При посещении современного Китая, и прежде всего Пекина, сразу же наталкиваешься на зримые приметы старого советского времени, которые все реже и реже встречаешь в самой России, по крайней мере в Москве. Если абстрагироваться от традиционной национальной экзотики, то на первых порах возникает ощущение, что самолет перенес тебя не на несколько тысяч километров на восток, а совершил маленькое путешествие во времени и приземлился в недалеком прошлом собственной страны. Весьма характерный чопорный стиль архитектуры и интерьера многих административных зданий, выдержанный в лучших традициях хрущевской эпохи, нераскрепощенная и при этом очень предупредительная манера общения китайских коллег, неброско и очень одинаково одетые прохожие на улицах, весьма высокие цены на простейшие импортные товары и не слишком простая процедура обмена валюты – все это рождало до боли знакомые ассоциации с родным советским бытом.
Впрочем, вскоре замечаешь, что консервация привычных атрибутов социалистического общества является далеко не определяющей тенденцией нынешней жизни в Поднебесной. Как и для всякой страны, переживающей переходный период в условиях очень быстрого экономического роста, для КНР характерно параллельное и на первый взгляд почти бесконфликтное существование двух, казалось бы, взаимоисключающих реалий. И если первую можно отождествлять с нашим радикально разрушенным прошлым, то вторая является реализацией наших так и не сбывшихся радужных надежд на рыночное благополучие. Действительно, растущие как грибы остовы новых аккуратно собранных крупнопанельных жилых домов, крупные магазины и мелкие лавки, до предела наполненные не импортом, а весьма добротными, по сравнению с российскими, потребительскими товарами местного производства, изобилие предприятий так называемого малого сервиса свидетельствуют не только о впечатляющих темпах развития экономики, но и об относительном повышении уровня жизни и потребления рядовых граждан.
На первый взгляд парадоксальное и при этом достаточно органичное сочетание черт нового и старого на повседневном уровне и является поверхностным отражением глубинных предпосылок успеха китайских реформ. К ним прежде всего следует отнести стабильность в свое время по-ученически старательно скопированной у Советского Союза политической системы и эволюционном, но при этом последовательном преобразовании также во многом заимствованной у нас экономической модели. Именно поэтому на фоне катастрофических последствий либеральных экспериментов двух последних российских правительств и уже фактически неизбежном отходе от реформ a la Гайдар-Чубайс китайский путь в представлении многих становится прообразом новой российской альтернативы.
По крайней мере, наш восточный сосед превратился в своеобразную Мекку для влиятельных отечественных политиков от оппозиции (в качестве примера можно упомянуть В.Жириновского и Ю.Скокова), которые в пылу предвыборных баталий нашли время для ознакомления с успехами дальновидной политики Дэн Сяо Пина. О частичной переориентации с Запада на Восток не только геополитических, но и идеологических приоритетов России в определенной мере может свидетельствовать и то внимание, которое уделяется будущему визиту Президента Ельцина в Пекин.
Действительно, китайский опыт является убедительным свидетельством того, что осторожные и взвешенные реформы при незыблемости политического строя могут приносить более ощутимые экономические результаты, чем либеральный рыночный эксперимент с привлечением лучших советников МВФ. Хозяйственная практика КНР парадоксальным образом опровергает весьма распространенный у нас стереотип, что без полного разрушения опорных конструкций старой экономической системы и быстрого их замещения рыночными институтами продвижение вперед невозможно.
У нас принято считать, что без внедрения института частной собственности на землю и введения внутренней конвертируемости национальной валюты широкое привлечение зарубежных инвестиций недостижимо. Но в КНР разрешена лишь аренда земли (для частных лиц не более чем на 70 лет, а для предприятий – на 40 лет), а обратная покупка долларов за юани доступна лишь иностранцам. Тем не менее объем привлеченных из-за рубежа капвложений составил в 1994 году 33,8 млрд долларов, то есть примерно в 20 раз больше, чем в нашей стране. В России принято за аксиому, что без развитой финансовой инфраструктуры, и прежде всего негосударственной банковской системы, нельзя рассчитывать на быстрый экономический рост на базе частных инвестиций. В то же время сердцевиной финансовой системы КНР остаются специализированные государственные банки, на плечи которых и ложится основная нагрузка по обеспечению инвестиционной активности частного сектора.
Китайский феномен также убедительно опровергает расхожее в России мнение, что без тесного политического сотрудничества с Западом ни одно государство не сможет проводить успешные экономические реформы. В отличие от нашей страны, которая надолго “села на иглу” далеко неблаготворительной финансовой помощи со стороны МВФ и в любой ситуации должна учитывать особое мнение своих “спонсоров”, экономическое развитие Китая в гораздо меньшей степени зависит от политических разногласий с США. Показательно, что несмотря на непрекращающуюся критику КНР за попрание основополагающих прав человека западные страны активно инвестируют в ее экономику и все чаще при реализации своей геополитической стратегии считаются с возрастающей экономической мощью этого гиганта.
Конечно, нельзя безапелляционно утверждать, что уроки российских и китайских реформ во всем полностью сопоставимы, а наши сегодняшние проблемы обусловлены лишь тем, что доморощенные архитекторы реформ в свое время проигнорировали опыт своих коллег из КНР. Соответственно, разительный контраст между тенденциями развития экономики обеих стран не дает оснований говорить, что будь у нас свой Дэн Сяо Пин, то Россия за 15 лет превратилась бы в один из ведущих мировых центров экономической силы. Китайские руководители, в отличие от своих западных визави, не страдают излишней склонностью к мессианству и далеки от утверждений, что их страна прокладывает торную дорогу для всего человечества, а ее опыт во всем пригоден для бывших собратьев по коммунистическому лагерю. Постоянные упоминания о так называемой китайской специфике являются не только данью идеологическому наследию товарища Дэна, но и реально отражают стратегические подходы к реформированию страны.
Это не означает, что строительство “социалистической рыночной экономики” в КНР основывается на каких-то особых хозяйственных методах, неведомых остальному миру. В современном Китае не в чести концептуальные построения, аналогичные отечественным идеям о “народе-богоносце” или планам создания уникальной для современной цивилизации общественной формации. На самом деле Поднебесная медленно, но последовательно продвигается по пути более развитых в промышленном отношении азиатских стран (Япония, Южная Корея, Тайвань), где универсальные для всего мира механизмы рыночного распределения ресурсов и современные технологии были наложены на традиционные институты самоорганизации общества.
Именно поэтому макроэкономические преобразования в КНР производятся с помощью стандартных инструментов рыночной модернизации, применяемых и в других постсоциалистических странах. За 17 лет с начала нового курса в стране в несколько этапов была проведена реформа и либерализация цен, осуществлена децентрализация государственной банковской системы, введена двухуровневая налоговая система, обеспечена реальная самостоятельность большинства хозяйствующих субъектов и т.д.
Китайский опыт не может стать вдохновляющим образцом для подражания и для отечественных коммунистических ортодоксов. Нынешнее руководство КНР с самого начала не испытывало никаких иллюзий по поводу перспектив административно управляемой экономики и все свои усилия направило на рыночное раскрепощение производительных сил. Теоретическое наследие классиков марксизма-ленинизма используется в настоящий момент крайне выборочно и лишь в том контексте, который может обосновать курс КПК на последовательные экономические реформы.
Официальный термин “социалистические” по отношению к реформам в КНР не должен вводить в заблуждение, так как он является лишь данью политической стабильности, символизируя преемственность традиций в рядах коммунистического руководства страны. Китайские коллеги не скрывают, что будущее общественное устройство Поднебесной олицетворяют свободные экономические зоны на побережье, которые уже сейчас все больше становятся похожими на вполне капиталистический Гонконг.
Специфичность экономических реформ нашего восточного соседа заключается прежде всего в своеобразной комбинации последовательности, масштабов и темпов преобразований в различных сферах национального хозяйства. При этом были задействованы резервы во многом экстенсивного развития, которые в гипериндустриальной России были исчерпаны еще во времена Сталина. КНР, где до сих пор 80 процентов населения живет на селе, по ряду системных признаков продолжает оставаться развивающейся страной. Не случайно поэтому, что на первом этапе реформы были нацелены на подъем сельского хозяйства. Достаточно было распустить коммуны, восстановить традиционный институт деревенских старост, позволить отдельным крестьянским семьям арендовать землю и самостоятельно хозяйствовать на ней, и конкретные результаты не заставили себя ждать. В какой-то мере Китай творчески использовал здесь российский опыт времен НЭПа.
Впечатляющий феномен свободных экономических зон на юго-восточном побережье, ставших локомотивом ускорения реформ, также несет на себе неотъемлемые черты все той же национальной специфики. Четыре первые зоны были в прямом смысле “прилеплены” к анклавам “развитого капитализма” на китайской земле и являются в какой-то мере результатом экономической экспансии Гонконга, Тайваня и Макао на сопредельные территории КНР. Нужно также учитывать, что колоссальные вложения тихоокеанских “драконов” в специально отведенные для этих целей территории обусловлены не только благоприятным инвестиционным климатом или усилиями местного руководства по созданию необходимой инфраструктуры, но и сложным клубком межгосударственных отношений в рамках китайского мира.
В то же время реформа крупных и средних государственных предприятий (прежде всего машиностроительных), многие из которых были построены при техническом содействии СССР, сопровождается, пусть и в меньших масштабах, такими хорошо знакомыми для нас явлениями, как кризис неплатежей, списание долгов, убыточность, необходимость постоянного дотирования из бюджета. Особенность Китая заключается в том, что в силу изначально более низкого уровня индустриализации застой в сфере государственной промышленности с лихвой компенсируется быстрым развитием в альтернативных секторах экономики.
И все же, несмотря на все “но” и всевозможные ссылки на разницу исходных условий в наших странах, китайский опыт является для России не только наглядной иллюстрацией упущенных в свое время возможностей, но и в какой-то мере образцом для существенных корректировок дальнейшего курса реформ. И речь здесь не о том, чтобы и мы делали всемерную ставку на строительство новых свободных экономических зон на побережье или на внедрение семейного подряда на селе. Актуальность китайской модели для нас заключается не в слепом копировании отдельных ее элементов, а в общем концептуальном подходе к стратегии социально-экономических преобразований.
Ни для кого не секрет, что сегодняшние проблемы нашего общества прежде всего обусловлены неэволюционным, спонтанным прыжком в омут рыночного хозяйства, когда социальная и экономическая системы оказались просто не готовы приспособиться к враз изменившимся правилам игры. Темпы масштабных преобразований по внедрению рыночных механизмов на макроэкономическом уровне намного превышали реальные возможности предприятий по их усвоению. Передозировка с употреблением либеральных снадобий вызвало глобальное несварение желудка у большинства хозяйствующих субъектов.
Сделав ставку на ускоренное внедрение внешних атрибутов рыночной экономики (свободные цены, акционированные предприятия, конвертируемость национальной валюты), наши реформаторы забыли об унаследованных от советского времени глубинных диспропорциях, которые мешали предприятиям адекватно откликнуться на изменения внешней экономической среды. В итоге на либерализацию цен монополизированная экономика отозвалась неуправляемыми инфляционными процессами, любой “зажим” денежной массы вызывает лавинообразное нарастание снежного кома неплатежей и промышленный спад, ваучерная приватизация окончательно превратила государственную собственность в бесхозную и фактически привела к разворовыванию производственных активов, а вновь созданная финансовая инфраструктура оказалась оторванной от реального сектора экономики.
По всей видимости, в России наступает период переосмысления пройденного этапа реформ и вызревает понимание необходимости изменения социально-экономической политики. И дело здесь не столько в ортодоксальности и антирыночности приобретающих все большее влияние левопатриотических сил, сколько в объективных тенденциях развития экономических процессов. Даже нынешнее правительство, несмотря на постоянные заверения в вечной верности радикальному курсу реформ, на деле давно уже перешло к “ползучей экспансии” государственного регулирования. Эта тенденция в прошлом году наиболее явно проявила себя в банковской сфере.
Система коммерческих банков, созданная в свое время как инструмент перекачки финансовых активов предприятий в наличные деньги, так и не смогла встать на путь эффективного развития. Подавляющая часть банков имеет “дутые” активы и всецело зависит от доступа к все время уменьшающимся финансовым ресурсам государства. Кроме того, постоянно нарастает несоответствие между раздробленностью системы кредитных институтов и колоссальными инвестиционными потребностями преобладающих в экономике России крупных промышленных предприятий.
В случае экономического оживления и повышения привлекательности инвестиций в производство большинство банков просто не сможет справиться с этой задачей в силу своих небольших размеров. Поэтому правительству ничего не остается как делать ставку на небольшую группу наиболее крупных банков, созданных при участии государства. Таким образом, пусть и на несколько ином уровне структура банковской системы будет возвращаться к дореформенному статус-кво, которое до сих пор сохранилось и в современном Китае. Курс на либерализацию финансовой системы и создание коммерческих кредитных институтов как проводников рыночных отношений в целом себя не оправдал и еще больше обострил проблему дезорганизации экономической жизни.
Подобным же образом обстоят дела и на других участках преобразований национального хозяйства. Правительство не в состоянии обуздать инфляцию без более решительного применения административных ограничений на рост цен в наиболее монополизированных отраслях. Тенденция к ужесточению государственного регулирования системы ценообразования в топливноэнергетическом комплексе и на транспорте, по всей видимости, может распространиться и на другие базовые отрасли экономики. Одновременно объективная экономическая логика будет вынуждать проводить осторожный процесс деприватизации. Более разумно возвратить в лоно государственной собственности те предприятия, которые по разным причинам не подлежат процедуре банкротства, но при этом не могут существовать без бюджетных дотаций. Таким образом, допущенное на начальном этапе радикальных реформ забегание вперед, не подкрепленное заданными экономическими реалиями, принуждает нынешнее или любое другое правительство проводить, выражаясь военным языком, организованный отход на заранее подготовленные позиции с целью перегруппировки сил.
В свою очередь, китайские реформаторы избавлены от неприятной необходимости постоянного шараханья из стороны в сторону. Причиной этому является абсолютно иная стратегия проведения реформ. В отличие от России, в КНР изначально сделали ставку не на единовременное экстенсивное распространение рыночных отношений на все секторы экономики и регионы страны, а на укоренение новых хозяйственных механизмов там, где они имеют больше шансов прижиться и дать быструю экономическую отдачу. Поэтому у нашего восточного соседа гораздо большее внимание уделялось реальному прорастанию зерен рыночных отношений на микроэкономическом уровне и самоорганизации хозяйствующих субъектов в отдельных регионах.
В Поднебесной прекрасно понимали, что успех экономических реформ определяется не созданием формальных атрибутов рыночной экономики, а реальной практикой и условиями деятельности отдельных предприятий. Сначала китайские руководители внимательно присматривались и анализировали различные инициативы и начинания трудовых коллективов и предпринимателей на местах. Затем, выделив в них разумные зерна, “обкатывали” их среди небольшой группы предприятий, выявляя таким образом основные узкие места в организационном механизме, которые дадут о себе знать при внедрении новаций в массовом порядке. И лишь потом распространяли полученный опыт в первую очередь в наиболее развитых провинциях, а затем и по территории всей страны.
Именно таким образом в считанные годы в сельском хозяйстве Китая был весьма успешно внедрен семейный подряд, который изначально был плодом предпринимательской инициативы крестьян одной из деревень провинции Аньхой. Аналогичный алгоритм был использован и в случае свободных экономических зон. Возникнув сначала на четырех территориях в двух прибрежных провинциях, данная модель привлечения иностранных инвестиций была перенесена в два других региона, а затем распространена с разными вариациями не только на всю прибрежную зону, но и на приграничные районы и административные центры провинций. На данный момент свободные экономические зоны охватывают территорию общей площадью 0,55 млн кв. км с населением 330 млн человек. Важно отметить, что в Китае глобальные институциональные нововведения, направленные на закрепление продвижения страны по пути рыночной экономики, производятся как бы задним числом, когда новые хозяйственные механизмы проявили себя уже в полную силу. При этом прилагаются усилия, чтобы эти меры проходили в наиболее благоприятных условиях и не вызывали слишком болезненных последствий. Например, последний этап либерализации цен, проведенный в 1992 году, был специально приурочен к периоду относительно благоприятной конъюнктуры, когда удалось достичь относительного равновесия на потребительском рынке и сбить ажиотажный спрос населения.
На наш взгляд, самым важным уроком китайских реформ для России является примат здравого смысла и прагматизма. В КНР зарубежным гостям любят повторять, что экономические реформы не являются вещью в себе и их ценность определяется прежде всего конкретными результатами, повышением эффективности работы предприятий, увеличением достатка рядовых граждан и созданием новых рабочих мест. У нас же переход к рыночной экономике вылился в крупномасштабный эксперимент по глобальному разрушению коммунизма на планете, а реальные интересы национального хозяйства и подавляющей части россиян были в очередной раз принесены в жертву еще одной революции вселенского масштаба. Ведь организаторы ваучерной приватизации в общем-то и не скрывали, что главной задачей этой акции было не повышение эффективности экономического механизма, а полная и бесповоротная декоммунизация страны.
Однако, как показывают последние итоги выборов, наши реформаторы, чрезмерно увлекшись идеологическими построениями, постепенно, но последовательно добились абсолютно противоположного результата. На заре реформ многие сторонники радикальных преобразований любили говорить о том, что страна не может быть беременной рыночной экономикой лишь наполовину. К сожалению, российская практика показывает, что стимулирование неподготовленной беременности постоянно грозит опасностью то выкидыша, то смерти самой роженицы. В то же время Китай остается частично беременным новой экономической системой вот уже 17 лет и в итоге имеет гораздо больше шансов родить вполне здорового и жизнеспособного ребенка без существенных осложнений для собственного здоровья. Может быть, этот неоспоримый факт позволит России извлечь уроки из прошлых ошибок, что поможет приостановить уже наметившееся сползание нашего общества в сторону “чрезвычайщины”.
Владислав ЦИПКО, кандидат экономических наук
