Отрывок из повести
Вот он, памятный темно-серый дом, в котором Галя была вместе с папой! Вот он, театр! Какой он огромный внутри! Какое множество тут лестниц и переходов, коридоров и коридорчиков, больших комнат и комнаток с фамилиями, написанными на дверях!
Пробегают по коридорам костюмерши с пышными разноцветными пачками (юбочками) в руках. Через раскрытую дверь парикмахерской несется запах подпаленных волос и одеколона. Портнихи торопливо снуют по комнаткам, откуда слышатся взволнованные зовы:
– Нюрочка! Нюрочка, корсаж, ради Бога, ушейте!
– Маша, милая, поскорее!
И Нюрочка, и Маша вылетают из одной комнаты, влетают в другую, торопливо вкалывая себе иголки в платье.
Четыре девочки растерянно жмутся друг к другу, всматриваясь в незнакомую обстановку.
– Яков Петрович, этих без грима? – останавливает чей-то голос пробегающего человека с бородой и в белом халате.
– А чего у них гримировать – ведь они без лиц будут! – бросает на ходу Яков Петрович, гример, и пробегает дальше, откуда уже слышится нетерпеливый голос:
– Яков Петрович, да посмотрите же на меня!
Девочки испуганно переглядываются: куда же денутся их лица и что им дадут вместо лиц?
Но они еще не успели опомниться от изумления, а кто-то уже кричит:
– Божьи коровки, одеваться!
* * *
В первый раз в жизни Галя надела тугое шелковое трико. Она с удовольствием почувствовала, как в нем удобно двигаться. На лицо ей надели прозрачную шелковую масочку с отверстиями для глаз и для рта. Так вот что значит “без лиц”!
Неужели через несколько минут она выйдет на сцену, в сияние красок, огней, разноцветных одежд и цветущих растений!
– Панцири, панцири давай! – торопит кого-то полная костюмерша.
И Галя с удивлением смотрит на четыре картонных щита, на которых нарисованы такие же точно крапинки, какие она видела летом на спинках у божьих коровок.
Божия коровка,
Полети на небо,
Принеси нам хлеба!
Как часто в Белых Стругах напевала она эту песенку, посадив себе на ладонь божью коровку и дожидаясь, когда она внезапно и мягко раскроет свои маленькие крылья и улетит!
Это воспоминание быстро проносится в памяти Гали в то время, когда большой картонный панцирь прикрепляют к ее поясу и плечам.
Тяжелый панцирь сразу сковал все движения. Боясь задеть им за перила, спускается Галя вместе со всеми по лестнице, тщетно стараясь узнать в трех одинаковых фигурках под такими же пестрыми щитами: где же Таня, где Катя, где Туся? Никого нельзя разглядеть!
Но маму, маму увидела она сразу и по привычке бросилась к ней, чтобы ее обнять. Но руки не поднимались!
– Ничего, ничего, девочка! – мама наклонилась к темной маске, заглядывая в испуганные глаза. – Страшного ничего нет! Старайся только слушать музыку и двигать ножками в такт.
Их поставили рядом всех четырех в темном проходе между кулисами. Сбоку стояло что-то разрисованное зеленой краской – должно быть, кусты, потому что в середине их Галя успела разглядеть розы… Но здесь, вблизи, они были совсем другие!..
Где-то загремел оркестр. Старичок балетмейстер прокричал в уши:
– Когда я скажу un, deux – раз, два, – выходить и уложитесь на животик! Нашинайтъ ползти! Но слюшайть мюзик!
Галя всегда быстро запоминала музыку, а то, что играли им сегодня, она могла бы даже спеть. Но то был рояль, а здесь целый оркестр гремел трубами и пел скрипками у самого уха, и, казалось, менял все звуки.
Внезапный и дружный гром аплодисментов вдруг заглушил звуки оркестра, и целая толпа старших учениц в одинаковых бледно-розовых юбочках-пачках, осыпанных блестками, пронеслась со сцены мимо маленькой “божьей коровки” с картонным панцирем на спине. “Божья коровка” смотрела им вслед со смешанным чувством зависти и жалостью: как они устали, эти розовые бабочки, только что порхавшие по сцене! Некоторые из них тяжело дышали, другие бросились прямо на широкий диван, стоявший за декорациями в глубине кулис. Они были бледны, и крупные капли пота проступали сквозь пудру и грим.
“Бедные! Они теперь, наверное, долго не смогут встать… – подумала Галя и замерла от изумления: новый взрыв аплодисментов пронесся по залу… Помощник режиссера сделал знак, – и ученицы одна за другой опять побежали к выходу на сцену. Их лица уже сияли улыбками, и Галя показалась самой себе очень глупой: как могла она думать, что они устали!.. Вот они уже летят обратно после веселых реверансов и снова машут на себя платками и руками, и совсем усталые уходят со сцены с лицами, потерявшими всякие следы улыбок.
Но вот Гале кажется, что скрипки начали играть что-то знакомое, и в ту же минуту она слышит торопливый шепот:
– Раз… два… Божьи корофки, пошли на сцену! Войти направо и там лечь… Быстро!
На одно мгновение неудержимо захотелось Гале взглянуть на сияющее великолепие сцены. Она раскрыла глаза и взглянула…
Огромная черная дыра-пропасть разверзлась перед ней. Эта черная пропасть была немая, но живая: она была полна людей, а где-то на самом краю огромной черной бездны мелькнул светящийся фонарик с надписью: “Запасный выход”.
И, в ужасе перед этой дырой , откуда веяло теплом, Галя шлепнулась под тяжестью и панциря, и страха на ярко освещенный пол и, закрыв глаза, поползла по маленькому кусочку сцены. Уши ее слышали как сквозь сон знакомую мелодию, с трудом узнавая ее в оркестре; сердце билось часто-часто, глаза были крепко зажмурены, а под большим тяжелым щитом двигались маленькие худые ножки. Но двигались и ползли они в такт!
Отгремела музыка, загрохотал в рукоплесканиях зал. Занавес опустился, поднялся и опять упал.
Но маленькая “божья коровка” оставалась неподвижной.
Легко было шлепнуться на пол. Встать из-под панциря – вот что было трудно! И на это не хватило сил. Так она и лежала до тех пор, пока чьи-то сильные руки не подняли ее и не поставили на ноги, и голос рабочего сцены весело сказал:
– Ну, вставай теперь, ползи домой, насекомая! Отыгралась!
Магдалина СИЗОВА
