Возможная победа коммунистов и их союзников на президентских выборах летом 1996 года ставит вопрос о стиле и формах государственного управления, которые может предложить стране этот блок.
Но оказывается, что единых подходов к государственному управлению со стороны сил, которые мы условно называем коммуно-патриотическими и которые, на тех или иных условиях, готовы поддержать кандидатуру Геннадия Зюганова, не существует. Их программные предложения в части, касающейся государственного управления, носят предвыборный, сугубо декларативный либо глубоко противоречивый и взаимоисключающий характер.
Аналогичную ситуацию мы уже могли наблюдать в России последних лет, когда единых принципов управления и реформирования страны не смогли предложить разношерстные силы, группировавшиеся в 1990-1991 годах вокруг Бориса Ельцина и “Демократической России”.
Истоки регулярного самовоспроизводства таких ситуаций кроются в российской традиции оппозиционности и оппонирования существующему государственному устройству, в частности в тотальном отрицании всего сделанного за время господства политических противников. Отсутствует дееспособная и уравновешенная “оппозиция Его Величества”. Это приводит к тому, что в эпоху крутых общественных перемен, которыми столь богата история России последних лет, на ведущих руководящих постах часто оказываются люди не только не подготовленные к осуществлению миссии управления страной, но и в принципе к ней не способные, так как их психологические и идеологические ориентиры направлены исключительно на самолюбование, разрушение всего и вся “до основанья, а затем…”, а не на планомерное и трудоемкое государственное строительство.
Не счесть примеров, когда в ходе “революционного этапа перестройки” у кормила власти оказывались люди, которым в принципе не дано понять, что такое Государство, как оно функционирует и чем оно принципиально отличается от митинга и бесплатной раздачи подарков. Срок их пребывания “во власти” был различен, итог же, как правило, один – плачевный.
В настоящее время ситуация в России внешне прямо противоположна ситуации 1990-1991 годов – тогда все закапывали свои краснокожие партбилеты, а сегодня, наоборот, откапывают, проставляют штампики взносов за пять минувших лет и пускают в оборот. Однако общим для этих двух исторических отрезков времени является то, что теперь, как и тогда, к государственному управлению на различных уровнях имеют шанс прорваться персоны, являющиеся носителями ярко выраженного антисистемного типа личности. У таких типов тем больше шансов на “прорыв во власть”, чем более значительна социальная и имущественная дифференциация в обществе, чем более негативны тенденции экономического развития, чем более элита (вся, а не только ее правящая часть) отстраняется от общественных проблем, демонстрирует бессилие и безволие. За народ и его материальное и духовное состояние всегда ответственна элита – это своеобразная плата за лидерство в обществе и преимущества, с этим лидерством связанные. Поэтому было бы вполне логично, если бы за социальные и экономические издержки реформ пришлось бы расплачиваться и ей, а не только народу. Расплатой вполне могла бы стать отправка значительной части российской элиты, как несправившейся, обратно на периферию общественной и экономической жизни.
В том случае, когда в обществе вызревают еще и процессы “реставрации”, а этим тоже чревато восстановление политического доминирования коммунистов в России, положение усугубляется еще и тем, что у кормила власти одновременно с “антисистемными личностями” имеют шанс вновь оказаться люди, социально-управленческий опыт которых безнадежно устарел. Это персоны, которые живут не столько реальностями сегодняшнего дня, сколько ностальгическими воспоминаниями о прошедших временах и старых порядках, несущие груз политических и прочих обид и мечтающие о социальном реванше.
Две эти категории людей обильно представлены в среде наступающего коммунистического блока.
Вот и получается, что самый законченный и активный радикал-демократ может вполне оказаться психологическим близнецом историческим предшественником идейного коммуниста, как бывают похожи одна на другую пудовые кувалды, выкрашенные одна в красный, другая – в белый цвет. Поэтому митинги радикальных коммунистов закономерно вызывают опасение: а не грядет ли на смену радикально-демократическому “растащизму” первобытно-коммунистический анархизм во всей своей “лохматой” красе?
Для чисто коммунистических сил данная ситуация обостряется еще и тем обстоятельством, что сама коммунистическая идеология крайне противоречиво формулирует насущные проблемы государственного строительства в случае успешного захвата политической власти, вплоть до фактически полного отрицания необходимости государства и подмены его системой самоуправляемых советов или каких-то других разновидностей территориальных и производственных общин. Усиленное штудирование трудов “основоположников” обычно приводит лишь к запутыванию проблемы. Это как раз тот самый случай, о котором говорил председатель Мао: “Чем больше читаешь, тем глупее становишься”.
Моделью номер два, причем моделью, наиболее хорошо известной и опробированной на практике, является, как известно, тип идеологического государства, полностью совпадающего с обществом и поэтому не нуждающегося в разделении властей, но зато испытывающего постоянную потребность в существовании официальной и вездесущей идеологии. Следующим типом потенциально коммунистического общественного устройства является так называемое “национальное государство”, где устанавливается привилегированное положение одной какой-то нации или вероисповедания. Использование же русского этноцентризма в гомеопатических дозах для консолидации правящего режима и общества является делом большого политического мастерства. Тут велик риск скатывания к неумеренной ксенофобии – в России, если что-то и начинает происходить, то обязательно происходит неумеренно и обвально. При этом надо иметь в виду, что, встав на этот путь и даже консолидировав большинство населения России (что само по себе проблематично), мы рискуем получить резкое неприятие этой политики национальными меньшинствами, которые сразу окажутся как бы “не у себя дома”. В случае выхода на выборы не чисто коммунистического, а именно коммунно-патриотического блока возможность реализации этой схемы возрастает, а сам блок по ряду важных параметров рискует приобрести карикатурно-коричневатые тона типа “За батюшку-царя под знамена Октября” или сказок-утопий Владимира Войновича. Последнее, разумеется, может окончиться большими неприятностями в форме распада России на этнические составляющие, испорченных отношений с соседями и безобразного дележа территорий по югославскому сценарию.
И только лишь небольшая и наиболее “неорганичная” часть российских коммунистов является носителем идей, близких к еврокоммунистам или социал-демократам. Значительная часть этих немногих собралась перед парламентскими выборами в составе Социалистической партии трудящихся и потерпела поражение, уже будучи соратниками Юрия Скокова и Александра Лебедя, а отнюдь не Геннадия Зюганова и Амана Тулеева.
Присутствуют в рамках КПРФ еще и деидеологизированные хозяйственники, не вписавшиеся по различным причинам в “номенклатурные” организации и блоки типа НДР. Однако они уже не раз демонстрировали, что не в состоянии самостоятельно осознавать и контролировать ситуацию в случае тотальной смуты и распада привычных для них структур и механизмов государственной власти. Абсолютно не приспособленные к таким условиям, хозяйственники выходят на сцену, только когда ситуация несколько стабилизируется и в их талантах и опыте вновь возникнет потребность.
Все эти абстрактные рассуждения накладываются на феномен реальной КПРФ и российского комдвижения в целом, в котором продолжается внутренняя борьба между различными фракциями и группировками. Внешне же пока все эти группировки предпочитают декларировать единство, оговаривая его различными условиями.
Наиболее значимыми среди них являются направления, возглавляемые лидерами КПРФ Геннадием Зюгановым, Анатолием Лукьяновым, а также лидером РКРП Виктором Анпиловым.
Виктор Анпилов “сотоварищи” развивает традиции борьбы с современным российским государством, продолжая тем самым дело революционеров-большевиков и апеллируя к необходимости построения некоего альтернативного “государства трудящихся” с всевластием советов, уравнительной системой распределения, общественной собственностью на средства производства и ограничением сферы функционирования товарно-денежных отношений в экономике. От всего этого вынужден был отказаться еще Владимир Ленин, когда в 1918 году ввел в России режим военного коммунизма, впервые ограничивший власть Советов, а в 1921 году – режим нэпа, выпустивший на свободу товарно-денежные отношения. Перед нами, следовательно, наиболее последовательный и цельный тип коммуниста-революционера, приближающийся по своим политическим установкам к типу коммуниста-анархиста. Именно усилиями таких людей вершатся наиболее радикальные революции и самые кровавые провокации и именно таких людей победивший режим, как правило, убирает первыми, когда речь на последующих этапах революции заходит уже о стабилизации существующего общественного порядка и вывода его из состояния революционности в режим государственного и хозяйственного строительства. Не будем забывать, что развязка кровавых событий сентября-октября 1993 года началась на территории райсовета Октябрьского района (на Шаболовке), откуда, “из штаб-квартиры РКРП”, устремились 3 октября наиболее возбужденные демонстранты под красными знаменами на Октябрьскую площадь, Крымский мост и далее – к Белому дому и мэрии.
Вторым компонентом российского комдвижения является лукьяновско-купцовское течение в КПРФ, апеллирующее и внутренне тяготеющее к традициям позднейшей советской государственной системы. Разумеется, анархистами они не являются. Наоборот, предлагают достаточно жесткие схемы государственного устройства, предусматривающие постоянное партийное руководство “нервными центрами” общества. Подобные прожекты живо напоминают “китайскую модель”, которую так и не удалось внедрить на советской земле Юрию Андропову. Отличия от “китайщины” и предполагаемой андроповской модели все же имеются. Лукьяновцы предполагают не просто партийное руководство над обществом, а коллегиальное партийное руководство, при котором индивидуальная ответственность любого лидера, в том числе и лидера государства, в нашем случае – президента, должна программно размазываться и обосновываться в обезличенных решениях “политбюро” и “ЦК”. Все это придает лукьяновской модели переходный к “бонапартистской” и даже несколько утопический характер. Налет утопичности возникает еще и потому, что мы еще хорошо помним, каким образом и вследствие чего потерпела закономерный крах советско-партийная система с ее размытой ответственностью за дела в государстве и престарелыми “вождями” во главе. Поэтому совершенно очевидно, что если подобная система возникнет в современной России еще раз, то ее постигнет такой же плачевный конец, как и “старый добрый” брежневизм.
Наконец, третьим, причем пока далеко не самым влиятельным компонентом коммунистического блока является зюгановское направление. Оно предусматривает не только сильную президентскую власть, относительно независимую от любых конституционных и неконституционных органов и в этом смысле потенциально наследующую ельцинскую форму правления, но и гораздо более слабую идеологическую зависимость от различных имманентных “чистому” коммунизму взглядов на общество и государство. Более того, Зюганову и его сторонникам коммунисты-ортодоксы инкриминируют “оппортунизм”, что в переводе на русский язык означает только то, что он далеко не во всех случаях готов догматично следовать рецептам ортодоксального марксизма-ленинизма и коллегиальным резолюциям “партийных товарищей”. Безусловно неприемлемым для Зюганова является антисистемный коммунно-анархизм, проповедуемый сторонниками Анпилова, что же касается схемы Лукьянова, то она может быть им частично задействована, хотя и ограниченно, не переходя границ “активной” декорации.
Зюгановская, еще только формирующаяся “модель” государственного строительства несет в себе большой потенциал использования некоммунистических рецептов реформирования общественной жизни, поиска союзников и идей в среде общественных деятелей, не только не являющихся коммунистами, но и глубоко чуждых этой идеологии. Вместе с тем “выпустить ее на свободу” можно только в условиях относительного ослабления других, более агрессивных направлений в современном российском коммунизме.
По мере дальнейшего государственного строительства вполне может оказаться, что государственникам и “системным людям” из коммунно-патриотического и либерально-консервативного лагерей договориться будет проще, чем коммунистам и либералам со своими радикальными “товарищами”. С этой точки зрения, зюгановское направление в “отечественном коммунизме” может оказаться весьма перспективным для консолидации общества вокруг некоторой “средней” идеологической позиции. Коммунисты-хозяйственники, стоящие над непосредственной идеологической борьбой и не желающие вникать в ее тонкости, разумеется, будут только приветствовать такое сближение, если оно гарантирует общественную стабилизацию.
Еще одним дополнительным резервом реализации именно этого сценария является наличие на российской политической сцене такого противоречивого политического субъекта, как НДР, который готов в умеренном количестве впитать в себя любой идеологический экстракт, лишь бы самосохраниться в качестве “партии власти”. Точкой соприкосновения этих внешне противоположных полюсов может стать здоровый и максимально деидеологизированный консерватизм и экономический прагматизм, который мог бы объединить большое число политических деятелей по признаку необходимости укрепления российской государственности в реально существующем международном контексте вне зависимости от антагонистических политических установок и тем более вне зависимости от возбужденного мнения различных экзальтированных “товарищей”. Совершенно очевидно, что подобное многостороннее сближение возможно только за счет окончательного размежевания со своими временными радикальными союзниками и попутчиками. Поэтому раскол “единого коммунистического блока” после выборов неизбежен в любом варианте: и в случае победы Геннадия Зюганова, и в случае его поражения. Конфигурация и количественные пропорции будущего раскола могут быть прогнозируемы с высокой степенью точности лишь по итогам летних выборов, однако общие его направления поддаются отслеживанию уже сейчас.
Николай ЛЬВОВ
