Николай Петрович Шмелев – доктор экономических наук, член-корреспондент РАН. Даже неэкономистам широко известна его статья “Авансы и долги”, ставшая еще на заре нашей перестройки экономическим откровением, первой ласточкой правды. Но сегодня мы решили поговорить не со Шмелевым-экономистом, а со Шмелевым-писателем, автором трех романов, пяти повестей, множества рассказов. Два десятка книг Шмелева изданы на всех европейских языках.
– Николай Петрович, как случилось, что экономист Шмелев стал писателем?
– Получилось само собой, как росток, который откуда-то растет, а откуда – неизвестно. Внутренний мир человека не поддается медицинскому анализу. Знаю только, что в девять лет я был режиссером-постановщиком и актером домашнего театра. Писал для этого детского театра какие-то кажущиеся теперь смешными пьески. А уже в студенческие годы писал более серьезные вещи.
– То есть практически начало серьезных литературных занятий совпало с началом профессиональной экономической деятельности?
– Да. Но началось все с игры.
– Когда была написана и издана первая книга?
– Первый рассказик был опубликован в 1961 году. Рассказ назывался “Оловянные солдатики” и был опубликован в журнале “Москва”. А первая книга “Последний этаж” была издана в 1988 году.
– Читателям хорошо известна изданная более двух лет назад книга “В пути я занемог”. Над чем Вы работаете сейчас?
– Сейчас, как видите, на моем столе лежат гранки книги “Curriculum vitae”, которая будет опубликована в журнале “Знамя”. Это коллекция коротеньких историй. После книги “В пути я занемог” издательство “Просвещение” выпустило сборник, в который вошел “Домострой” Сильвестра и мой роман “Сильвестр”.
– Николай Петрович, как экономист я хорошо знакома со Шмелевым-экономистом. Немного знаю Шмелева-человека. Читала многие произведения Шмелева-писателя. Мне кажется, что как человек и как экономист Вы гораздо более оптимистичны, нежели как писатель. Героиня Вашего романа “В пути я занемог” предлагает “построить всем вместе блиндаж в три наката, поставить пулеметы в нем по углам и отстреливаться от жизни”. Герой – Алексей Мамонов – кончает жизнь самоубийством. Центральной сценой повести “Безумная Грета” – о жизни художника Брейгеля – стало убиение младенцев. Так все-таки, кто Вы – глубокий пессимист?
– Я – это я. Я не самый веселый человек, хотя очень общительный и способный улыбаться. Но я – человек не самого веселого взгляда на жизнь. Просто, в общении с людьми всегда присутствует элемент самодисциплины, тем более что я не считаю себя вправе навязывать людям свое настроение, свой взгляд на жизнь. Это мое ощущуение, и оно не обязательно совпадает с ощущениями тех, с кем я общаюсь. А как писатель… Чему радоваться? Вся жизнь человека печальна с начала и до конца. Мое любимое изречение Булгакова из “Мастера и Маргариты” – “Боже, как грустна вечерняя земля”. Печальна жизнь. Зачем Господь Бог ее устроил?
– Откуда все-таки такой пессимизм?
– Отвечу словами Верлена в переводе Пастернака:
И в сердце растрава,
И дождик с утра,
Откуда бы, право,
Такая хандра?
Хандра – ниоткуда,
Но та и хандра,
Когда не от худа,
И не от добра.
А в экономике некий оптимизм может базироваться на том, что люди – не самоубийцы.
– В отличие от Вашего героя Мамонова?
– Да. И российский народ – не народ самоубийц. Из ямы, в которую попали, выберутся когда-нибудь. Но тут есть конфликт, который как писателя меня всегда интересует. Если и справедливо, что общество развивается через провалы по восходящей линии, то жизнь человеческая все равно слишком коротка. Ну затеяли мы с вами реформы, но я-то знаю, что мы из них выберемся только тогда, когда мои внуки будут взрослыми. В целом для нации, для народа возможен оптимизм. Исторический оптимизм. Москва не сразу строилась, жизнь не сразу меняется к лучшему. По историческими меркам – одним поколением больше, одним меньше – не трагедия. Но в каждом поколении – живые люди. У них не будет другой жизни.
– И все-таки много ли в Алексее Мамонове Николая Шмелева?
– Замысел романа “В пути я занемог” – замысел всей жизни. Мой отец еще в ранней юности поразил меня вопросом, который неоднократно задавал: “Кто сумасшедший – я или мир?”. Потом я тот же вопрос задавал всю свою жизнь: кто сумасшедший – я или жизнь. Я чувствую, что и в следующем поколении этот вопрос будут задавать. То, что происходит сейчас, не дает ответа на этот вопрос – центральный вопрос книги, на который не нашли ответа ни мой отец, ни я, и вряд ли найдут ответ мои дети.
На вопрос о том, насколько близок мне мой герой, я могу ответить словами Льва Толстого, сказавшего: “Наташа Ростова – это я”. Роман “В пути я занемог” – это история трех поколений. Первое поколение полностью списано с моего отца, второе – с меня и с еще нескольких близких мне людей. Третье – вымысел. Может быть, герои третьего поколения мне и не очень удались, новое поколение я знаю хуже. Но настаиваю, что я что-то ухватил. Сын Алексея Константин – новый русский, но не представитель всем известной рвани и шелупони.
– Каким Вам видится Ваш читатель? Не боитесь ли Вы вообще остаться без читателя?
– Вопрос нелегкий. Некоторые утверждают, что вообще читатель исчез. Что люди читают только барахло. Для меня это вопрос веры. Я считаю справедливым утверждение о том, что чем больше все меняется, тем больше все остается по-старому. Не могут у людей совсем отбить печенки, убить интерес к краскам жизни. Каким бы ни был телевизор, какими бы ни были толпы пошляков во главе с этим Константином, как его… Эрнстом, сколь ни страшен обвал пошлятины и безвкусицы – что ж, мало ли чем люди не болели. Конечно, мы не скоро придем в себя. Люди растерялись и по политическим, и по экономическим, и по духовным причинам. У людей, пребывающих в такой растерянности, хватает времени и сил только на телевизор и газету. Но не наше поколение первое или последнее, и не на нем кончится хорошая литература.
Я знаю, что и сейчас какой-то процент знакомых людей читает всерьез. Кто-то заинтересовался и моими книгами, сказал добрые слова. Конечно, есть и другие – типа Владимира Сорокина, эпатажного писателя, заявляющего, что литература умерла и никогда больше не вернется. Такие люди и не будут ничего читать, кроме разве что себя самого.
Я думаю, что мой читатель – это, может быть, тот, кто не очень торопится, интеллигент, не очень спешаший по жизни, тот, у кого есть немного времени и денег.
– Мне часто приходилось в различных ситуациях дискутировать с Вами по поводу будущего нашей культуры. Обычно Вы говорили, что при всем явном кризисе Вы видите признаки оздоровления культуры. Чего больше в этих словах – убеждения или желания увидеть то, что хочется видеть?
– Если говорить о литературе, то в России долгие-долгие годы она была для людей чуть ли не единственной отдушиной, а потому занимала в нашей жизни несоразмерно большое место. Потом все занавесы рухнули, на нас обрушился поток пошлости и грязи. Но ведь все это уже было, не мы первые через это проходим. Я бывал в Швеции или в Нидерландах в годы сексуальной революции, видел заваленные соответствующей продукцией полки книжных магазинов и лотков. И что же – переболели, успокоились. И порнография, и многое другое вновь заняли то место и в жизни, и в культуре, которое должны занимать. Так было везде, так будет и у нас.
– Однако во многих развитых странах мира некоторые люди, занятые квалифицированным умственным трудом, полагают, что читать художественную литературу – совершенно необязательно. Достаточно быть хорошим знатоком в своей профессиональной области, получать необходимую информацию, в том числе из Интернета. Зачем тогда читать? И писать книги?
– Я совершенно не согласен с тем, что Европа и Америка перестали читать. Посмотрите, какими тиражами издаются там книги. Это позор для России, когда книги у нас издаются теми же тиражами, что и в Голландии. Но я уверен, что мы все переживем. Конечно, книга будет играть не такую роль, как прежде, но читатели будут.
Другое дело, что сейчас у нас есть много технических вещей, которые делают книгопечатание проблематичным. Например, полностью развалена оптовая книготорговля. В результате большинство крупнейших издателей работает только на Москву. Даже в Подмосковье книги доходят с трудом. Так что, низкие тиражи не говорят о низком спросе.
Ну а что касается проблесков оздоровления культуры… Конечно, здесь больше веры, чем реальности.
– Как Вы считаете, какой из писателей-классиков смог бы лучше всего описать современную Россию?
– Мы – очень политизированная страна. И наши печали очень политизированны. Мы забываем о самодостаточности личности. Самый непредвзятый, неполитизированный человек – Александр Сергеевич Пушкин. И именно он смог бы наиболее полно рассказать о современном русском человеке. Наверное, с этим успешно справился бы и Лев Толстой. Это – если говорить о человеке, о его душе. А если вспомнить о политике, то современной России очень полезно было бы взглянуть на себя глазами Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Булгакова, Платонова.
– А кто, с Вашей точки зрения, из совремнных литераторов успешно справился с этой задачей?
– Нет таких. К моему огромному сожалению, все лауреаты всех последних литературных премий – писатели с утрированным и однобоким взглядом на жизнь. Один очень приличный писатель из Петербурга, например, очень гордится своим романом о сексуальной жизни сиамских близнецов. Есть несколько почитаемых мною писателй, но за последние десять лет не создано в России ничего достойного восхищения. Сегодняшняя ситуация в литературе не сравнима, к сожалению, с первыми годами перестройки, когда появились произведения Приставкина, Сергея Каледина, Татьяны Толстой, Михаила Кураева.
– Николай Петрович, Вы – пример человека-универсала, успешно реализующего себя в различных сферах жизни, в различных профессиях. Это совсем не типично для советского человека. Люди-универсалы чаще вызывают у окружающих чувство неприязни, нежели восхищения. А как Вы относитесь к универсализму?
– Не могу сделать категорический выбор в пользу человека-универсала или узкого специалиста, и у тех и у других есть достоинства и недостатки. Хорошие специалисты часто бывают ограниченными, тупыми людьми. Зато у универсалов есть опасность впасть в верхоглядство. Но есть явный плюс у универсализма, в чем я впервые убедился в 1989 году, когда на выборах народных депутатов СССР от АН СССР смог набрать больше голосов, чем многие другие, даже чем Сахаров. Тогда один крупный математик сказал: “Надо выбирать Шмелева, потому что он – единственный из нас, у кого в голове целая картинка, а не ее кусочки”.
– Последний вопрос: какой анекдот больше всего нравится писателю Шмелеву?
– Политический венгерский анекдот (замечу, что венгры устойчиво занимают одно из первых мест в Европе по количеству самоубийств):
“Приходит Кун (персонаж, аналогичный нашему Рабиновичу) в полицию и говорит:
– Все, надоело, хватит, я уезжаю!
– Почему, что случилось?
– Мне не нравится ваша тенденция.
– Какая тенденция, Кун, о чем Вы?
– Мне не нравится ваше отношение к педерастам.
– Да? Интересно. А что именно Вам не нравится?
– Вы помните времена, когда их сажали в тюрьму?
– Помним. Но тогда ведь были коммунисты, террор, советская оккупация…
– Нет-нет, постойте. А вы помните времена, когда их стали лечить?
– Помним. Ну это не так уж плохо – лечить…
– Нет-нет. А вы помните, когда вы сказали, что это – личное дело каждого?
– Но что Вам в этом не нравится? Демократия! Чего же Вам еще надо, Кун?
– Знаете, я не хочу дожить до того дня, когда это станет обязательным.
Мне часто кажется, что у нас “это” уже вот-вот станет обязательным.
Татьяна ПОПОВА, МФ.
