– Сергей Николаевич, Вы комедию “Бриллиантовая рука” смотрели?
– Много раз. Очень хороший фильм.
– Значит, должны помнить колоритного героя, подсевшего в ресторане к Юрию Никулину и Андрею Миронову с вопросом: “Шурик, ты зачем усы сбрил?”
– Только не Шурик, а дурик.
– Шурик или дурик, но спросить я хочу примерно о том же: зачем Вы бороду сбрили?
– Борода была для меня данью эпохе романтических порывов, той фронде, которая накануне перестройки сидела у меня в крови. Я мечтал возродить чистоту социал-демократических исканий, что позже позволило оппонентам назвать тот период моей жизни ленинским. Этот этап продолжался до октября 93-го года.
– То есть романтизм из Вас вышибли пушками, палившими по Белому дому?
– Нет, романтизм остался, это мировосприятие, от которого я никогда не откажусь. Другое дело, что я понял: на смену бородатым в нашей стране всегда приходят усатые.
– Что за странные ассоциации?
– Именно те, о которых Вы подумали.
– Аналогии с Иосифом Виссарионовичем кажутся больно уж зловещими.
– Да, параллели суровые, но реальные. Так уж общество наше развивается. Мне не хотелось бы, чтобы все повторялось один к одному, однако без отрезвления от демократической эйфории нам не сохранить саму демократию.
– И все-таки: не рановато ли на усы перешли? Слышал, Вы, Сергей Николаевич, давали, подобно Фиделю Кастро, клятву не бриться до полной победы Ваших идей.
– Обещание было, но иного рода. Если уж так говорить, то борода у меня появилась достаточно случайно. Летом 86-го года я работал над первым вариантом кандидатской диссертации и уехал далеко к Ладожскому озеру, где не было ни электроэнергии, ни других благ цивилизации. Поскольку я привык пользоваться электробритвой, то вынужденно пошел на отращивание бороды. Когда же вернулся домой, то решил уже не бриться до защиты диссертации. Потом, правда, побрился, но по совету жены отпустил бороду снова.
– Вы не стесняетесь признаться в том, что романтизм – Ваше мировоззрение. Полагаете, это подходящая философия для политика?
– По-моему, да, хотя за такие взгляды меня часто и ехидно критикуют.
– Но Вы не поступаетесь принципами?
– При желании любое явление можно рассматривать с диаметрально противоположных позиций, и обе точки зрения будут, в целом, верны. Я предпочитаю жить радостно, причем не только для себя. Мне очень близка аксиома Омара Хайяма: “Что отдал – к тебе вернется, что не отдал – потерял”. Я люблю людей веселых и оптимистически воспринимающих реальность. Щедрому человеку я готов простить некоторые ошибки и просчеты, ибо понимаю: им движет добро, а вот сквалыга, по-моему, абсолютно бесперспективен.
– Не хотелось бы углубляться в высокие материи, но все же поясните, где, на Ваш взгляд, проходит грань между романтизмом и идеализмом?
– Да, сумеречная зона на стыке этих двух понятий существует… Думаю, романтик – это человек, работающий с засученными руками, но не забывающий дарить добро и улыбаться. Идеалист предпочитает заниматься маниловщиной, строит воздушные замки, сидя на месте.
– Ваше студенческое письмо Леониду Брежневу с просьбой реабилитировать Николая Бухарина – идеализм или романтика?
– Так получилось, что с восьмого класса я особое внимание уделял сталинскому периоду нашей истории: собирал литературу, вел картотеку биографических досье на самых разных по общественной значимости людей – крупных военных, хозяйственников, революционеров и рядовых рабочих, колхозников. Я встречался с теми, кто сидел, и с теми, кто сажал. Каждый давал свое видение прошлого. В результате у меня не могли не возникнуть вопросы, почему столько имен вычеркнуто из истории страны. Почему о тех же Рыкове, Бухарине, Троцком в учебниках или ничего не говорится, или сказано две-три хулительные фразы? Неужели эти люди не заслужили большего?
– Выходит, Вы чуть ли не диссидентом были?
– Нет, я таковым себя никогда не считал. Диссидентская литература в Омск практически не доходила, радио “Свобода” или “Голос Америки” я никогда не слушал – недосуг было, да и неинтересно. Я всегда оставался абсолютно законопослушным, но и столько же абсолютно раскрепощенным человеком. Никаких идеологических шор для меня не существовало. Родители меня так воспитывали: хочешь размышлять – размышляй.
Пожалуй, первым сигналом, что в нашей стране не все в порядке со свободой, для меня и стало письмо, отправленное в 1977 году в адрес Леонида Ильича Брежнева. Заметьте: я писал не Генеральному секретарю ЦК КПСС, а Председателю Президиума Верховного Совета СССР.
– Что в лоб, что по лбу – будто в должности дело? Брежнев был тогда, как Бог, един в трех лицах.
– Не скажите! К партийному руководителю у меня вопросов не имелось, я обращался к главе государства. Мне было важно понять, какие преступления не против партии, а против страны совершил Бухарин с товарищами.
– Поняли?
– Меня пригласили к председателю Комиссии партийного контроля Омской области, который начал беседу со слов: “Будь Вы коммунистом, мы разговаривали бы с Вами по-другому”.
– Это звучало зловеще?
– Спокойно, устало и немного раздраженно.
– Типа “Товарищ не понимает”.
– Именно так: приходится терять на непонятливого время. Мне стали объяснять, что есть решение февральско-мартовского 1937 года пленума ЦК, в котором дана оценка деятельности и Бухарина, и Рыкова, и всех прочих. Я попытался робко возразить, что в 37-м году написать могли, что угодно. Тогда и прозвучала фраза, запомнившаяся мне на всю жизнь: “В партии есть вещи, которые надо брать на веру, чтобы затем на них строить свои убеждения”. Как молодой материалист я считал, что все должно быть наоборот: сначала опыт, а потом теория. А мне предложили идеалистический, религиозный подход, мириться с которым я не захотел. Поэтому при вступлении в КПСС в 81-м году я отошел от стандартной формы заявлений и не стал говорить о стремлении быть в первых рядах строителей коммунизма, а написал, что хочу трудиться над созиданием общества социальной справедливости, ради которого в 30-е годы погибли многие настоящие коммунисты.
– Ваша формулировка никого не смутила?
– Мне везло в жизни на людей. Мое заявление попало в нужные руки. Помню, меня даже цитировали на каком-то из партсовещаний в качестве примера нестандартного подхода.
– Как Вы расстались с КПСС?
– Я не расставался. В августе 91-го заявил, что приостанавливаю членство в КПСС, поскольку посчитал, что верхушка партии бросила нас, рядовых коммунистов, не заняла твердую позицию по отношению к ГКЧП.
– В отличие от Вас, симпатий не скрывавшего?
– Меня называли чуть не тайным вдохновителем, соратником ГКЧП – я ведь возглавлял оппозицию в парламенте России. Говорили, что я стоял за спиной Янаева, Лукьянова, Павлова. Приходилось объяснять, что никогда ни за чьи спины не прятался, что, возьмись я за дело, результат у ГКЧП был бы иной.
– Вы наблюдали сцену, когда Борис Ельцин выбил из Михаила Горбачева подпись под указом о приостановке деятельности партии?
– Да, я все это видел из зала заседаний Верховного Совета России. Помню, многих шокировал поступок Ельцина. Я прямо сказал тогда, что возражаю против такого попирания Конституции страны, ее законов, поэтому из партии не выйду по принципиальным соображениям. Партбилет, во всяком случае, не сжигал и не сожгу.
– Умрете коммунистом?
– Ни в одной из новых компартий я восстанавливаться не стал, хотя мне и делали такие предложения. Я предпочел создать Российский общенародный союз, призванный объединить разные патриотические силы, коммунистические в том числе. Если помните, тогда и Зюганов входил в правление РОСа. Мне некоторые соратники советовали: не водись ты с коммуняками! И другие говорили: зачем тебе антикоммунисты? А я отвечал, что хочу объединить максимально широкий спектр.
У меня и сегодня с коммунистами сложные отношения, поскольку я не считаю себя левым. У нас часто хотят все разложить по полочкам, навесить ярлык. Но РОС и я лично не вписываемся в классические схемы.
– Но все равно Вам придется искать с кем-то союз, если всерьез думаете о президентских выборах.
– Прислоняться к компартии или кому-нибудь еще не станем. Дело не только в потере нашей аутентичности – у избирателей уменьшается число вариантов, сужается палитра. У нас уже была возможность убедиться, что жертва, принесенная ради единства, не оправдывает себя. Поэтому я не исключаю, что выставлю свою кандидатуру на ближайших президентских выборах.
– Стартовать будете из думских кабинетов или все-таки рискнете проверить себя Белым домом?
– Идти в заложники, как это в свое время сделал Аман Тулеев, я ни под каким видом не собираюсь. Вы, наверное, слышали, что меня заочно сватают то в одно министерство, то в другое. Я эти варианты даже не обсуждаю, поскольку, на мой взгляд, все это не имеет никакого отношения к коалиционному правительству.
– Может, Вам не предложили подходящую цену? Ждете более выигрышную должность?
– За портфелями я никогда не гонялся. Это не мое хобби.
– Но, согласитесь, для предвыборной кампании не последнее значение будет иметь стартовая позиция кандидата. Полагаете, место вице-спикера Думы – то, что Вам нужно?
– Конкретное кресло – это только атрибут. Вспомните: Александр Лебедь к президентским выборам подошел одним из 450 депутатов Госдумы, а закончил кампанию третьим. Значит, не в формальной должности дело. Естественно, я пойду на выборы не как вице-спикер, а как председатель Российского общенародного союза.
– От этого трамплина можно оттолкнуться?
– На губернаторских выборах мы поддерживали 24 кандидата, половина из которых одержала в итоге победу. Факт, мне кажется, красноречивый. Опираемся мы и на депутатов разных уровней.
– Кстати, о депутатах. У Вас семилетний стаж работы в парламенте – срок для нашей страны более чем солидный. Вы имеете право сравнивать, что профессиональнее – Верховный Совет времен Хасбулатова или Думы Рыбкина и Селезнева?
– Безусловно, парламентаризм в России претерпел очень сильную эволюцию. Поначалу наблюдалась чрезвычайно богатая социальная палитра, депутатство объединило интеллектуальную элиту страны. Правда, мало кто из тех сливок общества понимал, что такое политика, государственное строительство. В дальнейшем число интеллектуалов сокращалось, но рос процент политиков.
– Выходит, политик не может быть интеллектуалом?
– Речь не об этом. Сегодня Государственная Дума имеет внутреннюю структуру. В значительной мере это обеспечивается формированием депутатского корпуса по партийным спискам. Поэтому я выступаю за сохранение для партий и общественных объединений определенного процентного барьера на выборах. Беда многих критиков Думы заключается в том, что они воспринимают парламент как некую единую политическую составляющую. Между тем, Дума – это место противоборства различных сил. Именно так к этому нужно относиться, тогда, скажем, не придется удивляться, что в нашем парламенте возрос уровень лоббизма.
– По-Вашему, это нормально?
– Неизбежно – по-другому быть не может. Не забывайте: политика – концентрированное выражение экономики.
– Не сомневался, что Вы выступите в качестве адвоката парламента и не поскупитесь на эпитеты. Но ведь Вы, Сергей Николаевич, не станете спорить, что в сознании рядовых граждан образ депутата иной? Это слово у людей твердо ассоциируется с чем-то глубоко негативным. Думаю, “бездельники” и “демагоги” – не самые соленые синонимы.
– Это абсолютно неправильное представление, созданное, во многом, стараниями прессы. Правда, нужно признать, что во всем мире парламент служит объектом критики и нападок. Это традиционная мишень.
– А как не нападать, если депутаты ушли на двухмесячные каникулы, получив по тридцать миллионов рублей на нос, в то время как шахтеры и учителя не могут по полгода выпросить у правительства зарплату?
– Все эти тридцать миллионов – ложь. К сожалению, нет в нашей стране закона, который мог бы защитить честь и достоинство не отдельных граждан, а парламента в целом. О каких миллионах речь? Мы еще не получали новую зарплату, которую своим указом назначил депутатам президент Ельцин. Те шесть миллионов в месяц нам должны были выплачивать с первого апреля, но на деле этого ведь нет. Депутаты по-прежнему имеют два миллиона рублей с копейками. Так что вся эта шумиха вокруг бешеных заработков парламентариев – чистое вранье. К слову, почему бы любопытным журналистам не поинтересоваться должностными окладами сотрудников различных министерств и ведомств? Думаю, картина открылась бы любопытная.
– Зачем интересоваться, если чиновники самостоятельно подают декларации, где указывают и свои доходы, и имеющуюся недвижимость? Кстати, тот же Анатолий Чубайс критикует депутатов, что они не следуют примеру представителей исполнительной власти.
– Надо бы знать, что, в соответствии с законом о статусе депутата, мы все уже несколько лет заполняем декларации. Скажем, у меня не было для этого формальной необходимости, поскольку в прошлом году кроме депутатского жалования я не имел других доходов – лекций не читал, гонорары за книги не получал. Но я все же сдал документ в налоговую инспекцию, чтобы ублажить тех писак, которые захотят поинтересоваться моим материальным состоянием. Я все сделал, хотя и не люблю трясти нижним бельем и гордиться нищетой.
– А это нищета?
– Если не считать нерегулярно выплачиваемых детских пособий, моя зарплата – единственный источник существования семьи из пяти человек. Поверьте, это не самый лучший вариант.
– У Вас вопрос с московской пропиской решился?
– Решается – уже четвертый год.
– Чем вызвана эта затяжка?
– Думаю, только субъективным фактором. Все депутаты разогнанного Ельциным Верховного Совета, которые остались в Москве, давно, еще в 94-м году, получили прописку и квартиры вне зависимости от того, где они тогда работали. Это было сделано в соответствии с законом и указом президента.
– Значит, Вы вне закона?
– Мне сложно об этом говорить, поскольку ни одного письменного отказа я не получал. У меня по-прежнему постоянная прописка в Омске, а временная регистрация в Москве прекращена в октябре 93-го и с тех пор не возобновлена. Сейчас я хотел оформить загранпаспорт жене, чтобы с ней и детьми поехать в турпоездку, но мне отказали, поскольку у членов семьи нет московской прописки, хотя фактически они с 91-го года живут со мной здесь.
– То, что Ваша жена не работает, связано с отсутствием прописки?
– Нет, я попросил супругу посидеть дома с сыновьями. У нас три мальчика и как-то так получается, что хотя бы один постоянно болеет – то ангина, то грипп, то еще что-то. Наверное, возраст такой, требуется постоянный уход. Жена хотела бы работать, она кандидат физико-математических наук, преподавала в политехническом институте, были предложения и в Москве, но мы решили, что воспитание детей – более важная задача.
– Отпуск проводите вместе?
– У парламента каникулы до 1 сентября, надеюсь, успеем семьей отдохнуть, а пока старший сын поехал в Тверскую область – со студентами, членами молодежной организации РОСа, работает на восстановлении монастыря на озере Селигер. Это первая самостоятельная поездка старшего – жизнь в палатках, серьезная работа… Младших сыновей я отправил в оздоровительный профилакторий. Заграничную тему, как я сказал, на неопределенное время пришлось закрыть. Жаль, поскольку жена еще не была ни в одной стране мира, хочет поехать, но…
– Значит, надо форсировать вопрос прописки?
– Знаю, но не хочу никого ни о чем просить. Я же не требую чего-то сверх положенного мне как рядовому гражданину по закону. Конечно, можно было бы обратиться лично к мэру Лужкову, наверное, это ускорило бы дело. Мне уже и открыто намекали: позвоните Юрию Михайловичу, все решится в течение пятнадцати минут. Я разговаривал с Лужковым – по проблемам Севастополя, по чеченскому вопросу, но не по своей квартире… Я Вам объяснил причину.
– А почему дачи у Вас не было?
– Похожая ситуация. По должности мне полагается дача, в ноябре я написал заявление, не прошло и восьми месяцев, как мою просьбу рассмотрели. Наверное, завтра все же получу новую дачу. А если и не получу, так что? Проживем.
– Вот до чего доводит принципиальность, Сергей Николаевич.
– Жена, конечно, пилит. А я ей говорю: терпи, знала, за кого замуж выходила. Я еще в 81-м году, когда предложение руки и сердца делал, честно предупреждал, что жизнь со мной будет тяжелая, что я намерен политикой заниматься. Жена недавно только призналась, что тогда не понимала, о чем я говорю: в диссиденты собрался или мечу в партийные руководители? Сегодня разобралась. Так что я никого не обманул.
Андрей ВАНДЕНКО
