Более половины наших сограждан, согласно одному из последних социологических опросов, высказались за восстановление цензуры. Что это? Запоздалое раскаяние или новые страхи? Или реальная жизнь настолько обогнала культурные нормы, что эмоциональная реакция затмила здравый смысл?
Если рассматривать цензуру как механизм самозащиты, будь то индивидуальной психики или общественного организма, напрашивается вывод, что нестабильное и/или больное общество стремится сузить границы дозволенного, дабы обуздать недуг, каким бы ни был конкретный диагноз.
Однако ситуация в данном случае не столь проста, как может показаться стороннему наблюдателю. Если в общем и целом верно, что история человечества ведет к расширению границ дозволенного, то конкретные разновидности запретов нередко эволюционируют по своим собственным траекториям. «…То, что вчера вам было запрещено, будет завтра вменено вам в обязанность», – цинично, но точно утверждает один из персонажей комедии Бомарше «Безумный день, или Женитьба Фигаро», уговаривая добродетельную Сюзанну отдаться развратному графу в соответствии с освященным традицией правом сюзерена на «первую ночь» перед свадьбой, в данном случае – с севильским цирюльником.
«Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку» (поясню: которым это божество нередко оборачивается) – так формулируется один из ключевых культурных кодов, выводящих привилегированные сословия и сообщества за пределы культурных норм и цензурных ограничений, обязательных «для всех». В известном смысле прогресс человечества – о ужас! – определяется расширением круга лиц, которым если не все, то многое дозволено, откуда и смягчение, а то и отмена цензуры (и ее замена самоцензурой, поскольку без цензуры не может существовать ни человек, ни общество).
Так, в начале ХХ века венская богема, как и поэты российского Серебряного века, опробовала значительную часть запретных наслаждений. Война возвела в норму убийство и насилие (в том числе сексуальное). Париж 1920 – 1930-х годов подхватил волну «разврата» и вызвал к жизни модернистские импульсы и скандально знаменитые трилогию Генри Миллера, прозу Анаис Нин и фильм Сальвадора Дали и Луиса Бунюэля «Андалузский пес», который авторы трактовали как «страстный призыв к убийству».
Молодежное движение протеста и «сексуальная революция» 60-х привели к «демократизации модернистского импульса» (крылатая формулировка американского социолога Дэниэла Белла), легализации порнографии во многих странах Европы и падению «Кодекса Хейса» – механизма самоцензуры Голливуда.
Реальная вседозволенность и распространение СПИДа (нередко трактовавшегося как божья кара за моральное разложение творческой интеллигенции) притормозили было свободу нравов, но возрождение жестких социальных запретов (пусть не всегда на законодательном уровне) с приближением символической даты – рубежа тысячелетий – вызвало ответную волну, первым симптомом которой стала легализация «легких» наркотиков в Нидерландах, а глобальным результатом – массовое распространение презервативов, окончательно вырвавшее сексуальную активность из таинства брака в сферу индустрии развлечений.
Именно поэтому, на мой взгляд, в требовании возрождения цензуры и сочетаются симптомы традиционного консерватизма культуры как системы и болезненная реакция влиятельных меньшинств (будь то олигархи, депутаты всех уровней или «звезды» всех мастей) на утерю привилегии «первой ночи» (пусть теперь чаще всего – с кокаином), поскольку «право на разврат» стало всеобщим. Ведь не для себя же, в самом деле, наше славное большинство предлагает возродить цензуру. Конечно, для других, для «блага народа».
Кирилл РАЗЛОГОВ.
Полная версия статьи опубликована в журнале “Компания” (www.ko.ru) №27 (520) за 2008 г. (главный редактор Евгений Ю.Додолев).
