своего соратника, он несколько раз употребил выражение «по беспределу» и продолжал его использовать даже тогда, когда ведущий обратил его внимание на специфический характер этого уголовного по сути термина.
Конечно, блатная романтика, блатной фольклор существовали и были популярны и в советский, и в досоветский период. Стилизованные блатные романсы пели утонченные интеллигенты, благоприятный культурный контекст во многом объяснял популярность Владимира Высоцкого и «Калины красной» Василия Шукшина, не говоря уже о знаменитой Мурке, которая «зашухарила всю нашу малину». Снятие цензурных ограничений вывело радио «Шансон» в число бесспорных лидеров предпочтений шоферов (не только такси), по которым опытные социологи нередко вычисляли и вычисляют народные настроения.
Однако – и это надо подчеркнуть особо – уголовная лексика до середины 80-х оставалась «чужой»: принадлежностью иного мира, живущего «по понятиям», в отличие от «своего» мата, нередко заменявшего знаки препинания. Не случайно Даниил Дондурей, в отличие от Рогозина, соблюдает дистанцию и оговаривается «как любят выражаться… криминальные герои».
Перелом произошел на рубеже 80-х и 90-х годов. В этом сыграли свою роль и легализация криминальных элементов, и особенности формирования отечественного бизнеса, и взаимопроникновение «элит» разного происхождения, а в последнее время и выход на первый план силовых структур, «зараженных» лексикой своих подопечных. В результате «разборки» и «наезды», «замочить» и «кинуть», в отличие от «постмодернизма», всем понятны и никого не шокируют. Тут и появляется крамольная мысль: будь выступление министра культуры изложено с учетом не языка классической культуры, а языка уголовников, оно, возможно, пользовалось бы на заседании Правительства большим успехом и уж точно было бы более понятным.
Превращение блатного жаргона в форму повседневного общения, а то и публичных выступлений политиков самого высокого ранга не могло не наложить свой отпечаток на культуру политических элит. Помнится, меня удивил термин «кидалово», неожиданно появившийся в речи Михаила Швыдкого после нескольких лет руководящей работы на телевидении. В известной мере он был отражением нравов и «понятий» электронных СМИ.
В культуре не менее важно и обратное влияние языка на реальное поведение людей. На мой взгляд, именно блатные элементы в культуре политических элит позволяют власть имущим месяцами задерживать зарплату или вовсе не оплачивать заказанную и использованную работу. В криминальной среде существуют механизмы разрешения конфликтов в этой сфере: можно «кинуть» и нарваться на чужую «крышу», «разборки», «стрелки» и т.п. Но как быть, если «кидает» официальный государственный орган, да еще на фоне разговоров об охране интеллектуальной собственности и борьбе с пиратством?
Я бы покривил душой, если бы сказал, что меня (как, скажем, того же Дондурея) шокировал уровень понимания и обсуждения проблем культуры на Правительстве. Иллюзии относительно наших правящих и интеллектуальных элит разрушены уже давно. В 1977 г. в ответ на мою записку о необходимости развития сферы видео в нашей стране из ЦК КПСС и КГБ были получены аналогичные ответы: «У нас этого никогда не будет!» Через шесть лет этим все равно пришлось заниматься, но было уже поздно.
На заре «перестройки» академик Велихов предложил мне рассказать в отделении информатики и вычислительной техники Академии наук СССР о перспективах информационных технологий культуры. Реакция большинства присутствующих (кроме Велихова и Никиты Моисеева) была весьма своеобразной: «Может быть, вы нам еще о цирке расскажете?» Тогда меня поразило и другое: внедрение электроники в быт – главный элемент глобализации культуры – рассматривалось, почти как вопросы культуры на Правительстве, на уровне повседневного опыта пенсионера: «У нас в гастрономе в кассе поставили компьютер, так кассирша стала работать медленнее, и очереди стали длиннее».
Проблемами культуры и культурной политики в глобальном и локальном масштабах рано или (скорее) поздно все равно придется заниматься, если не этому Правительству, то одному из следующих за ним. Ведь не случайно сегодня культурное многообразие оказывается важнейшим политическим приоритетом для стран Европейского Союза или интенсивно развивающихся государств Юго-Восточной Азии (которые специально приглашают для этого, кстати говоря, европейских консультантов). Я уже не говорю о США, где культурные индустрии – давно уже главный стимул социального и экономического развития.
А «живая» культура будет продолжать развиваться сама по себе, невзирая на рекомендации сверху. Равно как и язык эволюционирует естественно и более подвержен влиянию реальной речевой практики, нежели интеллигентских вздохов и сожалений. Новогодние и праздничные передачи всех основных каналов – яркое свидетельство полного фиаско государственной культурной политики, единственным внятным элементом которой, судя по выступлениям членов Правительства, призвана стать бесплодная борьба против комических и сатирических программ на телевидении. И дело тут вовсе не в том, что за этим стоят «большие деньги» (как оправдывался министр) – за этим стоит естественная в нынешних условиях тяга к развлечениям, снимающим напряжение повседневности, и вечное стремление людей сохранить душевное здоровье, смеясь (а не в слезах) прощаясь со своим прошлым. Хотя, очевидно, расставаться с прошлым хочется не всем…
Кирилл РАЗЛОГОВ.
