Закрываю глаза – и вижу… Что обычно вспоминается как главное счастливое мгновение ловли? Поклевка! А поплавок – душа поклевки, ее песня. До чего же он драгоценный и долгожданный – тот трепетный миг, когда поплавок вдруг вздрогнет, выпустив из-под себя широко расходящийся круг ряби, дрогнет снова и… замрет на тихой глади. Значит, осторожный сазан подошел и пробует на крючке комок душистой, сваренной по особому рецепту пшенной каши. Тронет еще? Да, опять встрепенулся, на этот раз решительнее, чуть даже притонул, попробовал нырнуть, но раздумал. Неужели отошла?.. Но тут белое с красным концом гусиное перо вдруг без всякой дрожи поднимается торчком, на миг задумывается и решительно уходит наискось вглубь. Момент!.. Рука сама делает сдержанную и уверенную подсечку.
Речкой моего детства была Синель – светлая, ласковая, в золотистых песках и кудрявых лозняках. Ловили на ней плотву-серебрянку, лобастых голавлей, густеру темноспинную, но главной мечтой синельских рыболовов почитался сазан. Причем отец никаких закидушек и донок не признавал, не переставая повторять: “Без поплавка – не рыбалка!”. Поплавок, надо заметить, полагался для каждой ловли свой, особый. Толстенький воздушно-легкий наплыв из сухого камыша (у нас называли “кауга”), крашенный белой масляной краской, – для сазана; юркая пробочка-верховушка – дергать уклейку; чутко огруженное гусиное перо – на леща. Сложная была наука о поплавках, целое учение, как любой из них изготовить, поставить и применить.
На своем изумительном “языке танца” гусиное перо может совершенно определенно рассказать, кто именно там, в глубине, трогает насадку и какое у подошедшей рыбы в данную минуту настроение. Известно, что окунь хватает с ходу и топит поплавок на дно, серебристая плотвица теребит воровато, елец нападает лихо, а лещ поднимает насадку, от чего стоячий поплавок в решительную секунду ложится на бок. Но это общие сведения, а на деле все гораздо сложнее. Мелкий окунишка совершенно убедительно изображает клев крупного карася, сам же карась иногда способен, если судить по наплыву, лишь притронуться к червяку мягкими губами, пробка будет дробить мелкую волну, ее лишь слегка поведет в сторону (как будто робко спрашивает: можно я попробую?), настоящей решительной хватки так и не дождешься. Но когда станешь проверять крючок, оказывается, что насадка чистенько обрезана по самое жало. Как неповоротливый толстогуб сумел осуществить свою ювелирную операцию – непонятно. Тут столько тонкостей и вариантов, что все их никогда не познать и, стало быть, всей прелести поплавочной ловли не исчерпать.
Б.ПЕТРОВ
