Во вторник исполнилось бы 43 года легендарному рок-музыканту Виктору Цою. Его фанаты, сами того не заметив, шагнули во второю половину жизни, в то время как их дети плавно влились (или не влились) в ряды новых поклонников группы “Кино”.
Те, кто единожды пленился неординарностью философа от рок-н-ролла, по-прежнему находят в его песнях путеводную звезду, а юные последователи любят его с той же страстью, что любили когда-то ровесники их родителей. Не изменилось и восприятие творчества Цоя. Как и прежде, каждый понимает его по-своему и находит в песнях поэта ровно то, что обращено к нему лично.
Изменилось только время. Молодежь поместила героический образ музыканта в свои реалии, а оттого протестует против памятника, изображающего певца на мотоцикле. Они даже не знают, что в конце восьмидесятых мотоцикл был обычным транспортным средством и не носил никакой идеологически-смысловой нагрузки. Кстати, Цой держал на даче мотоцикл, когда у него еще не было машины.
Новое поколение фанатов, как когда-то и старое, отказывается верить, что смерть легенды российского рок-н-ролла носила случайный характер. И в чем-то они правы: с точки зрения мистически-астральной его уход был предопределен, и, как показал “Черный альбом”, предсказуем.
Такие личности, как Цой, заходят в этот мир по им одним ведомым причинам. Их появление необъяснимо, а уход непостижим.
Вечность не имеет возраста. И тот, кто правильно понял послание, знает, что Цою не 28 лет и не 43 года. Он всегда был, есть и будет. Просто материализовался на очень короткий срок в конкретный период истории в одной отдельно взятой стране. И нет у него ни дня рождения, ни дня смерти. Есть только время прихода и ухода.
Возраст есть лишь у поклонников певца, и каждый следующий день рождения их кумира — всего лишь песчинка в песчаных часах их короткой земной жизни.
Виктор Цой увидел тот самый “солнечный день”, который закончился для него в полдень “ослепительным сном”. Странный образ обрел предельно ясные очертания. Поклонники группы “Кино” осиротели и повзрослели за один день.
Время показало, что Цою судьбой было предопределено “гореть звездой”, а не “камнем лежать”. Он не только стал точкой опоры тем, кто полюбил его при жизни, но и нашел последователей среди тех, кто познакомился с его песнями уже в записи.
В небе над нами горит звезда.
Некому, кроме нее, нам помочь
В темную, темную, темную
Ночь.
Звезда Цоя может помочь, потому что он своей пусть короткой, но очень насыщенной жизнью доказал, что можно сохранить в этом призрачном и бесформенном мире верность самому себе, прожить жизнь, не оглядываясь ни на кого вокруг и не признавая ничьего суда, кроме собственного. Можно быть веселым и общительным и при этом оставаться “вещью в себе”. Можно быть простым и доступным, но вместе с тем нести в мир некое совсем не простое послание. Можно жить среди людей и остаться самим собой.
Книги о нем переиздаются и раскупаются, хотя, казалось бы, все уже сказано. Друзья и знакомые вспомнили, что могли. Близкие люди редко могут оценить масштаб личности, вычленить из банального быта ту бессмертную суть, которая отличает “последнего героя” от обычного человека. Поэтому так трудно сложить образ из обрывков поверхностных характеристик, на которые не скупятся живые свидетели жизни Цоя. Песни тоже не могут дать ответ на вопрос, каким был Виктор. Продукт творческой деятельности – он, как отдельный организм, существует сам по себе и, хотя взаимодействует со своим носителем, но не тождественен ему.
Каждый, кому песни “Кино” близки по духу, должен сам почувствовать, каким был Цой, загадочная восточная душа, каким он видел с высоты своего таланта эту землю, усеянную лоскутными одеялами городов, и каким видит он теперь этот мир, находясь в ином пространстве.
Удивительная цельность его натуры, некое знание абсолютной истины обеспечили ему место в вечности, а тем, кто пока здесь, песни Виктора Цоя помогут продержаться в минуту душевной невзгоды.
После красно-желтых дней
Начнется и кончится зима.
Горе ты мое от ума,
Не печалься, гляди веселей.
Быть близким толпе – для таланта необходимая общественная нагрузка. Цой относился к ней с прохладцей, не старался нравиться, и, может быть, поэтому взамен получил обожание. Грань, разделяющая элитарность и доступность, носит титул популярности. Она – в рукописных страницах текстов, в просьбе “спиши стихи”, в кассетах, размножающихся в неведомой биологам прогрессии, и, простят такую вольность блюстители чистоты и порядка, в заборно-подъездной графике: “Виктор – ты всегда с нами” или просто – “Кино”, “Цой”…
Его группа крови была необходима многим. Для вливания части таланта, генной инженерии совести. Прокричать истину – для Виктора было бы ничтожно мало. Он сам создавал ее для себя и других, растил, выводил в свет, на обозримую тысячами сцену. Жесткий, железный нерв песенного ритма, строка, бьющая в сердце звуковой волной из динамика.
