В ХIХ в. сложились все условия для идейного оформления эксперимента, под знаком которого прошел ХХ в. и последствия которого будут осознаны в полной мере не раньше ХХI в.
Чтобы понять истоки и суть этого эксперимента, необязательно делать экскурс в историю; достаточно открыть любой из многочисленных западных учебников экономической теории и ознакомиться с изложенными в них азами рыночной экономики. В ее основе лежит идеализированная, чисто конкурентная модель экономики, в которой связь между двумя основными экономическими агентами – предприятиями и домашними хозяйствами – осуществляется посредством механизма цен, или рыночного механизма. В такой экономике государству в принципе делать нечего. Разве что надо следить за тем, чтобы все играли по одним и тем же правилам, но это, скорее, – социальная функция государства. Экономические же функции сведены до минимума – эмиссия денег, трансфертные платежи.
Создается впечатление, что рыночная экономика в высшей степени самодостаточна и вполне может обходиться без государственного вмешательства. Правда, здесь есть одно но, и касается это случаев несостоятельности рынка. Дело в том, что в ряде случаев (производство общественных товаров, побочные эффекты) рыночный механизм дает сбои и государству приходится брать на себя чисто экономическую функцию восполнения рыночной недостаточности. В модели это учитывается введением в нее непосредственно в качестве экономического агента государства.
Что же стоит за несостоятельностью рынка?
Современная магистральная (в основе своей, неоклассическая) экономическая теория, широко представленная на страницах указанных учебников, удовлетворительного ответа на этот вопрос не дает. Что же тут говорить об экономических теориях прошлого века! Так или иначе, а присутствие государства в рыночной экономике принимается за данность. Такая менее идеализированная система имеет два полюса – рынок и государство.
Итак, мы имеем дихотомию: государство – рынок. Но эта дихотомия не симметрична. Приоритет остается за рыночным механизмом, государству же отводится роль палочки-выручалочки. Если рассматривать экономику стран под таким углом, то их можно классифицировать по степени участия государства в рыночном механизме: где больше, где меньше. Основную экономическую проблему, стоящую перед национальными правительствами, можно охарактеризовать так: каково должно быть соотношение рыночного и государственного механизмов? Проще говоря, сколько рынка и сколько государства?
На практике страны Запада в ХIХ в. (а в настоящее время и не только западные страны) развивались по пути нахождения меры, гармонизирующей сочетание этих механизмов. Но теоретически прорабатывались различные варианты, вплоть до экстремальных: тотальное государство без рынка и тотальный рынок без государства.
А что если провести эксперимент в какой-либо стране и посмотреть, что получится в пограничных условиях, на концах спектра?
И такая страна нашлась!
Нашлась экспериментальная площадка. Правда, для эксперимента ее размеры несколько великоваты – все-таки, как никак, а одна шестая суши, но разве это помеха.
Остается решить самую малость: с какого конца начать? Однополюсная конкурентная рыночная экономика в модели и частично на практике была уже известна. Гораздо интереснее было начать с другого конца.
И вот под лозунгами “Земля, фабрики, мир, власть – крестьянам, рабочим, народам, Советам”, а в более доступной форме – ”грабь награбленное”, началась первая фаза эксперимента, нацеленная на тотальное огосударствление экономики, социума, индивидуума.
Первая фаза длилась почти семьдесят лет и закончилась полнейшим крахом. Система прогнила насквозь, и возникла настоятельная потребность, если и не в полной ее замене, то по крайней мере, в капитальном ремонте. И вот под кодовым названием ”перестройка” началась вторая фаза эксперимента. Кодовым – ибо, что это такое четко не формулировалось. Были какие-то утверждения – гласность, новое мышление, больше социализма, больше демократии, но в гораздо большей степени было утверждений от противного – перестройка, мол, не перекройка, не вседозволенность и т.д. То, что нужны и грядут перемены, было понятно многим. Но каковы будут они – на этот счет были разные мнения. Инициатору перестройки казалось, что речь идет об одном полюсе, не объективные его действия (и особенно, речения) толкали страну в сторону другого полюса. Пока он как истинный большевик (однополюсный государственник) думал о перестройке прогнившего здания социализма, на пятки ему все активнее наступали необольшевики (столь же однополюсные, но уже – рыночники), которые все четче и недвусмысленнее заявляли – максимум рынка при минимуме государства. И под такими – как многим казалось, демократическими – знаменами возглавил поход к счастью новый патриарх.
Социальную цену первой фазы мы можем подсчитать, благо она закончилась. Социальную цену второй фазы нам еще подсчитывать и подсчитывать.
Сейчас мы на перепутье: либо довести вторую фазу до победного (читай: разрушительного) конца, либо, не дожидаясь такого исхода, покончить с экспериментом раз и навсегда. Но для этого необходимо понять: почему же стала возможной вторая фаза эксперимента?
Может, дело здесь опять в “загадочности русской души”, уж раз сыгравшей роковую роль в подготовке и проведении первой фазы.
Но объяснение через загадочность не дает нам разгадки. Такие рассуждения (ироничные или не очень) хоть и верны большей частью, но не полны. Для получения полной картины нужно учесть, по крайней мере, два рода факторов: отношение мира к нам и научный фундамент второй фазы.
Официальная точка зрения такова:
– мир настроен по отношению к нам в целом позитивно и делает, если и не все, то многое для успеха реформ;
– проводимые реформы базируются на единственно правильном, а потому и всесильном учении.
Но так ли это?
Мир действительно настроен к нам положительно – в том смысле, что желает успешного осуществления второй фазы эксперимента. И в этом нам помогают. Помогают разрушить страну до основания. Но это разрушение не приведет к хаосу – боже упаси! Оно управляемо. Миру нужен не хаос, а порядок. В их понимании. Но нужен ли такой порядок России? Вот в чем вопрос!
И ответ на него может быть дан только изнутри. Если да – то нет проблем, если нет – то какой порядок? Так что позитив Запада относительный, и ведет он себя так, а не иначе не потому, что он плохой (как нам внушали когда-то, а теперь нет) или хороший (как нам казалось когда-то, а теперь нет), а потому, что Запад четко знает свои интересы и их не просто отстаивает, а конструирует мир, руководствуясь ими. Отсюда и двойной, тройной, сколь угодно мерный стандарт в их поведении. Но это не нечто, присущее Западу эксклюзивно (как бы нам этого не хотелось); это то, что и мы сами практикуем, правда, не столь эффективно и последовательно, как цивилизованные (то есть умеющие маскировать свои неприглядные действия) страны.
Обратимся теперь к научной базе реформ.
Поскольку полюса государства и фирмы у нас были возмещены, то движение к тотальному рынку повлекло за собой не только разрушение государственного устройства, но и коррозию иерархических структур экономической организации. Более того, на фоне тотального ухода государства из множества жизненно важных сфер его бюрократическая ипостась даже окрепла и пышно расцвела. Тот же Китай демонстрирует нам в корне противоположную тенденцию: тысячи крупных корпораций остаются интегрированными в государственный сектор, который органически дополняется вновь возникающими и подлежащими акционированию миллионами более мелких фирм. Одновременно уменьшается количество чиновников и сокращается численность центральных министерств и ведомств.
В чем же дело: в неправильном осуществлении правильных реформ или в неправильных теоретических установках самих реформ? Если второе (теоретически возможны четыре случая; мы выбрали наихудший – неправильное осуществление неправильных реформ), то в чем заключается теоретическая несостоятельность молодых реформаторов?
Если одним словом попытаться ответить на этот вопрос, то причину их несостоятельности следует усмотреть в явной или неявной, но однозначно одномерной трактовке ими оппозиции рынка государству. Две точки – одно измерение. Но существует и иная оппозиция рынку – это фирма. Если бы они мыслили хотя бы двумерно (рынок – государство и рынок – фирма), то заявлять по-большевистски, что нет альтернативы рынку, уже бы не могли. Потерпев неудачу в одном полюсе, новое уже племя впереди скачущих всадников устремилось к другому. Но если учесть, что есть и третий полюс, то появится альтернатива, и как следствие, необходимость принятия нетривиального решения. Вот этого-то и не было сделано!
Борис ЕРЗНКЯН
кандидат экономических наук
