БЛЕСК ИНТЕЛЛЕКТА НА ФОНЕ НИЩЕТЫ

НА ВОПРОСЫ НАШЕГО КОРРЕСПОНДЕНТА ОТВЕЧАЕТ

МИНИСТР НАУКИ И ТЕХНОЛОГИЙ РФ

МИХАИЛ ПЕТРОВИЧ КИРПИЧНИКОВ

– Михаил Петрович, существует расхожее мнение, что российские научные кадры перетекают на Запад. Насколько оно соответствует действительности? Есть ли у Вас данные о том, сколько ученых покинуло Россию в последние годы?

– По самым пессимистическим оценкам, уехало не больше 30 тысяч. По оценкам, которым доверяю я, 14 – 16 тысяч. Из них работают в науке не больше 700 – 800 человек. Получается, что лишь пять – семь процентов ученых продолжают заниматься теми же исследованиями, которые начали в России.

В последние год-два позиция западных частных компаний и университетов изменилась: они предпочитают не переманивать наших ученых, а заставляют их работать на себя с помощью грантов. Во-первых, таким образом западные корпорации избегают конкуренции, а значит, и социальной напряженности, во-вторых, экономят средства для создания новых рабочих мест. Запад пользуется нашей интеллектуальной собственностью, не приглашая ученых за границу.

– Так, может быть, нам стоит отказываться от грантов, спонсорских стипендий?

– Смотря под какие исследования они выделяются. Если речь идет о фундаментальной науке, то этот вопрос не должен стоять на повестке дня, надо брать эти гранты. Когда мы говорим о прикладных науках – другое дело.

– По мнению социологов, молодежь в науку сейчас не торопится. К примеру, на факультете космических исследований МАИ лишь каждый четвертый выпускник собирается работать в России по специальности. Что ваше ведомство делает для того, чтобы поднять престиж нашей науки?

– Давайте разберемся, чем определяется желание или нежелание работать в науке. Двумя факторами: материальным – может ли человек прокормить этим делом себя и семью, и личным – амбициозностью – желанием самоутвердиться. Для того чтобы ученый смог раскрыть свой потенциал (если мы говорим о естественных и технических науках), нужна современная материально-техническая база – лаборатории, оборудование, опытные установки, а она у нас десять лет не обновлялась.

У молодого исследователя, желающего самореализоваться, возможностей для этого почти нет. И мне думается, это гораздо более веская причина отъезда, чем материальные трудности. В конце концов, у молодых есть возможность подработать. Другой вопрос: идет ли это на пользу их научной деятельности? Одним словом, я считаю, что проблема условий работы не менее важна, чем проблема материального вознаграждения за нее.

Теперь о том, что мы делаем для повышения престижа российской науки и почему в последние годы увеличился конкурс в технические вузы и аспирантуру. Я далек от мысли, что 100 президентских стипендий и мероприятия по поддержке научных школ повлияли на выбор молодых. Что гораздо важнее, нам удалось добиться освобождения студентов от призыва в армию. В прошлом году под нашим руководством была создана единая телекоммуникационная сеть по всей стране, россияне получили прямой доступ к источникам информации, в Интернет, а значит, улучшились условия работы исследователей. Сегодня 760 тысяч человек могут работать в сети. Если уж речь зашла о возрастном составе, поделюсь своими опасениями: без сомнения, молодежь в науке появляется, есть также люди весьма зрелого возраста, но вот ученых самого продуктивного возраста – от 30 до 50 лет – меньше, чем хотелось бы. У нас таких – 50 процентов, в США, к примеру, – 80. И такая ситуация еще даст о себе знать.

– А как обстоит дело с финансированием науки?

– Это долгий и кляузный разговор. По Закону “О науке” должны отпускаться четыре процента доходной части бюджета. За все годы реформ мы ни разу не получали столько, сколько нам положено. Правда, эти четыре процента появились тогда, когда мы финансировались из одного кармана с Российским космическим агентством, теперь у него своя статья в бюджете. В 1999 году нам отпущены два бюджетных процента. Я надеюсь, что мы их получим, во всяком случае, из суммы в 11,6 миллиарда рублей в январе – феврале 1,8 миллиарда мы уже получили.

– Интересно, каково сегодня положение дел в знаменитых научных центрах, допустим в Новосибирске, на Дальнем Востоке?

– Такое же плохое, как и во всех остальных. Когда в 1991 – 1992 годах началась шоковая терапия, денежный поток в науку уменьшился в семь-восемь раз, хотя казалось: кто как не научные работники должны были обеспечить ресурсами реформирование страны? За 10 лет количество исследователей в России уменьшилось на 50 процентов, большинство ушли в другие сферы – банковскую, страховое дело. Почти все деньги, что выделялись тогда на науку, шли на зарплату ученым, и лишь малая толика тратилась на приборную базу. Сегодня в науке на одного исследователя приходится в 30 раз меньше средств, чем в Нидерландах или в США.

– А зарплата российского ученого, насколько известно, в 25 – 100 раз ниже, чем у коллег на Западе?

– Да, и при этом российская наука жива. Я могу перечислить несколько достижений мирового класса, о которых было заявлено только в последние два-три месяца. Это, например, запуск импульсного источника нейтронов в Троицком институте ядерной физики, причем третья часть денег, вложенных в его строительство, была заработана самим институтом. Дальше: открытие 114-го элемента системы Менделеева. В Санкт-Петербургском физико-техническом институте запущена установка термоядерного синтеза, так называемый сферический токамак. По тендерам Миннауки в конце 1998 года была изобретена уникальная противогриппозная вакцина – это успех Российского института иммунологии РАН. Я могу назвать еще два-три достижения, о которых мы услышим в ближайшие месяц-полтора: это открытие суперкомпьютерного центра в Академии наук, синхротронного источника в Курчатовском институте. И то и другое – достижения мирового уровня.

– Чем объяснить живучесть науки в таких невероятно сложных условиях?

– Кто как может, тот так и выкручивается. Многим пришлось учиться зарабатывать деньги. Не так давно бюджет полностью расплатился с учеными по зарплате за 1998 год. В течение января мы получили около 1 миллиарда рублей. На 1 января 1999 года долгов по зарплате у нас не было. Это значит, что в свое время наука сумела заработать и покрыть недостаток средств, а сейчас ей попросту вернули то, что были должны. И все же зарплаты ученых ничтожно малы, я считаю эту ситуацию унизительной. В прошлом году мы дважды выходили с предложениями об изменении оплаты, но ни Минфин, ни Минтруд нас не поддержали, объяснив это тем, что наука, по их мнению, не может находиться в более привилегированных условиях, чем другие бюджетные сферы. Это не значит, что мы прекратим попытки пересмотреть тарифную сетку.

– В каких областях науки мы по-прежнему впереди планеты всей?

– Нет ни одной области науки, где у нас не было бы хотя бы одного достижения мирового класса. О фундаментальных науках даже не говорю. Что касается прикладных, то мы на высоком уровне в судостроении, космонавтике, авиационной промышленности, достигли серьезных успехов в прогнозировании чрезвычайных ситуаций и борьбе с ними.

Беседовала Наталья ЛИХАЧЕВА


 Издательский Дом «Новый Взгляд»


Оставьте комментарий

Также в этом номере:

Друг бесценный
ПРОСТОЙ РУССКИЙ ИВАН В ГОДЫ РЕВОЛЮЦИИ
“Россия не имеет достойного кандидата в президенты”,
ГЕНЕРАЛЬСКИЕ КУЛАКИ
Будет ли Чечня управлять Россией?
НОВАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ СНПР
ПООБЕДАЕМ ПО-ВЕЛИКОПОСТНОМУ
ЗАБОТА О ЛЮДЯХ
ВОПРОСЫ НЕДЕЛИ:
БАНКРОТСТВО КАК ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ХИРУРГИЯ
Для процветания нужно немного: сено да корова
ВОЙНА НЕРВОВ
НАВСТРЕЧУ ПАРЛАМЕНТСКИМ ВЫБОРАМ
Своя рыба
МИФОЛОГИЯ НАРОДА – ЭТО ЕГО СУДЬБА
СТРОГАЯ АКАДЕМИЯ
Посади порей – заживешь бодрей
ГИАЦИНТЫ УКРАШАЮТ ЖИЗНЬ
Рисовать ли сеточку на шее?
А НЕ СПЕТЬ ЛИ НАМ ПЕСНЮ?


««« »»»